ЦАРЬ-РЫЦАРЬ.
Посвящается незабвенной памяти Императора Паνла I.
Какъ я люби́лъ въ дни ю́ности мое́й
Собо́ра мра́чнаго держа́вную грома́ду,
И на гробни́цѣ Ца́рственной Твое́й
Неугаси́мую наро́дную лампа́ду.
Въ свяще́нномъ тре́петѣ я ду́мами вита́лъ
Подъ сво́дами, оку́танными мгло́ю,
И про́шлый вѣкъ приле́жно воскреша́лъ,
Съ его́ причу́дами и пре́лестью было́ю.
И сни́лся мнѣ Твой о́бразъ дорого́й,
Безстра́шный ры́царь съ во́лей непрекло́нной,
Укра́шенный мальтíйскою звѣздо́й,
Увѣ́нчанный Росíйскою Коро́ной.
Какъ былъ вели́къ Ты въ те́рніяхъ вѣнца́,
Въ луча́хъ неме́ркнущихъ свято́го орео́ла,
Уби́тый Сынъ уби́таго Отца́,
Защи́тникъ Ро́дины и Ца́рскаго Престо́ла.
Люби́лъ ты И́стину, поря́докъ и зако́нъ,
И чтилъ душо́ю че́стнаго солда́та,
Сѣду́ю сла́ву дѣ́довскихъ знаме́нъ,
Проше́дшую съ Восто́ка до Зака́та.
Ты пе́рвый осуди́лъ съ Престо́ла Своего́
Око́вы го́рькія позо́рящаго ра́бства
И смѣ́ло положи́лъ предѣ́лы для него́
Безъ гро́мкихъ словъ и хи́траго лука́вства.
Злосча́стный у́зникъ Га́тчинскихъ пала́тъ,
Зада́вленный горды́нею Цари́цы,
Ты ра́но испыта́лъ съ ней горе и разла́дъ,
Кляня́ правле́ніе вдовы́-цареубíйцы.
Честолюби́вая, безнра́вственная мать,
Воспѣ́тая презрѣ́нными раба́ми,
Бразды́ Держа́вныя стреми́лась задержа́ть
Свои́ми вла́стными и цѣ́пкими рука́ми.
Зако́нный Царь, Ты былъ вдали́ отъ дѣлъ,
Всегда́ оди́нъ отъ са́мой колыбе́ли,
Печа́ленъ былъ Тво́й Ца́рственный удѣ́лъ,
Терни́стый путь и при́зрачныя цѣ́ли.
Ты росъ въ тюрьмѣ́ подъ гне́томъ мра́чныхъ думъ,
Глота́я сле́зы го́рькихъ оскорбле́ній,
Волну́я мы́слями воспламене́нный умъ,
Отра́вленный жестоко́стью сомнѣ́ній.
Тяже́лый крестъ дала́ Тебѣ́ судьба́ –
Наслѣ́днику круто́й Императри́цы,
Тебя́ уни́зившей до жа́лкаго раба́,
Иду́щаго у Ца́рской колесни́цы.
Въ свое́мъ изгна́ніи не разъ Ты испыта́лъ
Ея любо́вниковъ престу́пное заси́лье
И, унижа́емый, безпо́мощно страда́лъ,
Снося́ безъ жа́лобъ гру́бое наси́лье.
Затво́рникъ ю́ный пы́шнаго дворца́,
Ты былъ дале́къ отъ ра́достей столи́цы,
Встрѣча́я съ ла́скою споко́йнаго лица́
Досу́жихъ спле́тниковъ тупы́я небыли́цы.
Но часъ прише́лъ – Цари́ца умерла́
Средь болтуно́въ, льстецо́въ и интрига́новъ,
Око́нчивъ дни разну́зданнаго зла,
Цареубíйствъ и ска́зочныхъ рома́новъ.
И Ты вступи́лъ на заповѣ́дный Тронъ
Съ душо́й отзы́вчивой, прямо́й и благоро́дной,
Престо́лу дарова́въ незы́блемый зако́нъ,
Скрѣпле́нный у́зами тверды́ни перворо́дной.
Труди́лся Ты во и́мя о́бщихъ благъ,
Сверша́я му́дрые спаси́тельные сдви́ги,
А вкругъ Тебя́ кова́лъ измѣ́ну врагъ,
Плетя́ въ тиши́ кова́рныя интри́ги,
Ты-жъ былъ оди́нъ, какъ пре́жде, какъ всегда́,
Не находя́ сочу́вствія у свѣ́та,
Зажа́въ въ рука́хъ стропти́вые года́
Желѣ́зной во́лей Ви́тязя-Аске́та.
Какъ умиля́лись че́стныя сердца́,
Когда́, возме́здіемъ свяще́ннымъ окрыле́нный,
Въ гробу́ Коронова́лъ Ты ме́ртваго Отца́ –
Похи́щенной убíйцами Коро́ной...
Да, былъ вои́стину Ты Ры́царемъ-Царе́мъ,
Храня́ въ душѣ́ ве́личье Самоде́ржца,
И, какъ Пома́занникъ, Ты пра́вилъ Алтаре́мъ,
Отда́въ ему́ сво́ю святы́ню се́рдца.
Воздви́гнувъ па́стырей изъ закоснѣ́лой тьмы,
Приве́дшей ихъ къ нуждѣ́ и умале́нью,
Ты просвѣща́лъ нау́кой ихъ умы́,
Готовя́ ихъ къ высо́кому служе́нью.
Ты обезпе́чивалъ споко́йный се́льскій трудъ,
Дава́лъ прави́телей года́ми умудре́нныхъ,
Установи́лъ нелицемѣ́рный судъ
И защища́лъ всемѣ́рно угнете́нныхъ.
Твое́й души́ не подкупа́ла лесть,
Придво́рнымъ при́хвостнямъ жило́сь съ Тобо́й несла́дко,
Цѣни́лъ Ты въ лю́дяхъ пра́вду, долгъ и честь,
Явля́ясь сν́мволомъ зако́на и поря́дка.
И въ дни безу́мія замо́рскихъ бунтаре́й
Вождю́ люби́мому Ты о́тдалъ повелѣ́нье,
Сказа́въ ему: «Иди, спаса́й Царе́й!»...
И онъ поше́лъ и подави́лъ волне́нье.
Диви́лся міръ на Ру́скіе Полки́,
Любу́ясь мо́щностью стихíйной ихъ лави́ны,
И А́льпы встрѣ́тили побѣ́дные штыки́,
Склони́въ поко́рно снѣ́жныя верши́ны.
Гремѣ́ла сла́ва ска́зочныхъ орло́въ,
Цари́лъ надъ ни́ми ге́ній ихъ – Суво́ровъ,
А тамъ, на Ла́догѣ у не́вскихъ берего́въ,
Сплета́лись ни́ти то́нкихъ загово́ровъ.
Похо́дъ на И́ндію блиста́тельныхъ дружи́нъ
Былъ для Тебя́ смерте́льнымъ пригово́ромъ
И у́меръ Ты, Держа́вный Палади́нъ,
Съ отва́гой ры́царской и Ца́рственнымъ уко́ромъ.
Злодѣ́йка А́нглія – грему́чая змѣя́ –
Тебя́ ужа́лила неумоли́мымъ жа́ломъ,
Чтобъ отстрани́ть опа́сность ле́звія,
Грози́вшаго брита́нскимъ феода́ламъ.
Рабы́ сано́вные, сомкну́вшись въ тѣ́сный кругъ,
Въ глуху́ю ночь, во сла́ву Альбіо́на,
Забы́въ прися́гу безкоры́стныхъ слугъ,
Уби́ли Стра́жа Вѣ́ры и Зако́на.
Уби́ли ры́царя Госпо́дняго Креста́,
И, посрами́въ правди́выя скрижа́ли,
Исто́риковъ прода́жныя уста́,
Пере́дъ пото́мками Тебя́ оклевета́ли...
Но день приде́тъ и въ пре́жней чисто́тѣ,
Для назида́нія гряду́щихъ поколѣ́ній,
Воспря́нетъ И́стина въ свяще́нной наготѣ́,
Освобожде́нная отъ до́лгихъ заблужде́ній.
Рожде́нные столѣ́тней клевето́й,
Разсѣ́ются всѣ при́зраки обма́на,
И вста́нетъ въ сла́вѣ Пра́ведникъ Свято́й
Изъ гро́ба мра́чнаго «безу́мнаго тира́на»... Сергѣ́й Бехтѣе́въ.
________________________________
Какъ-то разъ, среди руинъ разгро́мленной Германіи, въ длительной бесѣдѣ отводили мы душу. Всѣ мы перебыва́ли между мо́лотомъ и наковальней и спаслись только чудомъ. А въ такомъ случаѣ всегда беретъ верхъ мистическое начало.
Въ бы́ли о Паνловскомъ гобеле́нѣ, которую я разскажу, – началъ одинъ изъ насъ, – нѣтъ ни тѣни преувеличенія...
Съ юныхъ лѣтъ моих и до настоящихъ сѣди́нъ Императоръ Паνелъ Первый былъ моимъ особымъ культомъ. Помните мои «Па́νловскія» стѣ́ны, сплошь увѣшанныя рѣдкими гравюрами чуть ли не со всѣхъ портретовъ Императора-Мученика? Помните его портретъ-унику въ ра́мѣ море́наго дуба, въ формѣ его Преображенскаго Лейбъ-Гвардіи полка, съ Мальтійской цѣпью на груди – послѣдній портретъ, написанный съ Него лично за годъ до кончины? И скла́день изъ двухъ снимковъ съ Паνловскаго гобелена, подъ Спасомъ Нерукотвореннымъ, въ Святомъ углу, въ о́тблескѣ а́лой лампа́ды?...
Какъ вы знаете, складень этотъ, какъ бы завершившій собой мою Паνловскую коллекцію, погибъ при пожарѣ во время воздушнаго налета. Погибъ вмѣстѣ съ дивнымъ портретомъ моего любимца-Царя, архивомъ и всѣми остальными коллекціями...
Но вѣрна Еνангельская Истина: а́ще зерно́ пшени́чно, падъ на земли́, не у́мретъ, то еди́но пребыва́етъ. А́ще ли у́мретъ – мно́гъ плодъ сотвори́тъ (Ін. 12:24).
Образы встаютъ въ памяти куда живѣ́е и ярче, чѣмъ прежде. Пусть временно не будетъ на каждый приведенный фактъ оправдательнаго документа, пусть единственнымъ архивомъ для историческихъ справокъ служитъ лишь память – исправить потомъ всѣ эти неточности будетъ не трудно...
Во время моихъ долголѣтнихъ изыска́ній, нѣсколько разъ пришлось мнѣ столкнуться со смутными упоминаніями о какомъ-то таинственномъ гобеле́нѣ, сыгравшемъ рокову́ю роль въ судьбѣ Императора Паνла Перваго...
Въ старинномъ описаніи путешествія графа Сѣвернаго съ супругой по Европѣ, подъ каковы́мъ именемъ въ 1781-1783 годы совершалъ поѣздку эту Наслѣдникъ Цесаревичъ Паνелъ Петровичъ, – въ о́писи подарковъ, полученныхъ чето́ю Сѣверныхъ отъ Людовика XVI и Маріи-Антуане́тты, зна́чился и гобеле́нъ «Школа въ Аѳинахъ» Рафаэля.
Путешествіе это было, пожалуй, единственно счастливымъ временемъ въ многоскорбной жизни Императора Паνла Петровича, и вспоминалъ Онъ о немъ постоянно. О томъ же – какое впечатлѣніе произвели всюду супруги Сѣверные – слѣдуетъ лишь обратиться къ иностраннымъ источникамъ того времени...
Въ одной изъ старинныхъ хроникъ говорится объ осмотрѣ Императоромъ Паνломъ Первымъ вновь отстроеннаго Михайловскаго замка. Въ сопровожденіи Наслѣдника Цесаревича Александра Паνловича, графа Па́лена и остальной свиты, слѣдуетъ Императоръ по длинной амфила́дѣ различныхъ залъ и покоевъ. Шествіе проходитъ Рафаэлевскую галлерею. Вдругъ, въ замѣтномъ волненіи, Государь останавливается передъ гобеленомъ «Школа въ Аѳинахъ». То ли передъ Нимъ предстали окровавленныя го́ловы Его Вѣнценосныхъ друзей Людовика и Маріи Антуанеты, то ли Царское сердце-вѣщу́нъ почуяло собственную страшную судьбу? Что это за гобеленъ, знали отлично и Наслѣдникъ Цесаревичъ Александръ Паνловичъ, и вся Свита...
– «Этому гобелену здѣсь не мѣсто, – замѣчаетъ въ раздумьѣ Императоръ Паνелъ Петровичъ – перенесите его въ мою спальню. Я потомъ самъ укажу мѣсто»...
Замечательно, что въ эту эпоху существовало повѣрье, что подарки Людовика и Маріи Антуанеты не приносятъ счастья. Принесъ несчастье Императору Паνлу Первому и этотъ гобеленъ. Самъ того не вѣдая, Онъ пошелъ навстрѣчу Своему ужасному року.
О чудесномъ «коврѣ», указавшему убійцъ Царя Паνла Петровича, слышалъ я въ дни дѣтства отъ своего маститаго друга-кучера. А повѣдалъ о томъ его отцу родной прадѣдъ, стоявшій тогда часовымъ въ само́мъ дворцѣ. Другихъ подробностей сообщить старый кучеръ не могъ, не много еще понималъ и я – остальное все намъ подска́зывало сердце.
Лѣтъ пять-шесть назадъ, въ нѣмецкихъ газетахъ нашелъ я не только описаніе, но и подробную исторію Паνловскаго гобелена.
Между проданными заграницу въ тридцатыхъ годахъ (прошлаго) столѣтія рускихъ коллекцій и цѣнностей, одинъ изъ музеевъ въ Лейпцигѣ, средь другихъ вещей, подобралъ совершенно изъѣденный молью гобеленъ. По всѣмъ признакамъ, гобеленъ долгое время покоился гдѣ-то подъ спудомъ, прежде чѣмъ снова увидѣлъ свѣтъ Божій.
Гобеленъ рѣшено было реставрировать, и его отдали одной особо опытной спеціалисткѣ.
На слѣдующій день, сильно взволнованная, мастерица влетѣла въ кабинетъ директора музея и заявила, что категорически отказывается реставрировать гобеленъ. Богъ съ нимъ, съ этимъ гобеленомъ. На немъ имѣются слѣды чьей то крови, отпечатки окровавленныхъ рукъ. Налицо какое-то преступленіе, кто-то былъ убитъ, и гобеленъ является безмолвнымъ свидѣтелемъ жуткой тайны...
Дирекція музея заинтересовалась гобеленомъ уже не только съ художественной, но и съ исторической точки зрѣнія.
И́бо, хоть преступленіе и было очевидно, но судя по поблекшимъ пятнамъ крови и другимъ признакамъ, убійство не могло относиться къ нашей эпохѣ и свершилось не менѣе столѣтія назадъ...
Гобеленъ этотъ именно и былъ «Школа въ Аѳинахъ» Рафаэля. Это и при́няли за отправную точку слѣдствія.
– Когда и откуда могъ быть вывезенъ гобеленъ въ Росію? Кому принадлежалъ? Кто былъ на немъ убитъ? Обнаружилось ли преступленіе или было погребено вмѣстѣ съ обличителемъ-гобеленомъ?...
Установили наличіе одинакового гобелена той же работы въ Ватиканской библіотекѣ. Изъ Ватикана слѣдъ, какъ и мой начальный, привелъ къ Королю Людовику XVI, а отъ него къ Императору Паνлу Первому...
