Зосимовский старец иеросхимонах Алексий
Составитель Епископ Арсений (Жадановский)
Иеросхимонах Алексий, в миру Федор Алексеевич Соловьев, родом москвич, из духовного звания. По окончании курса Московской Духовной Семинарии он вступил в супружество и определился диаконом к церкви Николы в Толмачах, что за Москвой-рекой. Овдовев через два года, отец Алексий задумал оставить мир и идти в монастырь, но близкие убедили его не бросать сына, а воспитав его, уже и приводить в исполнение свое намерение. После усиленной молитвы и раздумья отец Алексий согласился и в течение двадцати пяти лет жил в Москве, с нетерпением ожидая окончания образования сына, каковое тот получил в Высшем техническом училище.
Последнее место службы старца [в Москве] было в Большом Успенском соборе, куда он попал пресвитером за выдающийся голос (бас). Древняя святыня Кремля имела подготовительное значение к принятию отцом Алексием монашества.
Об этом сам старец говорил так:
Войдешь, бывало, в собор в три часа ночи для служения утрени, и благоговейный трепет охватит тебя... Всюду тишина. Москва еще спит... В таинственном полумраке храма перед тобой встает вся история России... Чудится покров Божией Матери от Владимирской иконы в годины бедствий, проходят тени святителей Московских — защитников Отечества и столпов Православия... И хотелось мне тогда молиться за Русь и всех верных чад ее, хотелось всего себя посвятить Богу и уже не возвращаться в суетный мир.
Как только сын кончил курс, отец Алексий бросил Москву и поспешил определиться в обитель. Его желанием было найти уединенный монастырь, куда бы не проникала житейская молва и где бы иноки действительно спасались в трудах, простоте и молитве. Таким святым уголком считался в то время скит Святого Параклита[1]. Сюда наш старец и направил свои стопы. По дороге он заехал в Свято-Троицкую Лавру, чтобы испросить благословения у тогдашнего наместника архимандрита Павла. Последний, однако, вместо Параклита предложил ему Зосимову пустынь[2]. Приняв сие за указание Божие, отец Алексий и поступил в означенную обитель.
Первые годы жизни он проводил здесь как новоначальный: пел в церкви, ходил на трапезу, занимался с братией по Закону Божию, исполнял чреду служения и среди иеромонахов считался некоторое время последним. Иной раз приходилось ему получать даже замечания от невыдержанных иноков, особенно от регента.
Я помню отца Алексия, когда он еще нес клиросное послушание. Его редкий бархатистый бас красил весь хор и давал зосимовскому пению какой-то особый оттенок. Между тем наш авва быстро преуспевал в монашестве и скоро был назначен духовником, а потом и старцем братии.
Особой чертой характера отца Алексия является общительность, доступность и внимательность ко всем. Старый и малый, образованный и простой, говоря с ним, чувствуют, что батюшка никем не тяготится, а проявляет живой интерес к судьбе каждого. Больше того, он как бы берет на себя скорби ближнего, ибо при беседе терзается, обдумывая, как помочь и облегчить его страдания. Не оттого ли у старца больное сердце, что оно много переживает, выслушивая людей?
Да, участие отца Алексия к обращающимся за советом к нему поразительное. Он не может отпустить человека, пока тот не успокоится и не выскажет всего, накопившегося в душе. Стремление непременно ублаготворить пришедшего часто порождает в нем беспокойство: ему вдруг покажется, будто вопрошавший остался недовольным и неумиротворенным — тогда старец начинает мучиться и молиться, дабы слова его не послужили во вред. Так сильно у отца Алексия желание спасения другим.
Слух о его духовной опытности и необыкновенной доступности постепенно распространился повсюду. Особенно же москвичи массами стали ездить к нему. Дело дошло до того, что, принимая народ без отдыха целыми сутками, он начал ослабевать и подвергаться сердечным припадкам. Это обстоятельство, а затем и внутренние запросы духа заставили его временно затвориться в келии. Всем знавшим отца Алексия трудно было на первых порах мириться с совершившимся фактом; многие недоумевали, зачем батюшка, имея столь общительный характер и оказывая великую нравственную пользу людям, решился на такой подвиг.
Одна его духовная дочь передала нам:
Кроме личной скорби об уходе от нас мудрого старца, я почувствовала к нему самому какую-то жгучую жалость. Мне казалось — затвор будет тяжел и для него. Правда, я знала — уединение теснее соединит его со Христом, Которому он отдал свое сердце и ум, но все-таки, думалось мне, добровольное заточение не соответствует природным особенностям отца Алексия. При прощании с ним сердце мое сжалось от боли; я почти роптала, не зная на кого, и даже готова была думать, что не сам старец, а кто-то другой накладывает на него столь непосильный крест, жестокий и ненужный...
Кроме дара старчества, у отца Алексия много замечательных свойств души: так, он человек долга, аккуратно и старательно всегда проходивший послушания и обязанности. Весь порядок его жизни точно определяется предписаниями лаврского начальства, нарушить которые он считал для себя невозможным.