Въ опочива́льнѣ Паνла Перваго въ Михайловскомъ замкѣ гобеленъ этотъ помѣщался передъ дверью въ потайный ходъ, ведшій между двумя стѣнками. Плохо прикрѣпленный сверху, – что могло быть подстроено и умышленно, – гобеленъ сорвался и, точно саваномъ, опустился на Императора, когда Онъ хотѣлъ спастись отъ ворвавшихся убійцъ...
Если гобелену такое вниманіе удѣлилъ нѣмецкій музей, вообразите, какое впечатлѣнiе произвела на меня эта полностью разгаданная полуторавѣкова́я тайна. Въ тотъ же день въ Лейпцигъ срочно полетѣло письмо...
Наша эмиграцiя, надо отдать должное, проявила къ замѣткѣ исключительное вниманіе. Я получилъ рядъ интересныхъ и чуткихъ писемъ. Нѣкоторыя содержали богатые, врядъ ли кому извѣстные, матеріалы о цареубійствѣ 11-го Марта 1801 года и – новыя подробности о гобеленѣ...
– «Непостижи́мы су́дьбы Бо́жіи – вдумчиво откликнулся широко извѣстный своими воспоминаніями писатель – не кроется ли въ чудесномъ обрѣте́ніи гобелена предсказаніе о будущемъ прославленіи Императора Паνла Перваго? О чемъ свидѣтельствуютъ сотни чудесъ на Его гробницѣ въ Петропаνловскомъ соборѣ? Не достоинъ ли Паνелъ Первый причисленія къ ли́ку Святы́хъ Мучениковъ, наподобіе Князя Михаила Черниговскаго, – въ день памяти ко́его Онъ родился? Не покроетъ ли гобеленъ этотъ честны́е останки Царя-Мученика?»...
– «Помните профессора А.? При каждой встрѣчѣ милый Василій Сергѣевичъ здоровался со мной неизмѣ́нной укори́зной: «Большой грѣхъ берете Вы на ду́шу передъ Императоромъ Паνломъ Петровичемъ. Какъ можете Вы «паνло́логъ», до сихъ поръ не воспользаваться такой замѣчательной темой, какъ Паνловскій гобеленъ?»...
– «Ужъ я и самъ думаю. Но какъ-то не рѣшаешься береди́ть свѣжія раны нѣкоторыхъ родо́въ, подарившихъ Росіи, вопреки недостойнымъ предкамъ, многихъ достойныхъ и вѣрныхъ слугъ»...
– «Потомки не отвѣтственны за темныя дѣянія предковъ»...
Время шло, а отъ Лейпцигскаго музея не было ни слуха, ни духа. Признаться, я потерялъ уже надежду. Наступилъ день 3-го Октября, т.-е. 20 Сентября по старому стилю – день рожденія Императора Паνла Петровича. А ко дню рожденія и ко дню кончины Императора Паνла Перваго, надо замѣтить, какъ бы по традиціи, отъ многихъ друзей, – впрочемъ нерѣдко и совершенно случайно, – получалъ я что-либо связанное съ памятью любимаго Царя – бо́льшей частью гравюры. По этому поводу мой большой, нынѣ покойный, другъ-начальникъ, съ которымъ насъ спая́ли долгіе годы совмѣстной жизни, очень мило и, какъ всегда, осторожно приговаривалъ съ улыбкой: «...и препровождая при семъ вамъ Нашъ портретъ, пребываемъ къ вамъ неизмѣнно благосклонный. Паνелъ». Въ описываемый день ни съ утренней, ни съ обѣ́денной почтой ничего не было. – Ну какъ, получилъ ли ты неизмѣнный знакъ благоволенія Его Величества Государя Императора Паνла Петровича? – освѣдомился «подъ вечеръ Осени ненастной» мой другъ.
– «Никакъ нѣтъ. Не каждый же разъ»...
– «Эээ... нехорошо. Не иначе, какъ Императоръ Паνелъ Петровичъ на тебя за что-то гнѣвается. Въ чемъ нибудь да провинился»...
В это время вечерняя почта приноситъ мнѣ толстый заказной пакетъ. Взглянувъ мелько́мъ на ште́мпель «Лейпцигъ», не открывая, я пода́лъ его другу:
– «Пожалуйста. Прошу вскрыть»...
– «Это что? Отъ кого?»
Внимательно прочитавъ письмо и просмотрѣвъ нѣсколько большихъ, 18x24, фотографій, мой другъ передалъ все мнѣ:
– «Это прямо замѣчательно»...
Въ долгожданномъ, – чуть ли не два мѣсяца, – письмѣ директоръ Лейпцигскаго музея благодарилъ меня за мое письмо, помо́гшее установить новыя данныя о гобеленѣ, и приносилъ свои извиненія, что такъ задержался съ отвѣтомъ. Задержку же объяснялъ тѣмъ, что не были готовы фотографіи съ гобелена, – до и послѣ реставраціи, – которыя рѣшилъ переслать непременно мнѣ...
Вдвоемъ мы долго внимательно разсматривали снимки.
– «Смотри, – замѣтилъ другъ, – всюду проѣ́дено молью, а тамъ гдѣ кровь – цѣ́ло. Только въ этомъ мѣстѣ тронуто слегка. Хорошо, что так и оставили слѣды́ кро́ви при реставраціи»...
На нѣ́сколько мгновеній воцарилось молчаніе, а потомъ мой другъ произнесъ задумчиво:
– «Вотъ что. Выбери изъ присланныхъ фотографій двѣ. Я думаю – эти, и сдѣлай для нихъ, какъ ты умѣешь, изъ ба́ста свои художественныя рамки. Я бы помѣстилъ ихъ, въ видѣ складня, вотъ сюда, подъ образомъ Спаса Нерукотвореннаго. Пусть отблескъ неугасимой, хотя бы электрической, лампады па́даетъ на слѣды́ кро́ви Рускаго Царя-Мученика – по мѣткому выраженію Николая Давидыча. Устрой сνмволически гробницу Паνла Петровича въ Петропаνловскомъ соборѣ, которой лишены мы теперь»...
И, отреша́сь отъ нашего вѣка, мы перенеслись духомъ въ Паνловскую эпоху. Магической силой мышленія стерли полуторавѣковую грань и вызвали къ жизни давно минувшіе годы. Сверху, словно живой, съ портрета смотрѣлъ на насъ убіе́нный Самодержецъ Всеросійскій...
Обращаясь къ Нему, сказалъ я:
– «Блаже́ни есте́, егда́ поно́сятъ васъ, и иждену́тъ, и рѣку́тъ всякъ золъ глаго́лъ на вы лжу́ще Мене́ ра́ди... – къ кому болѣе, чѣмъ къ Тебѣ, относится эта Заповѣдь Блаженства?»...
Твои убійцы, общество Твоей эпохи, а по ихъ лукавымъ сказаніямъ – и историки злостно очернили Тебя, воздвигнувъ надъ Твоей памятью башню клеветы, лжи и сплетенъ. Но въ противовѣсъ имъ встаетъ несокрушимый строй иныхъ правдивыхъ свидѣтельствъ въ Твою пользу и оправданіе. Впереди этого строя идутъ «Записки генерала Саблуко́ва», – полковника вѣрной Тебѣ Конной Гвардіи, – хоть и подпа́вшихъ въ важныхъ мѣстахъ особой цензурѣ, и́бо и́зданы были въ Англіи...
Развѣ Ты первый и послѣдній Монархъ, завѣ́домо оклеве́танный исторіей? Не оклеве́танъ ли, какъ Ты, за свою борьбу съ боярствомъ, въ ко́емъ назрѣвалъ опасный феодализмъ, мудрѣ́йшій Рускій Самодержецъ Іоаннъ Грозный? Не палъ ли жертвой тѣхъ же боярскихъ интригъ и клеветы лучшій изъ Рускихъ Царей – Борисъ Ѳеодоровичъ Годуновъ, такъ много давшій народу за свое краткое Царствованіе?...
Царь Иванъ Васильевичъ, гла́сомъ народнымъ на́званный «Грознымъ», былъ дѣйствительно грозенъ, да только, какъ и Ты, – въ отношеніи вы́сшихъ классовъ, а не простого народа. Недаромъ въ теченіе вѣко́въ именно на гробницу Грознаго Царя въ Архангельскомъ соборѣ простой людъ клалъ свои челобитныя...
Долгими года́ми изучалъ я Твою личность и психологію Твоей эпохи. И лю́бо было мнѣ улича́ть въ постоянныхъ противорѣчіяхъ Твоихъ не́друговъ, добиваться до истоковъ какой-либо клеветы. Все болѣе свѣ́тлѣлъ предо мной Твой обликъ, Державный Палади́нъ. Изъ гроба, вмѣсто мрачнаго и́зверга, возсталъ Ты въ свято́мъ сія́ніи Царя-Мученика...
– «Какь ты думаешь? Можно ли чтить Императора Паνла Петровича, какъ Святого, какъ чтитъ его нашъ простой народъ? Вѣдь онъ не канонизированъ Церковью, хотя въ Тріе́стенской библіотекѣ, какъ зѣ́ница о́ка, и хранится, ставшая теперь рѣдчайшей у́никой, брошюра, и́зданная въ свое время при́чтомъ Петропаνловскаго Собора о случаяхъ чудесъ на гробницѣ Императора Паνла Перваго, каковы́хъ удостовѣ́рено не менѣе трехсотъ. Съ брошюрой этой я ознакомился у одного изъ старыхъ офицеровъ Паνловскаго Лейбъ-Гвардіи полка, столь же вѣрнаго культу Императора Паνла Петровича, какъ и я. Да и самъ я – не испыталъ ли на себѣ Его чудесную силу?»...
– «Къ кано́намъ надо относиться строго, но не узко – отозвался мой другъ. Порою въ гласѣ народномъ дѣйствительно слышится гласъ Божій, а къ гласу Божію всегда чутко прислушивалась наша Церковь. Ты же лишь отраженіе гласа народнаго»...
– «Такъ и есть, – подтвердилъ я, – съ любовiю народной къ этому Царю весь слился воедино. «Не хочешь ли ты пройти со мной въ Петропаνловскую крѣпость поклониться Батюшкѣ Паνлу Петровичу?» – говорила мнѣ, бывало, еще крохотному карапузу, моя няня»...
Суемудрая исторія тщи́тся изобразить Паνла Перваго неуравновѣшеннымъ, сумбу́рнымъ де́спотомъ, а народъ любовно величаетъ Его «Батюшкой Паνломъ Петровичемъ». Что за рѣзкій контрастъ? Въ чемъ смыслъ подобнаго противорѣчія?
Возстановленіе дѣйствительнаго образа Паνла Перваго и очищеніе Его памяти передъ потомствомъ отъ возведенной на него клеветы постепенно сдѣлалось цѣлью моей жизни. Разбитые на́ голову въ спорѣ, не разъ бѣжали отъ меня въ паникѣ «ученые знатоки Паνловской эпохи». Не умомъ, а сердцемъ по́нялъ я, почему на гробницу Паνла Петровича въ Петропаνловскомъ соборѣ народъ нашъ приносилъ свои прошенія и, какъ съ живымъ, дѣлился съ убіеннымъ Самодержцемъ своими печалям и ну́ждами.
Она всегда предъ моими глазами, заповѣдная Царская гробница, всегда вся въ свѣчахъ и живыхъ цвѣтахъ, горящая какъ свѣтъ невечерній, своей отвѣтной любовiю народу...
Послѣ смерти Паνелъ остался тѣмъ же, чѣмъ былъ при жизни Своей. Отъ знаменитаго ящика у Зимняго дворца, ключъ отъ ко́его находился у него лично, куда первый сановникъ и послѣдній простолюди́нъ могли бросить свои прошенія, обратиться къ непосредственной Царской защитѣ или милости, путь пролегъ къ Императорской могилѣ въ Петропаνловскомъ соборѣ. Императоръ Паνелъ Петровичъ самъ, ежедневно, вынималъ изъ ящика и прочи́тывалъ прошенія своихъ подданныхъ, и уже мертвый, внималъ ежедневно такимъ же прошеніямъ потомковъ своихъ подданныхъ...
Родилась и укрѣпля́лась вѣра народная, что отъ Господа Силъ Императору Паνлу Петровичу даро́вана особая власть спасать и защищать безвинно страждущихъ...
И́бо, – гласи́тъ Премудрость, – предъ лице́мъ человѣ́ческимъ а́ще и му́ку прiи́мутъ, упова́ніе ихъ безсме́ртія испо́лнено...
II.
Какъ сонъ-видѣ́ніе, предстае́тъ передо мной торжественный въѣздъ новаго Императора Паνла Перваго въ Первопрестольную столицу во время Коронаціи въ Апрѣлѣ 1797 года...
Гудитъ и несется колокольный звонъ всѣхъ сорока́ сороко́въ храмовъ и церкве́й Московскихъ. На своей знаменитой «Помо́нѣ» Государь одинъ, безъ всякой охраны, среди необозримыхъ волнъ народа. Простой людъ, вплоть до пекаре́й Московскихъ и крѣпостны́хъ – у Царскаго стре́мени. Для каждаго у Царя находится ласковое слово, слово ободренія и надежды на лучшую жизнь...
Въ груди у Паνла отрада. Это Его праздникъ, Его тріумфъ, счастли́вѣйшій день жизни. Онъ и народъ – одно́. Да сги́нетъ средостѣ́ніе и да бу́детъ е́динъ па́стырь и е́дино ста́до. Помните «Жизнь за Царя», какъ поется: «Широко́ Царе́во се́рдце – хва́титъ мѣ́ста всей Русѝ?»...
– «Родные мои, – приподымаясь на стремена́хъ, звонко восклицаетъ Паνелъ. – Какъ только могу, и въ чемъ да поможетъ мнѣ Богъ, хочу помочь вамъ, обле́гчить вашу судьбу»...
На мигъ толпа как то стихаетъ, потомъ видно, – многіе крестятся, и вдругъ отъ всего сердца вырывается чей-то громкій возгласъ: «Вотъ это такъ Царь!»...
Словно и́скра въ порохово́й погребъ, возгласъ этотъ вызываетъ грандіозный взрывъ восторга. Ликующіе перекаты «ура», какъ лѣтомъ изъ тучи ударившій громъ, навѣкъ закрѣпляютъ за Паνломъ званiе Народнаго Царя...
А сѣрая красавица «Помо́на», съ грудью что наковальня, горделиво сгибая крутую шею и перебирая своими точеными ногами, медленно продвигается къ Спа́сскимъ воро́тамъ, теряя одну за другой свои серебряныя подковы...
По традицiи всѣ четыре подковы для Коронаціоннаго торжества ковались непременно изъ одного и того же самородка рускаго серебра. Каждая подкова прикрѣплялась всего нѣсколькими гвоздями съ тѣмъ, чтобы при въѣздѣ въ Москву конь потерялъ бы на счастье народное всѣ четыре подковы...
Какіе счастливцы подня́ли подковы Паνловскаго Коронованія? До революціи одна изъ нихъ еще хранилась въ музеѣ Коню́шеннаго Вѣ́домства...
По совершеніи Церковнаго Чина Священнаго Коронованія, – какъ сообщаетъ и́зданный Министерствомъ Императорскаго Двора въ 1899 году «Коронаціо́нный Сборникъ», – Нововѣ́нчанный Императоръ Паνелъ Первый, вставъ съ Трона, громко прочелъ составленный Имъ законъ о порядкѣ Престолонаслѣ́дія, ставшій съ того дня Основнымъ Государственнымъ Закономъ. Сойдя затѣмъ съ Трона, Онъ вошелъ въ Алтарь и положилъ этотъ актъ на Жертвенникъ Успенскаго собора въ осо́бый – наро́чито для того устро́енный серебряный ковчегъ...
Актъ этотъ былъ составленъ еще 4 Января 1788 года, отъ имени Наслѣдника Цесаревича и Великаго Князя Паνла Петровича и Супруги Его, Великой Княгини Маріи Ѳеодоровны, и подписанъ ими обоими. Высочайшее же утвержденіе этого Акта, въ качествѣ Закона, 5 Апрѣля 1797 года, послѣдовало по формѣ: «Вѣрно. Паνелъ».
Паνелъ Первый въ вопросѣ о Престолонаслѣдіи выше воли Императора поставилъ незы́блемый законъ, прямымъ зада́ніемъ ко́его является обезпе́ченіе законной прее́мственности Императорской Власти.
Го́воромъ шла Москва, а за ней и вся Росія о Царскомъ Манифестѣ 5-го Апрѣля 1797 г.
Крѣпостные крестьяне впервые приводятся къ присягѣ на вѣрность, какъ «любезные подданные»...
Вмѣсто полной недѣли – крѣпостные впредь должны работать на помѣщика только три дня, три другихъ дня на себя, день же Воскресный посвящать по Заповѣди Господу Богу...
Для своего вѣка это была́ по́длинно та Царская «3олотая Грамота», мечту о которой вѣками лелѣялъ нашъ народъ. По существу половина реформы 19 Февраля 1861 года, – заложенный съ высоты Престола фундаментъ по освобожденію крестьянъ отъ крѣпостной зависимости. Кто знаетъ, останься въ живыхъ Императоръ Паνелъ Петровичъ, не довелъ бы Онъ до конца дѣло освобожденія крестьянъ, не сталъ бы Царемъ-Освободителемъ?..
Этотъ Манифестъ вызвалъ въ обществѣ рѣзкую критику и недовольство противъ Паνла Перваго.
«Это та же революція, только сверху... Что онъ думаетъ?... Сумасшедшій... «Мужицкій Царь»...»
Народу было лю́бо широкое сердце Царе́во. Общество думало иначе.
Далѣе слѣдовали новые «ужасы», новые приступы «безумія» Паνла...
Паνелъ ограничиваетъ примѣненіе тѣлесныхъ наказаній, запрещая подвергать имъ достигшихъ семидесятилѣтняго возраста.
Велико́ было Его неудовольствіе, когда въ связи́ со слухами о полной отмѣнѣ тѣлеснаго наказанія, одно изъ дворянскихъ депутатскихъ собраній, – въ силу своего права непосредственнаго обращенія къ Государю Императору о пользѣ и ну́ждахъ государства, – представило ему на благоусмотрѣ́ніе свое мнѣніе, что Рускій Народъ еще де не созрѣлъ для отмѣны тѣлеснаго наказанія. Въ тотъ же день, Императоръ Паνелъ измѣняетъ привиллегiю, по ко́ей дворянство до сихъ поръ освобождалось отъ тѣлеснаго наказанія. Осужденные за уголовныя преступленія дворяне впредь отъ него не освобождаются.
Паνелъ Первый приказываетъ перелить въ монету дворцовые серебрянные сервизы, да́бы поддержать совершенно истощенную въ правленіе Екатерины Казну. Онъ говоритъ, что Самъ будетъ ѣсть на о́ловѣ до тѣхъ поръ, пока рускій рубль не дойдетъ до своего курса. Если у кого имѣется рубль-крестовикъ, пусть знаетъ, что онъ вылитъ изъ дворцоваго серебра, что это – уцѣлѣвшій свидѣтель одного изъ дѣя́ній Императора Паνла Петровича...
Онъ запрещалъ офицерамъ гвардіи пріѣзжать на ученіе и даже вообще ѣздить въ каретахъ шестерико́мъ или четверико́мъ, а также ку́тать руки въ мѣховыя муфты. Запрещается записывать младенцевъ въ гвардію, лишая ихъ несуразной и вредной для службы «выслуги лѣтъ».
Новый взрывъ негодованія и затаенной злобы. «То ли было при блаженной памяти Матушкѣ Екатеринѣ»...
Ни свѣтъ – ни заря, съ пяти утра, Императоръ уже на ногахъ. И всѣхъ заставлялъ работать по Своему неугомонному примѣру. Онъ на вахтпара́дѣ, Онъ внезапно на ученіи то въ томъ, то въ другомъ полку – при любой погодѣ, любомъ морозѣ. Куе́тъ боевую мощь Своей Російской Арміи. Безпощадно мете́тъ нерадивыхъ со службы ослушниковъ Своей воли.
Извѣстенъ случай, когда Паνелъ Первый сталъ на защиту крестьянъ, которыхъ помѣщикъ про́далъ было по́рознь, безъ семей и дворовъ, да́бы воспользоваться крестьянскимъ имуществомъ. Крестьяне отказались повиноваться, и помѣщикъ донесъ губернатору о бунтѣ. Но тутъ нашла коса на камень. Губернаторъ оказался на высотѣ своего долга, былъ настоящій орелъ, и быстро разобрался въ чемъ дѣло. Получивъ отъ него безпристрастное донесеніе о происшедшемъ, Паνелъ объявляетъ сдѣлку недѣйствительной, приказываетъ оставить крестьянъ по своимъ мѣстамъ, а помѣщику сдѣлать отъ Своего имени строжайшій выговоръ. Въ помѣщикѣ заговорила совѣсть: собравъ міръ, онъ проситъ у крестьянъ прощенія. Отправившись затѣмъ въ Петербургъ, испрашиваетъ аудiенцію у Его Величества.
– «Ну что поладили вы, сударь мой, со своими крестьянами? Что они сказали?» – освѣдомился у виновнаго Императоръ Паνелъ Петровичъ.
– «Они мнѣ, Ваше Величество, сказали: «Богъ проститъ»…»
– «Ну, разъ Богъ и они простили, и Я тебя прощаю. Да помни впредь, что они тебѣ не рабы, а такіе-жъ Мои поданные, какъ и ты. Тебѣ же только ввѣ́рена забота о нихъ, и ты отвѣтствѣненъ предо Мной за нихъ, какъ Я за Росію передъ Богомъ...»
И вслѣдъ – особымъ Указомъ – воспрещаетъ продавать по́рознь крѣпостныхъ одной и той же крестьянской семьи...
Ко дню пятидесятилѣтія кончины Императора Паνла Петровича, потомки этихъ крестьянъ, за которыхъ онъ заступился, несмотря на дальность разстоянія, прислали въ Петербургъ своихъ ходоко́въ поставить на Его гробницѣ свѣчу.
Паνелъ Первый значительно улучшаетъ матеріальное положеніе духовенства, способствуя поднятію нравственнаго уровня и авторитета его въ народѣ. По Его личному почи́ну Святѣ́йшій Сνно́дъ вводитъ награжденіе духовенства золотыми напе́рсными креста́ми. До революціи на обратной сторонѣ сνнода́льныхъ крестовъ стояла буква «П» – иниціалъ имени Императора Паνла Петровича. Онъ же первый награждаетъ духовенство свѣтскими орденами, открывая тѣмъ для духовнаго сословія доступъ къ потомственному дворянству.
Старообрядцы, ревнители древнихъ устоевъ, тоже почу́яли надъ собою зарю новыхъ дней – Паνелъ Первый запретилъ какое бы то ни было преслѣдованіе. Когда сгорѣлъ одинъ изъ Ке́рженецкихъ скито́въ, старообрядцы уже не усомни́лись непосредственно обратиться къ Нему за помощью, и изъ Собственныхъ Его Величества средствъ скитъ отстраивается заново.
Старообрядцы особо чтутъ память Императора Паνла Петровича, и еще въ наши дни любили держать Его изображеніе подъ образа́ми въ Святомъ углу. По старообрядческой примѣтѣ, плохо отозваться о Царѣ Паνлѣ можетъ лишь нехорошій человѣкъ, котораго вообще слѣдуетъ опасаться. Только Государь Императоръ Николай Александровичъ, завершившій указомъ о вѣротерпимости отъ 14 Апрѣля 1905 года благое начинаніе Паνла Перваго относительно старообрядцевъ, сталъ для нихъ столь же близкимъ, какъ и Его Державный Прапрадѣдъ.
Царскій заповѣ́дный ящикъ работаетъ безъ у́стали. Поздно вечеромъ Императоръ Паνелъ лично отпираетъ его и несетъ во́рохъ проше́ній въ Свой кабинетъ. Заси́живается за нимъ далеко за́ полночь, иногда всю ночь напролетъ. Горе тому, кто обидѣлъ беззащитнаго и слабаго, вдову или сиро́тъ. Горе су́дьямъ неправеднымъ и жестокимъ. Не спасетъ никакой чинъ, никакое положенiе. Станцiо́нный смотритель, инвалидъ, Суво́ровскій «чудо-богатырь» бросаетъ жалобу, что избитъ генералъ-адъютантомъ Его Величества за то, что безъ задержки не могъ доставить лошадей. Императоръ лишаетъ виновнаго генералъ-адъютантскаго званія и отставляетъ отъ службы...
«Первый любимецъ, первый сановникъ, – говоритъ А. И. Тургеневъ, – знаменитый вельможа, царедворецъ и послѣдній ничтожный рабъ, житель отдаленной страны отъ столицы – ра́вно страшились ящика... Правосудіе и безкорыстіе въ первый разъ послѣ Петра I ступили черезъ порогъ храмины, гдѣ творили судъ и расправу вѣрноподданнымъ...
Народъ былъ восхище́нъ, былъ обрадованъ, приказанія чтилъ благодѣя́ніемъ, съ Неба по́сланнымъ... Дозволяю себѣ смѣло и безбоязнено сказать, что въ первый годъ Царствованія Паνла народъ блаженствовалъ, находилъ судъ и расправу безъ лихоимства, никто не осмѣливался грабить, угнетать его, всѣ власти предержа́щія страшились ящика»...
Вспомнилось окончательно средостѣ́нiе между Трономъ и народомъ. То окруженiе Паνла Перваго, тѣ невѣрные царедворцы, «изъ которыхъ, по выраженію Растопчина́, – каждый заслуживалъ быть колесо́ваннымъ безъ суда», не столь боевые «Екатерининскіе орлы» клекота́ли, сколь шипѣли «Екатерининскія змѣи».
Паνелъ отлично зналъ цѣ́ну и придворнымъ «Екатерининскимъ змѣямъ», и высшему обществу. «Вы знаете, какое у меня сердце, но не знаете, что это за люди. Я же знаю, какъ ими управлять нужно» – говорилъ Паνелъ еще въ бытность Наслѣдникомъ Цесаревичемъ. Немало пришлось терпеть ему отъ «змѣй» – съ дѣтства и до восшествія на Престолъ...
Что грѣха таить. Великая Императрица была Екатерина, но плохая мать. Въ Паνлѣ Петровичѣ она видѣла скорѣе не родного сына, а третьяго и послѣдняго своего соперника изъ законныхъ Императоровъ. Два другихъ – Императоръ Іоаннъ Антоновичъ и Петръ Третій, – какъ и Паνелъ, были устранены́ отъ Престола путемъ дворцовыхъ переворотовъ. И актъ посмертнаго Коронованія Паνломъ Первымъ Своего Отца по́лонъ сνмволическаго урока дворцовымъ загово́рщикамъ всѣхъ Царствованій...
Какъ всегда, вмѣсто того, чтобъ способствовать улучшенію отношеній между Императрицей-Матерью и Цесаревичемъ-Сыномъ, оба придворныхъ окруженiя своимъ вѣчнымъ шопотомъ всячески настраивали ихъ другь противъ друга. Взять хотя-бъ наставника Паνла Перваго – графа Па́нина, настраивавшаго своего юнаго воспитанника противъ Матери всѣми способами. Зазнавшіеся временщики́ вели себя въ отношеніи Наслѣдника Цесаревича Паνла Петровича столь вызывающе, что Онъ предпочелъ оставаться «Га́тчинскимъ узникомъ», чѣмъ быть при дворѣ Екатерины...
Однажды Цесаревичу Паνлу Петровичу дѣлается недвусмысленное предложеніе о дворцовомъ переворотѣ въ Его пользу, – «само собой разумѣется, съ сохраненiемъ драгоцѣнной жизни Ея Величества», – на что испрашивается лишь Его принципiальное согласіе. Благородный Паνелъ съ негодованiемъ отказывается, а день или два спустя, изъ боязни, что Онъ откроетъ все Матери, Его отравляютъ какимъ-то сильнымъ ядомъ. И хоть врачамъ удается спасти Цесаревича, но послѣдствія этого отравленія сказываются на Паνлѣ всю жизнь. У Паνла появляются мучительныя удушья, нѣкоторыя неровности въ характерѣ, которыхъ прежде
не было и вполнѣ понятная недовѣрчивость...
Паνелъ великолѣпно учитывалъ безсмысленное увлеченіе общества французской революціей. «Салонный якобини́змъ» причудливо сплетался съ чудовищной распущенностью и разложеніемъ верхо́въ общества – печальнымъ наслѣдіемъ дней Екатерины. На столь уродливое явленіе Паνелъ, какъ Царь, не могъ не обратить вниманія.
Задача Паνла была нелегка́. Тѣмъ болѣе, что, во избѣжаніе коренной ломки, къ которой совершенно не была готова Росія, Онъ при́нужденъ былъ переня́ть Екатерининскій аппаратъ управленія, лишь отчасти замѣнивъ главныхъ должностныхъ лицъ.
Паνелъ не задумался передъ крутыми мѣрами, чтобы обуздать общество. Можно себѣ представить всю злобу и ненависть «современниковъ». Всѣ мѣропріятія Его, какъ бы хороши́ и полезны онѣ ни были, въ глазахъ общества никуда не годились, подвергались рѣзкой критикѣ, осужденію, высмѣиванію. На каждомъ шагу распоряженія Паνла искажались до неузнаваемости. Зачастую Ему доносилось одно, а дѣлалось Его именемъ совершенно другое, – дѣлалось все, чтобъ вызвать недовольство и нареканія. Тайный соботажъ, интриги, клевета, сплетни сыпались какъ изъ ро́га изобилія. Особенно въ этомъ отношеніи прославился печальной памяти вице-канцлеръ Па́нинъ. Словно всѣ сговорились, по лозунгу главы иллюмина́торовъ Вейсга́упта: «Саlomniez, саlomniez, il restera toujours quelque chose»... («Клевещите, клевещите, – что-то всегда останется»…)
Да... Мудрая Царица была Матушка Елизавета Петровна. Смертную казнь отмѣнила, но за злорѣчіе о себѣ повелѣла рѣзать языки. Вырѣжутъ языкъ, ступай куда хочешь. Сразу все, какъ рукой сняло́...
О Паνлѣ Петровичѣ достаточно взять извѣстную «клюкву» о никому невѣ́домомъ полку́, которому якобы на вахтпара́дѣ, недовольный недостаточной отчетливостью, Императоръ пода́лъ команду: «Церемоніальнымъ маршемъ, въ Сибирь на поселеніе, маршъ». Одинъ изъ варіантовъ, правда, гласитъ, что полкъ дошелъ лишь до села Медвѣдь, послѣ чего былъ прощенъ и возвращенъ обратно. Преподнесенный «въ назиданіе» потомству, вымыселъ этотъ передавался тогда въ Петербургскомъ свѣ́тѣ изъ устъ въ уста, никто не потрудился даже провѣрить – такъ ли это, и всѣ охотно вѣрили...
– «Помилуйте, – часто говорятъ мнѣ, – Императоръ Паνелъ былъ же явно ненормаленъ. Хотя бы извѣстный фактъ, какъ Онъ сослалъ въ Сибирь цѣлый полкъ. Могъ ли это сдѣлать нормальный человѣкъ?»...
– «Не откажите лишь назвать этотъ полкъ»...
– «Сейчасъ я уже не помню»...
– «Неужели вы помнили его раньше?... Тогда вы – единственный за столѣтіе съ лишнимъ человѣкъ. До васъ никто не могъ указать этотъ полкъ»...
– «Да, но объ этомъ говорятъ историки. Есть и у нѣкоторыхъ писателей: Всеволода Крестовскаго, генерала Краснова»...
– «Ни историки, ни писатели не приводятъ ничего документальнаго. То, чего не сдѣлаетъ нормальный человѣкъ, дѣлаетъ за него ненормальная клевета, которой поддаются также историки и писатели. Впрочемъ... при желаніи можно, напримѣръ, сослаться на кинофильмъ, хотя бы в родѣ американскаго «Патріота», на́званнаго такъ въ честь... Па́лена. Па́лена, главы за́говора противъ Императора Паνла Петровича и Его фактическаго палача-убійцы»...
– «Представьте себѣ, что на экранѣ идутъ – во исполненіе Царской команды – церемоніальнымъ маршемъ, уже смертельно измученные и оборванные – все еще бьющій въ барабанъ барабанщикъ, а за нимъ одинъ одине́шенекъ солдатъ. Только они вдвоемъ и дошли до Сибири, весь же полкъ... Не хотите ль воспользоваться такимъ «документомъ»?»...
– «Мнимое событіе это, – замѣтилъ мой другъ, – какъ разъ приписывается и моему полку, хоть мы и далеки отъ барабана. Но ни нашей полковой исторіи, ни семейнымъ хроникамъ и преданіямъ о томъ ничего неизвѣстно. Ни однимъ словомъ въ своихъ «3апискахъ» не обмолвился и нашъ однополчанинъ Саблуко́въ. Паνловскій полкъ наводилъ справки во всѣхъ упоминавшихся «по слухамъ» полкахъ, но каждый разъ провѣрка устанавливала «ни на чемъ не основанную легенду»...»
III.
Свысока́, иронически отнеслось, разумѣется, общество и къ «пра́здной Мальтійской затѣе», въ чемъ со́слѣпу усмотрѣло не болѣе, какъ новую «игру въ солдатики». 4 Января 1797 года Императоръ Паνелъ Первый, какъ извѣстно, принялъ подъ Свое покровительство Орденъ Мальтійскихъ рыцарей, а 2 Ноября 1798 года, по ихъ просьбѣ, возложилъ на Себя званіе магистра ордена. Благодаря этому, Росія твердой ногой становилась на Средиземномъ морѣ, гдѣ, къ тому же, тогда господствовалъ блистательный Паνловскій Флотъ, подъ флагомъ Адмирала Ушакова, одного изъ генiальныхъ флотоводцевъ всемірной исторіи. На подобную критику Своихъ дѣйствій, не вправѣ ли былъ бы Императоръ Паνелъ Петровичъ отвѣтить обществу словами Іоанна Грознаго, по графу Алексѣю Константиновичу Толстому? –
«Не на день я, и не на годъ устро́ю
Престо́лъ Руси́, но въ долготу́ вѣко́въ;
И что вдали́ прови́жу я, того́
Не ви́дѣть вамъ кури́нымъ ва́шимъ о́комъ».
Перемѣна руской міровой политики и намѣчавшееся сближеніе съ Наполеономъ возбудило новый потокъ ярости противъ Паνла. Общество, столь увлекшееся французской революцiей, поголовно все якоби́нствующее, вдругъ сплачивается въ единодушномъ протестѣ противъ возможнаго союза съ Францiей. Столь нелѣпое на первый взглядъ противорѣчіе объясняется очень просто: здѣсь играли роль узколи́чные интересы, въ смыслѣ коммерческихъ отношеній съ Англіей, на которыхъ устройствомъ различныхъ финансовыхъ оборо́товъ, благодаря своимъ связямъ, подрабатывали не малую то́лику многіе представители петербургскаго общества. Во время Паνла Перваго, какъ потомъ и при Александрѣ, Росія была покрыта сѣтью англійскихъ торговыхъ представительствъ, и англійское вліяніе было очень велико́. Якобини́змъ – якобини́змомъ, а денежки – денежками, для многихъ же «якоби́нцевъ» разрывъ съ Англіей означалъ въ денежномъ смыслѣ полную катастрофу. Въ высшихъ сферахъ большу́ю роль тогда игралъ англійскій посолъ сэръ Ча́рльзъ Уи́твортъ, находившійся въ интимныхъ отношеніяхъ съ великосвѣ́тской красавицей Ольгой Александровной Жеребцовой, урожденной Зу́бовой, родной сестрой трехъ братьевъ – будущіхъ убійцъ Императора Паνла Петровича – Платона, Николая и Валеріа́на. Если мы припомнимъ, что Тильзи́тскій миръ съ Наполеономъ въ 1807 году едва не послужилъ причиной за́говора противъ Александра и новаго дворцоваго переворота, а также, что Жеребцова открыто заявляла, что для нея англійскіе интересы ближе рускихъ, въ чемъ ей хоромъ вто́рило и все собиравшееся у нея общество – картина нравовъ общества въ особыхъ комментаріяхъ нуждаться не будетъ...
«Составилось общество великихъ интрига́новъ, – пишетъ Растопчи́нъ въ Февралѣ 1801 года графу Кочубе́ю, – во главѣ съ Па́леномъ, которые хотятъ раздѣлить между собой мои должности, какъ ризы Хрiстовы, и имѣютъ въ виду остаться въ огромныхъ барыша́хъ, устроивъ англійскія дѣла»...
Паνелъ же, какъ и́стый Самодержецъ Божіей Милостью, прежде всего помятова́лъ о пользѣ и благѣ ввѣ́ренной Ему Державы. Его девизомъ, какъ личнымъ, такъ и всего Царствованія, справедливо считать надлежи́тъ надпись на рублѣ-крестовикѣ: «Не намъ, не намъ, а имени Твоему»...
Развѣ не красота, не по́лонъ ли рыцарской чести отважно брошенный Паνломъ Наполеону вызовъ на поединокъ, по Его предположенію имѣвшій замѣнить общее кровопролитіе и жертвы съ обѣихъ сторонъ? Наполеонъ уклонился отъ вызова, но какъ никто оцѣнилъ этотъ порывъ, и въ то время, какъ руское общество втайнѣ осмѣивало своего благороднаго Государя, проникся къ Нему глубокимъ уваженіемъ. Геній Наполеона сразу учелъ, что означало бъ имѣть дру́гомъ и союзникомъ такого идеалиста-Царя...
Императоръ Паνелъ Первый былъ готовъ на рѣшительную борьбу съ французской революціей. Не какихъ-либо при́былей ра́ди, а во имя священнаго принципа. Мона́ршій долгъ диктовалъ Паνлу возстановить порядокъ во Франціи и тѣмъ предотвратить угрозу мірового пожара. И Онъ напу́тствовалъ Суворова въ походъ знаменательными словами: «Иди, спасай Царей!»...
Однако въ лицѣ союзниковъ Паνла жда́ло большое разочарованiе. Завистливая и своекорыстная политика ихъ ска́зывалась на каждомъ шагу, мѣшая свято́й цѣли. Имъ былъ болѣе на́ руку революціонный хаосъ, чѣмъ возвышеніе Наполеона, ставшаго поперекъ всѣхъ плановъ по расхищенію Франціи. Не во имя революціи Наполеонъ скрестилъ съ ними свою гордую шпагу, но за обездоленную Родину...
Гибкимъ государственнымъ умомъ своимъ Паνелъ все разсчиталъ безошибочно. Понялъ, что съ Наполеономъ революція во Франціи фактически кончается, но что союзники не прочь и дальше использовать и Росію, какъ слѣпое орудіе, въ своей игрѣ. И жертвовать кровью рускаго солдата ради подобныхъ союзниковъ не пожелалъ, рѣшивъ, что союзъ съ Наполеономъ будетъ много выгоднѣе. 4 Января 1800 года онъ вступаетъ въ коали́цію противъ Англіи...
Кто знаетъ, какъ развернулись бы послѣдующія страницы всемірной исторіи, не будь убитъ Паνелъ. Быть можетъ, союзъ Паνла Перваго съ Наполеономъ крѣпко установилъ бы то міровое политическое равновѣсіе, которого тщетно пытаются достичъ и по настоящее время...
Наполеонъ былъ ошеломленъ извѣстіемъ о цареубійствѣ 11 Марта, нарушавшимъ всѣ его планы. «Sans mort du Tsar l’Angleterre etait perdu» («Смерть Царя остановила гибель Англiи») – опредѣлилъ он значеніе рокового событія. Его лестная оцѣнка Паνла Перваго, о которой съ такой любовью вспоминалъ онъ и на острове Святой Елены, заслуживаетъ особаго вниманія...
Смертнымъ приговоромъ для Императора Паνла Петровича послужилъ походъ на Индію, предпри́нятый по соглашенію съ Наполеономъ, который самъ разрабатывалъ планъ этого похода. Для этой цѣли он предоставлялъ сильный экспедиціонный корпусъ, первыя части котораго должны были уже въ ближайшее время высадиться въ Одессѣ. Императоръ Паνелъ Первый рѣшилъ двинуть въ авангардѣ двадцать тысячъ донскихъ каза́ковъ подъ начальствомъ генерала Орлова. «Препровожда́ю всѣ карты, которыя я имѣю – писалъ Паνелъ командиру Казачьяго Корпуса. – Вы дойдете только до Хивы́ и Аму́-Дарьи́». Заговорщики рѣшили использовать этотъ казачій походъ, чтобы заручиться активной англійской поддержкой для дворцоваго переворота. Въ Англіи царила тревога.
Неоднократно Паνелъ освѣдомлялся, всѣмъ ли вдоволь обезпечены каза́ки, и каждый разъ получалъ утвердительный отвѣтъ и свѣ́дѣнія объ успѣшномъ ихъ продвиженіи. На дѣлѣ же походъ протекалъ совсѣмъ иначе, каза́ки сильно терпѣли отъ голода, холода и нужды во всемъ. Въ то время, какъ англійскій посолъ сэръ Ча́рльзъ Уи́твортъ незамедлительно имѣлъ всѣ, въ копіяхъ, донесенія Орлова, отъ Императора Паνла Петровича «неблагополучныя» изъ нихъ упорно утаивались.
IV.
Въ замкнувшемся кругу́ своихъ тайныхъ враговъ Императоръ Паνелъ очутился одинъ противъ всѣхъ. На каждомъ шагу Его стерегли измѣна, предательство и обманъ...
Штабъ-квартира за́говора – салонъ Ольги Александровны Жеребцовой, въ домѣ графовъ Зу́бовыхъ на Иса́кіевской площади, а за спиной ея «другъ» – посолъ сэръ Чарльзъ Уи́твортъ. Сколько англійскаго золота перешло въ карманы заговорщиковъ, нигдѣ не приводится, но Лопухи́нъ свидѣтельствуетъ о двухъ милліонахъ, ро́зданныхъ черезъ Жеребцову участникамъ кроваваго злодѣйства въ ночь на 12 Марта. Знать, не безумна была Царская голова, если враги оцѣнили ее въ два милліона золотомъ.
И взя́ли три́дцать сере́бренниковъ, цѣ́ну Оцѣне́ннаго, Кото́раго оцѣни́ли сыны́ Изра́иля (Мѳ. 27:9).
Бѣшено работаетъ заговоръ. Все пущено въ ходъ, чтобы доказать всѣмъ и каждому, что границы всего уже перейдены, что больше нѣтъ никакого терпѣнія – и такъ дальше продолжаться не можетъ. Если не случится какого-либо «чуда», неминуема полная катастрофа. И въ доказательство – вы́мышленные подлые разсказы о Государѣ Императорѣ...
На него клевещутъ, какъ на мертваго, вплоть до того, что Онъ якобы временно страдалъ припадками буйнаго умопомѣшательства. По рукамъ гуляютъ гнуснѣ́йіше стишки великосвѣ́тскаго памфлети́ста Ма́рина. Паνла чернятъ за «вредный» союзъ съ Наполеономъ, обвиняютъ въ намѣреніяхъ извести́ все казачество. А число уже погибшихъ казако́въ растетъ соотвѣтственно слухамъ и вскорѣ далеко превышаетъ весь корпусъ генерала Орлова, но надъ этимъ никто даже и не задумается.
За́говоръ разрабатывается до мельчайшихъ подробностей, включительно до яхты англійскаго адмиралтейства, вошедшей за нѣ́сколько дней до цареубійства въ Неву, чтобы принять на бортъ заговорщиковъ въ случаѣ неудачи. Для роли будущихъ палачей надъ приговоре́ннымъ Императоромъ среди офицеровъ гвардіи вербуется рядъ забубе́нных голо́въ.
На мя шепта́ху вси врази́ мои́, на мя помышля́ху зла́я мнѣ (Пс. 40:8).
Въ первую очередь обсуждается вопросъ, какъ привлечь къ за́говору, или, по крайной мѣрѣ, добиться принципіальнаго согласія Цесаревича Александра на дворцовый переворотъ, – чтобы по сверженіи Императора Паνла имѣть Его, какъ новаго Императора, въ своихъ рукахъ, а въ случаѣ провала понести наравнѣ съ нимъ возможно меньшее наказаніе.
За эту нелегкую задачу берется Санктъ-Петербургскій военный губернаторъ графъ Петръ Алексѣевичъ Па́ленъ, особо довѣренное лицо Императора Паνла, а втайнѣ Его самый заклятый врагъ.
Еще въ 1799 году, вмѣстѣ съ тѣмъ же сэромъ Чарльзомъ Уи́твортомъ, графомъ Па́нинымъ и неаполитанскимъ выходцемъ-авантюристомъ адмираломъ Риба́сомъ, извѣстнымъ своей некрасивой ролью въ увозѣ княжны Таракановой, – Па́ленъ пытается устроить, въ отвѣтъ на Мальту, за́говоръ съ цѣлью низложенія Паνла Перваго, подъ предлогомъ сумасшествія. Смерть Риба́са, какъ и увольненіе съ вы́сылкою Па́нина, откладывают за́говоръ. Главная роль по организаціи и проведенію всего переходитъ теперь къ Па́лену...
Па́ленъ былъ умный, хитрый и совершенно аморальный человѣкъ. Тончайшій провокаторъ въ преступной душѣ. Азе́фъ по натурѣ. Какъ въ шахматной игрѣ, Па́ленъ обдумывалъ каждый свой ходъ, взвѣшивая всѣ «за» и «противъ», съ изумительнымъ актерскимъ талантомъ игралъ на обѣ стороны. Для темныхъ силъ, что ополчились и извели Паνла Петровича, – и́бо Онъ имъ мѣшалъ овладѣть Росіей, – Па́ленъ былъ цѣннымъ пріобрѣтетемъ...
Для преступника цѣль оправдываетъ средства. Предъ Паνломъ Па́ленъ является въ маскѣ вѣрнаго человѣка, на котораго можно всецѣло положиться. Какъ отличный психологъ, онъ до мельчайшихъ деталей изучаетъ Паνла, знаетъ его человѣческія слабости: вспыльчивость, подозрительность – слѣдствіе когда то неудавшагося отравленія. Онъ мастерски играетъ на лучшихъ чувствахъ Паνла, чтобы употребить достигнутое ему же во вредъ. Постепенно Паленъ оговариваетъ рядъ дѣйствительно преданныхъ Паνлу лицъ и добивается ихъ увольненія или высылки. Онъ искажаетъ распоряженія Паνла, нерѣдко доводя ихъ до абсурда...
Дня за два до своей трагической кончины, Императоръ Паνелъ Петровичъ получаетъ письменное предупрежденiе о за́говорѣ, съ Па́леномъ во главѣ...
Еще раньше о за́говорѣ его предупреждалъ Наполеонъ, узнавшій о томъ по своимъ заграничнымъ линіямъ...
Не спится въ эту ночь Императору. Черныя думы отгоняютъ сонъ. Въ полумракѣ, при свѣтѣ лампады, взглядъ его невольно останавливается на висящемъ передъ дверью въ потайный ходъ гобеленѣ. Мысль невольно переносится къ судьбѣ Людовика XVI и Маріи Антуанеты. Неужели и его ждетъ подобная участь? Онъ ли не вѣрилъ Па́лену? И вотъ его предупреждаютъ, что Па́ленъ возглавляетъ заговоръ. На всякій случай надо быть осторожнымъ и замѣнить Палена на его посту кѣмъ-либо другимъ. Императоръ Паνелъ Петровичъ перебираетъ имена, кто подошелъ бы болѣе. Вспоминаетъ, какъ по совѣту Палена удалилъ рядъ своихъ «га́тчинцевъ», и что въ увольненіи или высылкѣ другихъ его прежнихъ сотрудниковъ почти всегда игралъ роль тотъ же Паленъ. Гдѣ суровый Аракче́евъ и прямой Ли́нденеръ? Нѣтъ и остраго умомъ Растопчина́. Ушелъ и обожающій его генералъ-адъютантъ Котлуби́цкій, о ко́емъ онъ, Паνелъ, какъ то въ шутку сказалъ: «Ты – мой подвижный комендантъ. Гдѣ буду Я, тамъ будешь и ты». Подозрѣнія противъ Палена постепенно крѣпнутъ. Если правда, что онъ въ заговорѣ, то стѣсняться съ нимъ не́чего. Надо разобраться какъ слѣдуетъ...
Вотъ кто подойдетъ: Аракче́евъ. На него можно положиться. Онъ преданъ безъ всякой лести. Онъ искоренитъ любой заговоръ. И онъ ближе, чѣмъ всѣ остальные. Слѣдуетъ вызвать также Ли́нденера, Растопчина́, Котлуби́цкаго, вернуть и всѣхъ другихъ. Но сперва – Аракче́ева...
И чуть свѣтъ, Императоръ Паνелъ Петровичъ говоритъ наединѣ своему любимому камердинеру Ивашкину.
Вотъ тебѣ письмо. Содержаніе его тайна отъ всѣхъ. Ты вручишь его лично графу Алексѣю Андреевичу въ Гру́зинѣ. И ѣзжай тотчасъ же...
При провѣркѣ личности Ивашкина на заставѣ, его спросили, по чьему приказанію и куда онъ ѣдетъ? Ивашкинъ прину́жденъ былъ отвѣтить, что по приказанію Императорскаго Величества къ его сіятельству графу Аракче́еву въ Гру́зино. Ивашкина пропустили, болѣе не распрашивая, но въ тотъ же день о поѣздкѣ его было донесено военному губернатору Палену. Что вопросъ идетъ о возвращеніи Аракчеева, догадаться ему было нетрудно.
Содержаніе письма Императора Паνла Петровича Аракче́еву было кратко: «Съ полученіемъ сего вы должны явиться немедленно. Паνелъ».
Паленъ разсчиталъ, что даже если Аракче́евъ выѣдетъ тотъ же часъ, все равно раньше чѣмъ вечеромъ 11 Марта пріѣхать онъ не можетъ. И къ данному вечеру всѣ заставы получили отъ Палена приказаніе: «Согласно пожеланію Его Императорскаго Величества ни одинъ человѣкъ не долженъ быть сей ночью пропущенъ въ С.- Петеребургъ или выпущенъ изъ о́наго. Всѣхъ проѣзжающихъ надлежитъ безъ исключенія задерживать до утра на заставахъ»...
Аракче́евъ съ Ивашкинымъ дѣйствительно пріѣхали какъ разъ въ разсчитанную Паленомъ ночь – въ роковую ночь цареубійства. Тщетно требовалъ Аракче́евъ пропустить его, какъ при́бывшаго по Высочайшему повелѣнію, тще́тно грозился караульнымъ. Ему отвѣчали, что сдѣлать ничего не могутъ, такъ какъ имѣется болѣе позднее Высочайшее распоряженіе – задерживать всѣхъ безъ исключенія...
А утромъ Аракче́евъ узналъ о внезапной кончинѣ ночью Императора Паνла, и ему объявляется приказаніе новаго Императора – Александра, въ Петербургъ не въѣзжать и возвратиться въ Гру́зино...
Оба высочайшихъ повелѣнія были о́тданы самимъ Па́леномъ, и о первомъ изъ нихъ Паνелъ зналъ не болѣе, чѣмъ о второмъ Александръ. Въ послѣдній разъ Паленъ злоупотребилъ именемъ Императора Паνла Петровича противъ само́й его жизни, и́бо успѣй Аракчеевъ явиться къ Паνлу, все могло бы быть по другому...
За день до цареубійства, проходя съ очереднымъ докладомъ къ Императору, Паленъ видитъ въ пріемной извѣстнаго па́тера Гру́бера, къ которому Паνелъ всегда хорошо относился. Онъ освѣдомля́ется у дежурнаго флигель-адъютанта, не знаетъ ли онъ, зачѣмъ Гру́беръ испросилъ аудіенцію? И слышитъ въ отвѣтъ: «По особо важному дѣлу, касающемуся безопасности Его Величества».
Нахмурившись, встрѣчаетъ Паνелъ Палена и прямо ставитъ вопросъ, что знаетъ онъ о назрѣвшемъ заговорѣ?
Не только знаю, но самъ въ немъ принимаю участіе, Ваше Величество, – не задумываясь отвѣчаетъ Паленъ. Даже больше: я самъ во главѣ заговора.
Въ отвѣтъ на изумленіе Паνла, Паленъ поясняетъ: Иначе могъ ли я быть въ курсѣ дѣла? А такъ всѣ нити въ моихъ рукахъ. Какъ Петербургскій военный губернаторъ, я обязанъ знать все, что направлено противъ Вашего Императорскаго Величества, не только, какъ Императора, но и лично. Будьте покойны, Ваше Величество: не ускользнетъ ни одинъ участникъ за́говора. Черезъ нѣсколько дней я представлю Вашему Величеству подробный докладъ по этому дѣлу. Боюсь лишь огорчить Ваше Величество, и́бо, къ сожаленію, за́говоръ простерся высоко́ и близко къ Вашему Величеству...
Въ своемъ намекѣ Паленъ имѣлъ въ виду Императрицу Марію Ѳеодоровну и Цесаревичей Александра и Константина, чтобы уничтожить Императорскую Фамилію руками самого Паνла. А подъ предлогомъ этой трагедіи, какъ доказательства явнаго безумія Паνла, произвести переворотъ и низложить Его съ Престола...
Видимо, тщательно во всемъ разбираясь, Паνелъ погружается въ раздумье, которое Паленъ почтительно не прерываетъ.
– «Я жду вашего доклада со всѣми подробностями и доказательствами, – сдавленнымъ голосомъ произноситъ Паνелъ. Я провѣрю все Самъ. А теперь извольте слѣдовать за Мной».
Императоръ Паνелъ Петровичъ провелъ Палена въ свою опочивальню и, положивъ, какъ бы на аналой, на стоящій вблизи гобелена столикъ Мальтійскій гроссме́йстерскій Крестъ и Еνангеліе, сказалъ: По Моему приказанію, генералъ-прокуроръ Оболья́ниновъ уже привелъ моихъ сыновей Цесаревичей сы́знова къ присягѣ, въ подтвержденіе присягѣ прежней. Благоволите и вы, Петръ Алексѣевичъ, скрѣпить Мнѣ сейчасъ вашей клятвой, что искренно опра́вдываете Мое довѣріе, а въ за́говорѣ дѣйствуете, помяту́я Мою пользу, внѣ иныхъ чувствъ и побужденій, ничего не преувеличивая и не преуменьшая. Клянитесь въ томъ на семъ Крестѣ и Святомъ Еνангеліи...
О святая простота, – мыслено воскликнулъ Паленъ. Дамъ Тебѣ не одну, а сотню присягъ, и онѣ ничего не измѣнятъ...
– «Клянусь, Ваше Величество, – подня́лъ онъ для присяги вверхъ правую руку, – посильно оправдать Ваше высокое довѣріе, въ заговорѣ же дѣйствовать не иныхъ побужденій ради, какъ только помяту́я пользу Вашего Величества»...
Нагнувшись, Паленъ хотѣлъ было приложиться къ Кресту, какъ вдругъ едва не отпря́нулъ назадъ...
Крестъ весь просвѣчивалъ мягкимъ голубоватымъ пламенемъ, среди котораго явственно выдѣлялось слово «берегись»...
Въ слѣдующій мигъ пламя потухло, и Мальтійскій крестъ былъ опять не болѣе, какъ крестъ тонкой художественной работы...
Этого только не доставало, – съ досадой подумалъ Паленъ. Мнѣ уже мерещатся Небесныя видѣ́нія...
И, по виду совершенно спокойный, поцѣловалъ Крестъ и Еνангеліе...
Паνелъ наблюдалъ испы́тующе. Даже Палену не въ моготу́ сталъ этотъ взоръ, въ которомъ уже много было не отъ міра сего и сквозила печать смерти.
Паленъ невольно перевелъ свой взглядъ на гобеленъ. Какъ бы приведенный въ движеніе легкимъ порывомъ воздуха, гобеленъ чуть-чуть колыхался, и фигуры на немъ вырисовывались словно живыя.
– «Пойдемте, графъ, Вы закончите мнѣ Вашъ докладъ», – какъ во снѣ услышалъ онъ голосъ Паνла, и направился вслѣдъ за нимъ обратно въ кабинетъ.
– «Осмѣлюсь пользы Вашего Императорскаго Величества ради, обратить Ваше вниманіе на Конную Гвардію, сплошь проникнутую якобини́змомъ», – по окончаніи доклада тонко оговариваетъ Паленъ самый вѣрный Императору Паνлу полкъ.
Паνелъ хочетъ уже отпустить Палена, какъ вдругъ оглядываетъ его всего съ особо зоркимъ вниманіемъ.
– «Что это у Васъ вѣчно оттопыривается карманъ? Что въ нихъ такое? А ну, позвольте Мнѣ Самому провѣрить, напримѣръ, вотъ этотъ карманъ»...
Паленъ чувствуетъ, будто бы подъ нимъ куда то скользитъ полъ. Какъ на зло въ этомъ карманѣ у него полный списокъ всѣхъ членовъ заговора...
– «Ваше Величество, оставьте, – смущенно отстраняется онъ. – Тамъ у меня просыпанъ табакъ»...
Зная особое отвращеніе Императора Паνла Петровича къ нюхательному табаку, Паленъ разсчитываетъ безошибочно...
– «Какая гадость, – брезгливо морщится Паνелъ. – Ступайте скорѣе прочь»...
Но, будто бы что-то вспомнивъ, Паленъ задерживается у дверей...
– «Имѣете ли еще что сказать Мнѣ?»
– «Такъ точно, въ пріемной дожидается аудіенціи Вашего Величества патеръ Гру́беръ», – чуть замѣтно, но многозначительно усмѣхается Паленъ...
– «Передайте, что принять не могу»...
– «Его Величество поручилъ мнѣ передать вамъ, что, къ сожалѣнію, принять васъ не можетъ, – любезно объявляетъ патеру Гру́беру Па́ленъ»...
Какъ обычно, владѣетъ собой патеръ, подлинный представитель ордена іезуитовъ, холодный и безстрастный, но на этотъ разъ въ его глазахъ какое-то испуганное выраженіе...
Онъ явился предупредить Императора Паνла Петровича о нависшей опасности. Не по слухамъ только, а со всѣми данными въ рукахъ, начиная съ сэра Ча́рльза Уи́нтворта, Жеребцо́вой, Зу́бовыхъ, Бе́ннигсена и самого Па́лена...
Вейсга́уптъ – вѣчный антиподъ Лойо́лы, вѣчные же непримиримые не́други между собой орденъ іезуитовъ и орденъ иллюмина́товъ. Зорко слѣдилъ патеръ Гру́беръ за работой враждебнаго ордена въ Росіи и, получивъ свѣ́дѣнія объ участіи ряда рускихъ иллюминатовъ въ какомъ-то важномъ заговорѣ, безъ труда возстанавливаетъ все остальное.
Па́теръ Гру́беръ слишкомъ много зналъ и былъ опасенъ для темной силы. И не случайно въ томъ же 1801 году погибъ, сгорѣвъ заживо при пожарѣ католической церкви, причемъ всѣ выходы въ домѣ оказались зараннѣе запертыми. Его видѣли въ рѣшеткѣ окна предъ тѣмъ, какъ обрушилась крыша.
Прямо отъ Паνла Паленъ проходитъ на половину Наслѣдника Цесаревича Александра.
– «Ваше Императорское Высочество. Въ послѣдній разъ я прошу Вашего отвѣта относительно извѣстнаго Вамъ дѣла. Быть можетъ, завтра будетъ уже поздно. Я, разумѣется, вполнѣ понимаю Ваши сыновьи чувства, но въ данномъ случаѣ имъ не мѣсто. Не Вашъ ли отецъ прислалъ съ Кута́йсовымъ отвѣтъ на найденную имъ на Вашемъ столѣ книгу «Трагедія смерти Цезаря», Исторію Петра Великаго, чтобы Вы ознакомились со страницей, гдѣ говорится, какъ Царевичъ Алѣксѣй Петровичъ былъ забитъ до́ смерти кнутами? Я только что отъ Его Величества и, если Вы еще колеблетесь, то знайте о Высочайшемъ рѣшеніи, по прибытіи Аракче́ева, за которымъ уже по́сланъ Ивашкинъ, заточить Ея Величество въ монастырь, а Васъ съ Цесаревичемъ Константиномъ въ Петропаνловскую крѣпость»...
Паленъ отъ себя добавилъ угрозу, на которую пытался спровоцировать Паνла своимъ намекомъ на участіе Императорской Фамиліи въ заговорѣ. Коцебу́ категорически отрицаетъ наличіе такого намѣ́ренія у Императора Паνла Петровича. Наканунѣ и въ день Его убійства, Императоръ былъ къ Своей Супругѣ и Сыновьямъ особо нѣженъ и внимателенъ. А лукавить Онъ не умѣлъ.
Сообщеніе Палена дѣйствуетъ на Александра ошеломляюще. Значитъ Отецъ не вѣритъ даже повторной присягѣ, къ которой онъ и его братъ-Цесаревичъ только что приведены́ по Высочайшему повелѣнію? Онъ знаетъ, какъ въ крайнихъ случаяхъ рѣшителенъ и грозенъ Императоръ-Отецъ. Нестройной чередой, съ быстротой молніи, проносятся мысли, и предъ одной блѣднѣютъ всѣ остальныя. Прообразомъ его собственной судьбы возстаютъ тѣни Царевича Алексѣя Петровича и Императора-Узника Іоанна Антоновича. Надо спасать мать, брата и себя самаго. Выхода нѣтъ...
– «На условіи, чтобы Императору-Отцу, при переворотѣ, не было причинено ни малѣйшаго вреда!»
Паленъ даетъ свое согласіе.
Въ тотъ же день Паленъ предупреждаетъ заговорщиковъ, что Императору все извѣстно, и что онъ вызвалъ Аракче́ева. Зашло такъ далеко, что даже Наслѣдникъ-Цесаревичъ далъ свое согласіе на устраненiе Отца съ Престола. Паленъ настаиваетъ на ускореніи переворота, и́бо Аракче́евъ долженъ прибы́ть не позднѣе послѣзавтра. Избирается слѣдующая ночь...
Дѣло, однако, осложняется. Въ слѣдующую ночь караулъ въ Михайловскомъ замкѣ несетъ преданная Императору Конная Гвардія, къ тому же еще эскадронъ любимца Паνла – полковника Саблуко́ва. Все можетъ кончиться плачевно. Конногвардейцы могутъ изрубить заговорщиковъ. Но въ намѣченный день Паленъ еще разъ повторяетъ Паνлу свое предостереженіе о Конной Гвардіи. Вечеромъ, въ сопровожденіи своихъ генералъ-адъютантовъ и флигель-адъютантовъ, – всѣхъ, какъ одинъ, участниковъ заговора – Паνелъ выходитъ къ выстроившемуся въ залѣ караулу. «Вы – якобинцы?» – спрашиваетъ у Саблуко́ва Паνелъ. Прямо глядя въ глаза Императору, Саблуко́въ отвергаетъ это обвиненіе, но Паνелъ не внемлетъ ему и отсылаетъ караулъ прочь... [По повелѣнію Императора Александра Перваго эскадронъ Саблуко́ва за свою вѣрность Императору Паνлу Первому получилъ особое отличіе, позже распространенное на всю Гвардейскую Кавалерійскую Дивизію – Андреевскую звѣзду съ надписью: «3а Вѣру и вѣрность», на вольтра́пы. Вдо́вствующая Императрица Марія Ѳеодоровна потребовала эскадронъ Саблуко́ва для Своей личной охраны].
Любимый Паνломъ шпицъ, сопровождавшій своего господина, начинаетъ неистово лаять на Государеву свиту, и подпрыгивая къ уводящему караулъ Саблуко́ву, а по уходѣ караула, сѣвъ на корточки, принимается выть. Чутьемъ своимъ угадываетъ непоправимую бѣду…
Вмѣсто Конной Гвардіи въ дежурство вступаетъ караулъ отъ Семеновскаго Лейбъ-Гвардіи полка, которымъ командовалъ Александръ. Миновала еще одна угроза для заговорщиковъ, хотя и не совсѣмъ: начальникъ новаго караула – капитанъ Полторацкій не состоитъ въ заговорѣ...
Закончивъ трудовой день, передъ отходомъ ко сну, Императоръ Паνелъ Петровичъ молится въ своей опочивальнѣ. Съ самого дѣтства, подъ благотворнымъ вліяніемъ Своей Бабушки, Императрицы Елезаветы Петровны, Онъ былъ глубоко вѣрующимъ и на́божнымъ хрiстіаниномъ. Въ бы́тность Наслѣдникомъ-Цесаревичемъ Паνелъ часто проводилъ всю ночь въ молитвѣ. Хранившійся въ Гатчинѣ коврикъ, на которомъ Онъ молился, протертъ колѣнями.
Горяча́ Его молитва, су́жденная быть предсмертнымъ моленіемъ о Чашѣ. Душа рвется изъ земной оболочки на вѣчное сліяніе съ Предвѣчнымъ Богомъ. Мνропома́занникъ проситъ о благѣ и счастьѣ ввѣренаго ему народа, а для Себя силъ и помощи...
Да посра́мятся и изче́знутъ оклевета́ющіе ду́шу мою́, да облеку́тся въ стыдъ и срамъ и́щущіи зла́я мнѣ (Пс. 70:13).
Уже крѣпкимъ сномъ спитъ столица. Дремлетъ погруже́нный во тьму Михайловскій замокъ. Слегка освѣщены́ лишь нѣкоторыя окна. Сквозь за́навѣсъ свѣтится слабый огонекъ и въ Императорской опочивальнѣ...
Не спи, Рускій людъ: злой во́рогъ не дремлетъ. Спѣши съ топорами, дубинами, съ чѣмъ попало на зашиту своего Царя, котораго въ эту ночь порѣшила извести темная сила.
«Немного было бъ у него враговъ – когда бы не твои, Росія». [Ѳ. И. Тютчевъ, – «На смерть Муравьева» 1886 г. Слова эти, приведенныя Столыпинымъ въ одной изъ его рѣчей въ Государственной Думѣ, позже помѣщены́ на памятникѣ ему въ Кіевѣ].
V.
Послѣ обильной попойки «для храбрости», отягченные винными пара́ми, идутъ новые заговорщики на свое дѣло. И вдругъ бросаются въ вразсыпную, напуганные громкимъ карканьемъ вороньей стаи, внезапно взлетѣвшей съ крыши Михайловскаго замка.
Съ тѣхъ поръ, – по сказу народному, – ежегодно въ часъ цареубійства, невѣ́сть откуда слетается стая во́роновъ-о́боротней – черныя души убійцъ Императора Паνла Петровича, и имъ въ укоризну въ блистающей бѣлоснѣжной мантіи возстаетъ окровавленный призракъ Самодержца-Мученика.
Па́ленъ поджидалъ заговорщиковъ въ само́мъ замкѣ, «засидѣвшись» на половинѣ Наслѣдника Цесаревича Александра, не посвящая его въ планы предстоящей ночи. Нѣсколько разъ Паленъ куда-то уходилъ, являлся обратно и снова уходилъ, пока не исчезъ окончательно...
Сперва́ онъ рѣшилъ было во время переворота остаться у Александра, и въ случаѣ неудачи арестовать Цесаревичей, явя́сь такимъ образом въ глазахъ Императора Паνла героемъ-спасителемъ отъ заговора...
Но потомъ передумалъ: если только все провалится, при слѣдствіи и допросѣ участниковъ заговора, къ тому же руководимымъ Аракче́евымъ, роль его не можетъ не обнаружиться. Не былъ Паленъ увѣренъ и въ томъ, что пьяные заговорщики, – а одного Бе́ннигсена на всѣхъ будетъ мало, – безъ его, Палена, руководства, не сорвутъ весь тщательно разработанный планъ. У Александра онъ будетъ, какъ въ ловушкѣ, а такъ еще можетъ спастись на англійскую яхту...
Смерть Паνла – его спасеніе; спасеніе Паνла – его смерть.
У входа въ Императорскую опочива́льню два вѣрныхъ камеръ-гусара, два простыхъ рускихъ человѣка, вступаютъ въ отчаянную борьбу съ ворвавшейся бандой цареубійцъ изъ осы́панныхъ Царскими милостями вельможъ и измѣнниковъ-офицеровъ. Недолго длится борьба. Пронзенный шпагами, мертвымъ падаетъ одинъ изъ камеръ-гусаръ. Другой, Перекрестовъ, вырвавшись изъ рукъ убійцъ, мчится къ караулу и поднимаетъ тревогу...
Заговорщики бросаются искать Паνла, но нигдѣ не находятъ и съ ужасомъ думаютъ, что ему удалось спастись. Первый, кто обращаетъ вниманіе на упавшій гобеленъ, – а не на ширму, о которой ошибочно всюду говорится, – былъ Бе́ннигсенъ. «Lе ѵоіlа́» – хладнокровно указываетъ онъ другимъ на Паνла.
Одинъ противъ пьяной ватаги, стои́тъ безоружный Паνелъ, въ полумракѣ опочива́льни, всматриваясь въ своихъ палачей. Безстрашно глядитъ Онъ въ глаза смерти...
– «Согласны ли Вы на отреченіе отъ Престола?» – предлагаетъ вопросъ Бе́ннигсенъ. Паνелъ не отвѣчаетъ. Что отвѣчать на праздный вопросъ?..
Не они ли всѣ приносили мнѣ присягу? Не они ль клялись «вѣрно и нелицемѣрно служить и во всемъ повиноваться, не щадя живота́ своего до послѣдней капли крови?»...
– «Что я вамъ сдѣлалъ?» – единственно, что спрашиваетъ Паνелъ...
– «Не разговаривай!» – сипло перебиваетъ Паνла Петровича Николай Зубовъ и ударяетъ Императора по рукѣ. Императоръ съ силой отталкиваетъ отъ себя пьянаго негодяя...
Озвѣрѣвшій Зубовъ, размахнувшись, ударяетъ тяжеловѣсной золотой табакеркой, подаркомъ Екатерины, въ високъ Паνла Петровича, и Онъ съ громкимъ стономъ падаетъ на гобеленъ...
Все ра́зомъ, какъ почуявшіе кровь хищники, набрасываются на Него цареубійцы. Бульдожьей мертвой хваткой Паленъ обѣими руками впивается ему въ горло...
Во всемъ ужасѣ оправдывается французская поговорка, еще ранѣе подсказанная Паленомъ заговорщикамъ: «Pour fаіre unе omlette il faut casser les oeufs» («Для того, чтобы сдѣлать омлетъ, необходимо разбить яйца»).
Возня надъ тѣломъ бездыха́ннаго Монарха все еще продолжается. Мигомъ слетаетъ весь налетъ культуры. Сказывается годами затаенная ненависть и злоба. Мертваго Императора колютъ шпагами, плюютъ на Него, попираютъ ногами...
Паленъ чувствуетъ сзади чей-то сильный пинокъ и приходитъ въ себя.
– «Что вы дѣлаете!» – слышится его негодующій голосъ. – Вмѣсто Паνла, вашей ногой вы ударили меня...
Паленъ чувствуетъ, будто его руки мокры́ и оттираетъ ихъ о какую-то плотную матерію, – вѣроятно коверъ, на которомъ лежитъ тѣло удушеннаго имъ Императора Паνла...
И вдругъ, средь кровавого безумія, все сразу стихаетъ. Всѣ цѣпенѣютъ. «Сюда спѣшитъ караулъ!» – проносится сзади. Пьяный угаръ вылетаетъ изъ головы, и начинаются взаимные попреки. «Мы отрѣзаны. Съ нами расправятся на мѣстѣ».
Па́ленъ и Бе́ннигсенъ, единственно не потерявшіе самообладанія, спѣшно покидаютъ спальню, идя навстрѣчу караулу...
Не о себѣ, не о своемъ спасеніи думалъ вѣрный Перекрестовъ. Мысль его была: «Только бы не опоздать. Только бы успѣть спасти Царя». И дале́че по замку разносится его отчаянный вопль:
– «Караулъ, на помощь! Убиваютъ Государя! На помо-ощь!»...
– «Караулъ, въ ружье!» – раздается четкая команда начальника караула. Но Семеновцы и сами, заслышавши крики Перекрестова, не дожидаясь команды, ринулись къ оружію. Съ ружьями на перевѣсъ, караулъ грозно устремляется по парадной лѣстницѣ къ опочивальнѣ Его Величества...
Наверху лѣстницы Па́ленъ и Бе́ннигсенъ. Бе́ннигсенъ – огромный, спокойный, серьезный, какъ Пушкинскій Каменный Гость. Паленъ почему-то прячетъ руки...
– «Караулъ, сто-ой! Къ но-гѣ! Смир-но-о!» – послѣдовательно командуетъ Бе́ннигсенъ.
Разумѣется, начальникъ караула могъ бы и не исполнить команды, и тогда-бы заговорщики оказались всѣ на Семеновскихъ штыкахъ. Но Паленъ разсчиталъ психологически вѣрно. Надо знать, какъ вы́муштрованы были офицеры и солдаты того времени, что такое была дисциплина, да́бы понять, почему команда была выполнена безпрекословно...
Караулъ неподвижно замеръ на мѣстѣ. Бе́ннигсенъ объявляетъ:
– «Волей Божіей Его Императорское Величество Государь Императоръ и Самодержецъ Всеросійскій Паνелъ Первый скоропостижно скончался сей ночью отъ апоплекси́ческаго удара... На Престолъ вступилъ Его Императорское Величество Государь Императоръ Александръ Первый».
Паленъ оставляетъ Бе́ннигсена одного на лѣстницѣ и спѣшитъ къ Александру – объявить о кончинѣ Отца и убѣдить показаться караулу...
– «Вы убили Его! Гдѣ ваша клятва Мнѣ?» – рыдаетъ Александръ...
– «По́лно ребячиться! Насъ всѣхъ поднимутъ на штыки. Лишь Вы еще можете спасти положеніе», – рѣзко говоритъ Паленъ и принуждаетъ Александра выйти къ караулу...
– «Все будетъ при Мнѣ, какъ при Бабушкѣ», – весь въ слезахъ и съ дрожью въ голосѣ, говоритъ Александръ. Но, вмѣсто привѣтствія, караулъ угрюмо молчитъ. Молчитъ караулъ отъ Его Семеновцевъ...
Полторацкій, солдаты всматриваются въ Александра, лицо котораго отражаетъ весь ужасъ переживаній. Тутъ же, съ Александромъ, Паленъ и Беннигсенъ – двое изъ наиболѣе довѣренныхъ лицъ скончавшагося Государя...
Никто ничего не понимаетъ. Каждый тщетно пытается разобраться, что случилось въ самомъ дѣлѣ? Дѣйствительно ли Императоръ Паνелъ скоропостижно скончался отъ апоплекси́ческаго удара, или Его умертвили? Если правъ поднявшій тревогу камеръ-гусаръ, почему новый Императоръ, сынъ Покойнаго, не отдастъ то́тчасъ же приказанія обыскать весь замокъ и найти цареубійцъ, гдѣ бы они ни притаились? Чувствуется что-то роковое и нехорошее...
По кончинѣ Императора Паνла Петровича, – мыслитъ Полторацкій, – присяга моя прее́мственно переходитъ къ Сыну Его, Александру, который отнынѣ новый Законный Императоръ. Долгъ мой повиноваться только Ему, что Онъ прикажетъ. А Онъ уже Самъ во всемъ разберется...
Но Александръ не отдаетъ никакихъ распоряженій и удаляется, а Беннигсенъ приказываетъ Полторацкому увести караулъ, выставивъ часовыхъ у личныхъ покоевъ почи́вшаго Императора, не пропуская никого внутрь, кто бы то ни былъ...
«Вотъ мой талисманъ, съ которымъ я никогда не разстаюсь», – сказалъ мнѣ какъ то за бесѣдой Царь Фердинандъ Болгарскій, такой-же почитатель Императора Паνла Петровича, какъ и я. И вынувъ изъ жилетнаго кармана, показалъ мнѣ рубль-крестовикъ...
– «А скажите, кто, по-вашему, задушилъ Императора Паνла? Скорятинъ своимъ ша́рфомъ?»
– «По моимъ даннымъ, Ваше Величество, это былъ не Скоря́тинъ, а Па́ленъ. И задушилъ онъ Императора Паνла не ша́рфомъ, а руками»...
– «Совершенно точно. Когда я былъ еще молодымъ Принцемъ Кобургскимъ, умиралъ графъ Паленъ, сынъ цареубійцы. Это былъ кристальной чистоты человѣкъ, рыцарь чести и палата ума. Я часто бывалъ у его постели и мы очень сблизились. И, умирая, онъ открылъ мнѣ страшную, всю жизнь тяготившую его тайну – «Исторія лжетъ, сильно волнуясь сказалъ онъ. Императора Паνла Петровича задушилъ не Скорятинъ, а мой отецъ. Понимаете? Задушилъ собственными руками...» Кто же станетъ клеветать на своего отца, да еще на смертномъ одрѣ?»...
Саблуко́въ, а за нимъ, въ началѣ (прошлаго) столѣтія, Энгельга́рдтъ, подробно описалъ отчаяніе Императрицы Маріи Ѳеодоровны, когда черезъ графиню Ли́венъ [Графиня Шарло́тта Ли́венъ, воспитательница Дѣтей Императора Паνла: въ теченіе пятнадцати лѣтъ была близкикъ другомъ Императрицы Маріи] Паленъ сообщилъ ей о кончинѣ Царственнаго Супруга. Внѣ себя отъ горя, ничего не соображая, полураздѣтая, бросилась Она изъ опочивальни Императора Паνла Петровича. У входа въ личные покои, Ей преградили путь, скрестивъ ружья, часовые. Рыдая, тщетно умоляла Она пропустить Ее внутрь, становилась на колѣни...
– «Бѣдная Ты, Матушка Царица!» – сами чуть не плача, отвѣчали часовые Семеновцы – «Ужъ прости Ты насъ: ничего не можемъ, таковъ приказъ. Не бойся ничего, мы всѣ Тебя любимъ»...
Бережно обнявъ Императрицу, графиня Ли́венъ почти силой уводитъ Ее къ себѣ...
Императрица Марія Ѳеодоровна сообщаетъ о Своемъ отказѣ признать Сына Императоромъ, пока Ее не допустятъ къ тѣлу мертваго Супруга. Но какъ покажешь Его въ такомъ ужасномъ видѣ Императрицѣ? А потомъ, по обычаю, надо будетъ выставить прахъ для послѣдняго поклоненія народу? Какъ быть? Что скажетъ народъ? Онъ такъ любилъ Императора Паνла...
Ни одного изъ цареубійцъ больше нѣтъ. Осторожно, по одиночке, они незамѣтно выведены различными ходами изъ замка. И неслышно скользя, какъ тѣни, въ страхѣ разбрелись въ разныя стороны по пустыннымъ улицамъ обледенѣлаго Петербурга...
Лейбъ-медикъ бароне́тъ Вилліе́, вмѣстѣ съ другими врачами и художниками, «бальзамируетъ» тѣло почи́вшаго Императора Паνла Перваго. Старательно подкрашиваютъ и гримируютъ подъ естественный цвѣтъ разбитое, изувѣченное лицо. Лицо и́зсине-багро́вое. Високъ проломленъ «апоплекси́ческимъ» ударомъ табакерки Николая Зубова. Тѣло проткну́то шпагами... [Золотая табакерка эта до 1917 года хранилась въ Москвѣ, въ Гранатномъ переулкѣ, въ домѣ Леонтьевыхъ, ранѣе бывшемъ Зубовыхъ, гдѣ лежала на бархатной подушечкѣ, подъ стекляннымъ колпакомъ. Леонтьевы являются родственниками и наслѣдниками Зубовыхъ по женской линіи].
Помимо врачей и художниковъ, здѣсь еще и Паленъ. Стоитъ, наблюдая жуткую работу. Торопитъ въ нетерпѣніи: «Скоро ли? Скорѣе, скорѣй»...
Но сложная работа подвигается медленно. Проходятъ часы, и вотъ уже бре́зжитъ разсвѣтъ. Вилліе́ смотритъ на свою луковицу: безъ пяти шесть!..
Кое-какъ готово... Собираясь идти доложить о томъ Императорской Фамиліи, Паленъ отдаетъ послѣднія распоряженія:
– «Положите тѣло въ постель... Да снимите съ постели окровавленное бѣлье... Покройте чѣмъ-нибудь другимъ... И приведите тутъ все въ порядокъ, чтобы не было слѣдовъ».
Убіеннаго Императора облекаютъ въ мундиръ Преображенскаго Лейбъ-Гвардіи полка, въ формѣ ко́его съ Петра Великаго погребаютъ Самодержцевъ Всеросійскихъ...
Съ постели сбрасываютъ бѣлье, ищутъ чѣмъ бы ее покрыть, и, не найдя ничего другого, покрываютъ здѣсь же лежащимъ гобеленомъ...
Тѣло Государя переносятъ на постель. Нахлабучиваютъ низко на лобъ трехуголку, чтобы скрыть проломленный високъ. Скрещиваютъ Ему руки и кладутъ въ нихъ Мальтійскій гроссмейстерскій крестъ. Зажигаютъ три свѣчи́, и въ о́тблескѣ ихъ еще жу́тче, еще страшнѣе выглядитъ ликъ умученнаго Монарха...
– «Все ли готово?» – спрашиваетъ вернувшійся Паленъ. Сейчасъ сюда прибудетъ Императорская Фамилія...
Онъ оки́дываетъ взглядомъ постель, гдѣ въ рукахъ покоющагося Государя вдругъ замѣчаетъ Мальтійскій гроссмейстерскій крестъ...
Ни на что болѣе не смотритъ Паленъ. Не замѣчаетъ и гобелена, на которомъ лежитъ Императоръ Паνелъ Петровичъ. Мальтійскій крестъ словно приковалъ къ себѣ все его вниманіе. Онъ ощущаетъ, какъ впервые теряетъ душевное равновѣсіе...
Напрасно гонитъ онъ прочь внезапныя мысли. Словно стая мстительныхъ фу́рій, онѣ непрерывными цѣпя́ми атакуютъ палача у гроба его Вѣнценосной жертвы. Помимо воли, ему представляется эта же опочива́льня, испыту́ющій взоръ Паνла, собственная лжеклятва и предостереженіе Мальтійскаго креста...
Легенда ли – чудотворная сила таинственнаго креста, о которой не разъ онъ слышалъ отъ Паνла и другихъ Мальтійскихъ рыцарей? Развѣ графъ Ли́тта, чрезвычайный посолъ Ордена Мальтійскихъ Рыцарей, – позже командиръ Преображенскаго Лейбъ-Гвардіи полка, – не разсказывалъ, что когда онъ ѣхалъ отъ имени Мальтійскихъ рыцарей съ челобитной къ Императору Паνлу принять подъ Свое Высокое покравительство Орденъ, ему было подобное и, непостижимое уму видѣ́ніе. Но тогда въ чудотворномъ пламени креста зажглось – не какъ ему, Палену, – грозное «са́ѵе», а въ знакъ благоволенія – «а́ѵе», т.-е. «здравствуй».
Вспоминается Палену и то, какъ въ его присутствіи, Ли́тта торжественно передалъ вновь и́збранному Главѣ Ордена, – нынѣ имъ удушенному Императору, – вмѣстѣ съ этимъ крестомъ еще и другія Мальтійскія святыни – образъ Божіей Матери Влахе́рнской (Филе́рмской), пи́санный Апостоломъ и Еνангелистомъ Луко́ю и Десницу Святаго Іоанна Крестителя. Онъ самъ свидѣтель, съ какимъ благоговѣ́ніемъ склонился ницъ и облобызалъ Паνелъ эти заповѣ́дныя святы́ни... [Послѣ Императора Паνла Петровича святыни Мальтійскаго Ордена хранились въ Га́тчинскомъ дворцѣ и были вы́везены заграницу Государыней Императрицей Маріей Ѳеодоровной. По кончинѣ же Ея, переданы въ Каѳедральный Воскресенскій соборъ въ Берлинѣ, откуда пересланы на храненiе Королю Югославiи Александру Первому].
Паленъ начинаетъ прозрѣвать значеніе пророческой угрозы себѣ: «за кровь Паνла его ждетъ судъ Божій, какъ цареубійцу и убійцу Рыцарей Креста Господня»...
Въ траурную опочивальню, въ сопровожденіи Цесаревича Константина, входитъ Императоръ Александръ. Въ лицѣ его ни кровинки. И Онъ, и Цесаревичъ Константинъ преклоняютъ колѣна, лобызая потомъ руку Отца. Отходя, Александръ вздрагиваетъ, съ ужасомъ смотря на покрышку постели. На ней Онъ замѣчаетъ отпечатки чьихъ-то окровавленныхъ пальцевъ, а потомъ узнаетъ и самъ гобеленъ...
– «Господи, кровь... Гобеленъ...» – чуть слышно вырывается у него...
Теперь и всѣ обращаютъ вниманіе на слѣды окровавленныхъ пальцевъ, видитъ ихъ и Паленъ...
Паленъ чувствуетъ, какъ въ немъ стынетъ кровь. Вѣдь эти окровавленные пальцы – его собственные пальцы. И, самъ не помня себя, рѣзко вскрикиваетъ:
– «Уберите сейчасъ-же этотъ проклятый гобеленъ»...
Всѣ невольно переглядываются. Что съ нимъ? Можно ли въ присутствіи Его Величества отдавать подобное приказаніе? И какъ то́тчасъ убрать покрышку съ постели, на которой покоится тѣло Государя?..
Иные объясняютъ, что послѣ всего пережи́таго, у Палена, пользовавшагося столь исключительнымъ благоволеніемъ почившаго Императора, не выдержали нервы при видѣ гобелена, подтвердившаго собой фатальное значеніе подарковъ Людовика XVI и Маріи-Антуанеты. Цесаревичъ Константинъ окидываетъ Палена полнымъ моральнаго отвращенія взглядомъ...
Какъ о́тзвукъ крайняго напряженія, въ опочивальнѣ проносится шопотъ: Ея Величество! Ея Величество!..
Медленно входитъ, въ сопровожденіи графини Ли́венъ, Императрица Марія Ѳеодоровна. Лицо Ея носитъ слѣды слезъ, но Она владѣетъ Собою. Ставъ на колѣни, Императрица погружается въ молитву. Затѣмъ съ любовью гладитъ и цѣлуетъ руку покойнаго Супруга. Всматривается въ Его изуродованное, плохо подкрашенное лицо. Хочетъ, видимо, погладить волосы и, приподнимая трехуголку, видитъ зіяющую на вискѣ рану, Императрица вновь надвигаетъ шляпу, и, оборачиваясь, въ упоръ бросаетъ Александру: «Поздравляю!.. Вы теперь – Императоръ»...
Александръ шатается и, прежде чѣмъ кто-либо успѣваетъ Его поддержать, падаетъ безъ чувствъ. Антично прекрасная голова Его съ глухимъ стукомъ ударяется о полъ...
Въ ту же ночь, подъ прикрытіемъ кавалерга́рдовъ, Императоръ Александръ Паνловичъ и Императрица Елизавета Алексѣевна переѣзжаютъ изъ Михайловскаго замка въ Зимній Дворецъ. Михайловскій замокъ навсегда перестаетъ быть Императорской резиденціей. Вся обстановка и вещи изъ него перевозятся частью въ Зимній Дворецъ, частью въ Паνловскъ или Гатчину. Паνловскій же гобеленъ исчезаетъ безслѣдно, болѣе не украшая стѣнъ ни въ одномъ изъ дворцовъ. На мѣстѣ опочивальни Императора Паνла Петровича впослѣдствіи устраивается церковь. Тамъ, гдѣ Онъ палъ подъ ударами убійцъ, воздвигается Алтарь...
VI.
Такъ погибъ гума́ннѣйшій Государь, кромѣ добра Росіи и народу ничего не желавшій. Приблизительно до девятисотыхъ годовъ, т.-е. столѣтія кончины Императора Паνла Перваго, въ Росіи было строго запрещено касаться въ печати обстоятельствъ цареубійства 11 Марта 1801 года. Подъ запретомъ были и «Записки Генерала Саблуко́ва». Въ учебникахъ исторіи, съ недоброй руки Бе́ннигсена, молодымъ поколѣніямъ преподносилась трафаретная ложь, что «Императоръ Паνелъ скоропостижно скончался отъ апоплекси́ческаго удара»...
Императоръ Паνелъ Петровичъ все еще былъ популяренъ. Опасались, что вину Его убійства народъ припишетъ высшимъ классамъ, а главное, что будутъ возможны нареканія на память Императора Александра Перваго, чѣмъ могъ бы быть подорванъ въ глазахъ народа авторитетъ Династіи...
Императоръ Паνелъ Первый Царствовалъ четыре года, четыре мѣсяца и четыре дня, и былъ убитъ на сорокъ седьмомъ году жизни. Сорокъ семь буквъ находится и въ девизѣ, помѣще́нномъ по Его повелѣнію надъ главнымъ порталомъ Михайловскаго Замка: «До́му Твоему́ подоба́етъ святы́ня Госпо́дня въ долготу́ дне́й». Еще при жизни Паνла Петровича въ народѣ говорили, что онъ не проживетъ болѣе сорока семи лѣтъ, и смерть Его произойдетъ въ 1801 году...
Скажи́ ми, Го́споди, кончи́ну мою́, и число́ дней мои́хъ, ко́е есть: да разумѣ́ю, что лиша́юся азъ.
VII.
«Краткое Царствованіе Паνла Перваго, – свидѣтельствуетъ въ своихъ запискахъ де Сангле́нъ, – замѣчательное тѣмъ, что Онъ сорвалъ маску со всего прежняго фантасмагори́ческаго міра, произвело на свѣтъ новыя идеи и новыя представленія. Съ величайшими познаніями и строгою справедливостью Паνелъ Петровичъ былъ рыцаремъ временъ прошедшихъ. Онъ научилъ насъ и народъ, что различіе сословій ничтожно».
На слѣдующее утро послѣ цареубійства рядъ полковъ Гвардіи и первая Конная Гвардія, отказались принести присягу новому Императору, пока не увидятъ мертвымъ Императора Паνла Петровича. Это объясняется невѣ́дома откуда взявшимся слухомъ, что Онъ во́все не умеръ, а кѣмъ-то захваченъ въ плѣнъ. Послѣ того лишь, какъ къ тѣлу Его были допущены вы́борные изъ солдатъ, въ томъ числѣ и отъ эскадрона Саблуко́ва, полки принесли присягу...
Неистовымъ ликованіемъ встрѣтили общество и чино́вный Петербургъ извѣстіе о смерти Императора Паνла. На улицахъ сразу демонстративно появились круглыя шляпы и длинныя дамскія платья, а на Невскомъ проспектѣ закружились было въ вихрѣ вальса пары. Все это было строжайше запрещено Паνломъ, какъ внѣшнее проявленіе симпатій къ революціонной Франціи, гдѣ эти нововведения появились впервые...
Но народъ не потерпѣлъ подобнаго глумленія у гроба своего любимца – Царя. Сбиваемыя палками, слетали съ головъ фра́нтовъ круглыя шляпы, и столь основательно проу́чивались вальси́ровавшія пары, что модницы не дерзали появляться на улицахъ съ непомѣрно длинными шле́йфами...
Настроеніе «дней Алекса́ндровскихъ нача́ла» было тревожное. Народъ, хмурясь твердилъ межъ собой, «что ба́ры извели Царя и украли Золотую Грамоту». Можно было ждать вспышекъ недовольства. На улицахъ столицы дежурили сильные отряды отъ гвардейскихъ частей...
На третій день послѣ цареубійства, хоронили убитаго камеръ-гусара. Похороны были скромныя, но на гробъ возложилъ живые цвѣты лично самъ Александръ. Императрица Марія Ѳеодоровна прислала крестъ изъ бѣлыхъ розъ, среди которыхъ выдѣлялось нѣсколько пунцо́выхъ, сνмволически означавшихъ жертвенно про́литую имъ кровь...
Я зналъ фамилію этого Царскаго слуги-героя, но сейчасъ, къ сожалѣнію, не помню. Мои попытки возстановить ее за границей успѣхомъ не увѣнчались...
Второго камеръ-гусара, Перекрестова, взяла къ Себѣ Императрица Марія Ѳеодоровна, а по кончинѣ Ея, въ 1828 году, онъ получилъ изъ личныхъ Ея Величества средствъ пожизненную пенсію...
Съ отданіемъ всѣхъ почестей, но съ принятіемъ мѣръ предосторожности, тѣло почи́вшаго Государя было перевезено изъ Михайловскаго замка въ Петропаνловскій соборъ, гдѣ и вы́ставлено на поклоненіе народу.
Народъ валомъ валилъ отдать послѣдній долгъ Императору Паνлу Петровичу. Перебывали не сотни и тысячи, а десятки, а то и сотни тысячъ. «Было словно моща́мъ святы́мъ поклоненіе». Задерживаться у катафалка не разрѣшалось. Можно было лишь поклониться Царскимъ останкамъ, проходя мимо...
Въ тотъ годъ Пасха Хрiстова была ранняя, приходилась на 24-е Марта, и по́хороны были назначены на Страстну́ю Субботу. И въ этомъ народъ усмотрѣлъ, что въ само́мъ погребеніи его любимый Царь получилъ отъ Бога первое Свое прославленіе. И́бо «Хрiсту сопогребе́нные – совоскре́снутъ съ Хрiстомъ»...
Торопили еще не успѣвшихъ поклониться останкамъ. Приложившись къ Плащаницѣ, шли прощаться съ прахомъ Императора Паνла Петровича. Набережная противъ Петропаνловской крѣпости была запру́жена народомъ, и съ его безмолвной печалью сочетается траурный салютъ со старинныхъ крѣпостны́хъ верхо́въ...
Начиная съ Петра Великаго, Рускіе Императоры и Императрицы, кромѣ Петра Второго, похоро́неннаго въ Москвѣ, – погребались въ Петропаνловскомъ соборѣ противъ образа Святаго Апостола Петра. Императоръ Паνелъ первымъ погребенъ противъ образа Святого Апостола Паνла, начиная Собою, какъ Императоръ-Родоначальникъ, послѣдующія поколѣнія Самоде́ржцевъ Російскихъ.
Полностью сбылось предсказаніе прозорливаго и́нока Александро-Невской Лавры А́веля, – про́званнаго «Вѣ́щимъ», – сдѣланное имъ лично Императору Паνлу Петровичу:
«Ко́ротко будетъ Царствованіе Твое, и вижу я, грѣшный, лютый конецъ Твой. На Сафро́нія Іерусалимскаго отъ невѣрныхъ слугъ мученическую кончину пріе́млешь, въ опочива́льнѣ Своей уду́шенъ будешь злодѣями, ко́ихъ грѣешь Ты на Царственной груди Своей. Въ Страстну́ю Субботу погребу́тъ Тебя... Они же, злодѣи сіи́, стремя́сь оправдать свой великій грѣхъ цареубійства, возгласятъ Тебя безумнымъ, будутъ поносить добрую память Твою. Но Народъ Рускій правдивой душой своей пойметъ и оцѣнитъ Тебя, и къ гробницѣ Твоей понесетъ скорби свои, прося заступничества и умягченія сердецъ суде́й неправедныхъ и жестокихъ»...
За это предсказаніе свое и́нокъ А́вель Вѣ́щій, по распоряженію Санктъ-Петербурскаго военнаго губернатора Па́лена, былъ заточенъ въ Петропаνловскую крѣпость «за возмущеніе душевнаго спокойствія Его Величества». Въ ней онъ пережилъ исполненіе своего пророчества и былъ освобожденъ по приказанію Александра Перваго, какъ только Ему доложили объ этомъ случаѣ...
Какъ всякаго убійцу, Палена неудержимо влекло къ гробу своей Коронованной жертвы. Есть какой-то особый мистическій законъ, которымъ пользуются даже сыщики, чтобы поймать убійцу...
Когда онъ стоялъ у гроба, видъ его вызывалъ невольное сожалѣніе.
Про него, не зная, можно было сказать: «вотъ кто дѣйствительно любилъ покойнаго Государя», если бы многимъ не было уже извѣстно о роли его въ за́говорѣ и цареубійствѣ. Но Палену уже безразличенъ былъ судъ человѣческій...
Паленъ былъ приблизительно въ томъ состояніи, какъ раскаявшійся Іуда, пришедшій къ Первосвященникамъ и старѣ́йшинамъ и возвратившій тридцать серебренниковъ, говоря:
Согрѣши́лъ я, прода́въ Кровь неви́нную. Они́ же сказа́ли ему́: что намъ до того́? Смотри́ самъ... (Мѳ. 27:34).
У преждевременнаго гроба Императора Паνла предъ Паленомъ развернулась книга совѣсти. Запись за записью, одна страшнѣе другой...
Что, кромѣ хорошаго, видѣлъ онъ отъ Паνла? И чѣмъ онъ, Паленъ, отблагодарилъ за все своего благодѣтеля? Не права́ ли Ли́венъ, бросившая первой ему въ лицо тяжкое оскорбленіе: «Я не подаю руки цареубійцамъ». Та са́мая Ли́венъ, которой онъ обязанъ своимъ возвышеніемъ и довѣріемъ Паνла, такъ какъ на него указала именно она. Благодаря ему, трагедія ея не меньшая, чѣмъ Самой Императрицы...
И, не умолкая, въ ушахъ Палена звучитъ послѣдній вопросъ Паνла: «Что я вамъ сдѣлалъ?»...
Внутренній переломъ въ Паленѣ, однако, велъ не къ доброму, а къ надрыву души и къ тому же отчаянію, что у Іуды. Въ такомъ случаѣ человѣкъ обреченъ, и спасенія нѣтъ. Онъ кончаетъ самоубійствомъ или, если цѣпляется за жизнь, рано или поздно сходитъ съ ума. И черныя крылья безумія незримо осѣняли собою Палена...
VIII.
Цареубійцы чувствовали себя героями. Имъ пришла мысль устроить товарищескій ужинъ участниковъ заговора...
Раскошно сервированный у Зубовыхъ столъ ломился подъ серебромъ и хрусталемъ, на которыхъ игралъ отблескъ свѣчей въ канделябрахъ. Проворно сновала многочисленная прислуга, разнося вокругъ стола напитки и яства...
Первымъ провозглашается тостъ «за истинную душу всего дѣйства» – сэра Ча́рльза Уи́творта, потомъ поочередно пьютъ за Жеребцо́ву, Па́лена, Бе́ннигсена, Зу́бовыхъ и другихъ цареубійцъ. Каждый бокалъ пьется до дна, и вскорѣ всѣ сильно навеселѣ. Къ концу ужинъ превращается въ пьяную оргію. Не обращая вниманія на прислугу, дѣлятся воспоминаніями о минувшемъ «дѣйствѣ» и стараются затмить другъ друга, кто что сдѣлалъ.
Прислуга съ ужасомъ слушаетъ, что говорится за столомъ. «Умертвили Царя, да еще и празднуютъ»... – рѣзко осуждаетъ она своихъ баръ. Кромѣ того, – чего и въ голову никому не приходило, – среди прислуги вкра́плены опытные согляда́таи правительственнаго сы́ска. Запоминается каждое слово...
Подъ гулъ одобренія поэтъ-памфлети́стъ Мари́нъ читаетъ свои ядовитые стихи на покойнаго Государя. Николай Зубовъ разсказываетъ, какъ онъ «такъ саданулъ Паνла въ високъ, что Онъ такъ и брякнулъ»; кто-то хвастаетъ, что онъ проткнулъ Его шпагой...
Слушаетъ и ушамъ своимъ не вѣритъ, но не оспариваетъ Паленъ, о том, какъ сильно подвыпившій Скоря́тинъ повѣствуетъ подробно, какъ ша́рфомъ своимъ задушилъ Паνла. «Какой счастливый случай – такого и не придумаешь даже» – думаетъ Паленъ. Другой, добровольно, пьяной похвальбы́ ради, принимаетъ на себя всю вину его? И вдругъ острой болью его всего опять пронизываетъ мысль: «Это предъ людьми, ну – а передъ Богомъ?»...
Много лишняго было сказано за ужиномъ, товарищи-цареубійцы бахвалились безъ конца...
А не вышло-бы, сѣли-бы на англійскую яхту и поминай какъ звали. Золота-бъ хватило... Что тамъ Александръ... Мальчикъ... Мы теперь господа всего! Даромъ что-ли возвели Его на Престолъ?..
Вдребезги пьяные, по окончаніи ужина, гости схватили за четыре угла скатерть со всѣмъ, что только было на столѣ, и выкинули черезъ окно на площадь. Стоналъ, разбиваясь о камни мостовой, хрусталь, летѣли осколки. Жалобно звенѣло серебро...
Императору Александру подробно доложили о «товарищескомъ» ужинѣ убійцъ Его Отца. Въ голубыхъ глазахъ Александра засверкали огоньки глубокаго негодованія и отвращенія. Чаша терпѣнія Его переполнилась. Онъ рѣшилъ положить предѣлъ...
«Я бы повѣсилъ всѣхъ этихъ мерзавцевъ – воскликнулъ Цесаревичъ Константинъ Паνловичъ. – Какъ жаль, что опоздалъ Аракче́евъ. Я-бъ никогда не хотѣлъ Царствовать. Бѣдный Александръ».
Цесаревичъ Константинъ Паνловичъ искренно любилъ своего Отца. Онъ, продѣ́лавшій съ Побѣдоно́сцемъ Російскихъ Войскъ, Генерали́ссимусомъ Суворовымъ весь Итальянскій Походъ и въ награду за то получившій титулъ «Цесаревича», думалъ какъ Императорскій солдатъ, какъ долженъ думать вѣрный сынъ Росіи...
Первымъ, кто испыталъ на себѣ волю молодого Государя, былъ Паленъ. Въ одинъ мигъ, какъ нѣ́когда и взошло, закатилось все его могущество. И никто, какъ самъ же Паленъ, подтолкнулъ свое собственное паденіе...
Вскорѣ послѣ трагической кончины своего Царя-Благодѣтеля, старообрядцы поднесли въ утѣшеніе Вдовствующей Императрицѣ Маріи Ѳеодоровнѣ образъ, съ многозначительной надписью 3а́мврій, За́мврій, гдѣ убíйца господи́на твоег̀о?...
Надпись эта была сдѣлана ими на основаніи III Книги Царствъ, глава XVI стихи 9-18, гдѣ повѣствуется, какъ За́мврій, воевода Царя И́лы въ Ое́рсѣ, составилъ за́говоръ и умертвилъ И́лу, а затѣмъ сѣлъ на его мѣсто...
Въ За́мвріѣ Па́ленъ усмотрѣлъ самого себя и приказалъ удалить икону изъ церкви, куда она была помѣщена по личному указанію Императрицы Маріи Ѳеодоровны. Это уже было слишкомъ для вдовствующей Императрицы, и Она потребовала отъ Императора-Сына выбрать между Ею и Паленомъ.
На слѣдующій день, Паленъ, какъ всегда, подъѣхалъ къ вахтпараду. Но не успѣлъ онъ даже выйти изъ коляски, какъ къ нему подошелъ флигель-адъютантъ и объявилъ во всеуслышаніе:
– «Ваше сіятельство, по личному повелѣнію Его Императорскаго Величества вамъ надлежитъ немедленно покинуть Петербургъ и безвыѣздно пребывать въ вашемъ Курля́ндскомъ имѣніи»...
– «Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что Его Священная воля будетъ мною точно выполнена», – замѣтно волнуясь, отвѣтилъ Паленъ...
Какъ и Паленъ, остальные цареубійцы тоже убѣдились, что они не «господа всего», а молодой Государь – не «мальчикъ». Александръ разогналъ ихъ вонъ изъ Петербурга...
Поздно осознали они, что присяга не одинъ лишь обрядъ, а страшной силы и великаго дѣйствія навѣки связу́ющій обѣ́тъ. «Революція пожираетъ своихъ дѣтей» – сказалъ Робеспье́ръ, что полностью относится также и къ дворцовымъ переворотамъ. Думали, – такъ и пройдетъ, имѣя въ виду – по выраженію Растопчина́ – «остаться въ огромныхъ барыша́хъ». Но во всей силѣ сказалось значеніе высшихъ міровыхъ законовъ, и ихъ всѣхъ погубило ими же вызванное зло.
Окрашенный въ черную краску, – единственный изъ всѣхъ въ Петербургѣ, – мрачно высится домъ графовъ Зубовыхъ на Исаакіевской площади. «Что за странная окраска? – при взглядѣ на него, невольно думали многiе. – Что это означаетъ?»...
Домъ Зубовыхъ окрашенъ такъ по повелѣнію Императора Александра Перваго – въ особое напоминаніе и назиданіе потомству. Въ немъ находился очагъ заговора – салонъ Жеребцовой. Онъ служилъ сборнымъ пунктомъ для заговорщиковъ въ кровавую ночь 11 Марта, и отсюда вышли они на свое злодѣяніе. Здѣсь же происходилъ и товарищескій ужинъ цареубійцъ...
Рука неумолимой судьбы поразительно быстро настигала убійцъ Императора Паνла, и въ теченіе ближайшихъ лѣтъ большинства изъ нихъ уже не было въ живыхъ. Въ народѣ говорили, что Царская кровь требуетъ ихъ на судъ Господень...
Три главныхъ цареубійцы – Николай Зу́бовъ, Бе́ннигсенъ и Па́ленъ сошли съ ума. Злостно осла́вили безумнымъ Императора Паνла Петровича и сами кончили дни свои въ безуміи...
Ужасенъ конецъ Зубова. Онъ пожиралъ собственные отбросы, пока однажды не испустилъ духъ, катаясь въ зловонной пѣнѣ...
Бе́ннигсенъ, уже послѣ Отечественной войны, выѣхалъ разъ на парадъ въ Высочайшемъ присутствіи въ одномъ бѣльѣ. Его окрутили и удалили прочь. Оказалось, что онъ лишился разсудка...
Съ начала своей вы́сылки и до са́мой смерти въ 1826 году, Паленъ ходилъ мрачный, какъ туча, и никто ни разу не видѣлъ улыбки на его лицѣ. Въ каждую годовщину зловѣщаго 11 Марта, къ десяти часамъ вечера, онъ напивался до полной потери сознанія, чтобы придти въ себя только на слѣдующій день. Къ концу жизни Паленъ сталъ обнаруживать явные признаки душевнаго разстройства. Пересыпая изъ одной руки въ другую драгоцѣнные камни, онъ въ въ ужасѣ вопилъ: «Кровь, кровь», и требовалъ убрать мерещившійся ему всюду гобеленъ...
Ибо, Не прикасайтесь Помазаннымъ Моимъ – глаголетъ Господь. (Пс. 104:15)
Источникъ: Старый Кирибѣй (Петръ Николаевичъ Шабельскій-Боркъ). «Паνловскій гобеленъ». Изданіе Общества Святаго Владиміра въ Санъ Пауло, Бразилiя, 1955 г. Предсѣдатель Общества Святаго Владиміра въ Санъ Пауло В. В. Гюльцгофъ. Вторе изданiе 1986 г. Тνпографiя и издательство «ЛУЧЪ» В. В. Сапѣлкина – Rua Cesario Motta, 504.
источник материала