Обычным заявлением старца духовным чадам, вымогавшим у него что-либо, было: «Это мне инструкцией не дозволено». Или вот другой разительный пример той же исполнительности.
В 1917 году он присутствовал в Москве на Поместном Соборе. Были октябрьские дни; на улицах происходили перестрелки. Мирные жители сидели тогда дома. Но вот отец Алексий собирается из Чудова монастыря в Епархиальный дом[3] на очередное заседание.
Когда мы убеждали его не ходить, он говорил нам: «А что мне скажут святые отцы? И схимник не пришел, убоялся смерти. Мне стыдно будет получать дневное содержание, положенное членам Собора». И отец Алексий идет, но его осыпают пулями, так что он вынуждается вернуться домой. Помню — все мы тогда возблагодарили Бога, чудесно сохранившего жизнь нашего старца.
Не менее выдающейся чертой духовного облика отца Алексия является любовь, обнаруживающаяся, как мы уже заметили, в сильном желании спасения ближним. То же чувство заставляет его усердно молиться за духовных чад. К литургии он выходит за час и более до начала, чтобы помянуть всех знаемых и вынуть за них частицы из просфоры.
Любовь старец ставит выше поста и молитвы.
Один послушник спрашивал его: «Батюшка, как мне быть? Я живу в келии с братом. Ночью мне иногда хочется помолиться, но, как ни стараюсь делать это тихо, тот просыпается, и я, таким образом, тревожу его. Продолжать ли мне свое правило или лучше не нарушать сон сокелейника?»
«Советую тебе, — говорит старец, — не беспокоить брата, ибо любовь выше всего».
Отец Алексий способен на самопожертвование. Как-то раз заболел тифом его преданный и любимый духовный сын, арх.С.И. Что же? Старец молился так: «Если болезнь отца С. к смерти, то благослови, Господи, мне за него умереть, а он пусть еще на земле славит святое имя Твое...»
Жалость нашего аввы простирается даже на животных и насекомых; он считает грехом убивать какое бы то ни было живое существо, и, когда, например, в мышеловку попадается мышь, просит своего келейника монаха Макария не губить ее и относить подальше от жилья в лес и там выпускать...
Отец Алексий — верный сын Православной Церкви. Как фотографическая пластинка все точно воспринимает, так и наш старец умом и сердцем, озаренным Светом Христовым, правильно и глубоко хранит истины веры. Вместо того, чтобы проверять церковные взгляды по канонам и книгам, духовным чадам его достаточно спросить мнения своего отца, и всегда они могут получить безошибочное разъяснение того или другого вопроса.
Нужно заметить, что у каждого подвижника и духовного витии есть свои излюбленные темы, около которых вращается его мысль и чувства. Нашего авву всегда беспокоило современное неверие, богоотступничество; о них он говорит постоянно, обращая внимание то на одну, то на другую сторону этого явления. Так, было время, когда он много беседовал о Толстом и его последователях, затем о баптизме, далее о теософии, спиритизме, оккультизме и тому подобном. Из нравственной же области он много уделял внимания указанию на пагубный вред для юношества тайных пороков.
Поражает отец Алексий еще своим смирением. Будучи просвещенным и духовно опытным человеком, он мог бы занимать высокое положение в Церкви, но довольствуется скромным званием монастырского старца. Жизнь же в пустынной обители, затвор и лаврские инструкции окончательно оградили его от каких-либо начальственных должностей и иерархических повышений.
То же смирение заставляет авву говорить всем и каждому: «Я ничего не знаю, соломой шит», он сердится, когда считают его прозорливым или высоко ценят.
Относясь ко всем выше себя с уважением, он сам старается не осуждать никого и своих духовных чад наставляет к тому же. Смирение в нем столь сильное, что, кажется, отец Алексий готов у всех просить прощения и не задумываясь поклонится в ноги, как говорится, последнему человеку. Своего келейника, монаха Макария, он называет на «вы», на все спрашивает его разрешения и как бы совета. Впрочем, у старца проявляется иной раз тщеславие, но какое-то особенное, затрагивающее скорее достоинство других людей, чем его собственное. Так, например, он любит похвалиться своими выдающимися духовными чадами.
«Ведь ты знаешь, — делится батюшка со своим собеседником, — что N — мой духовный сын. Какой у меня сын-то!.
Отец Алексий являет, наконец, собой пример инока, проводящего весьма внимательную духовную жизнь. Он зорко следит за движением помыслов и чувств и во всем еженедельно дает отчет на исповеди. Правда, старец читает ее по печатному чину, но, тогда как большинство из нас ограничивается при этом простым перечислением грехов, отец Алексий после каждого наименования проступка останавливается указанием, насколько повинен в нем он сам. Отсюда исповедь его бывает всегда продолжительной. Нам пришлось быть духовником батюшки почти в течение целого года, когда он присутствовал в Москве на Соборе, и мы получили тогда для себя великий урок.
Отец Алексий пережил семидневное сидение в Гермогеновском подвальном храме[4] во время [обстрела Кремля 27 октября — 3 ноября 1917 года].
Приняв в монашестве имя святителя Алексия, митрополита Московского, он в течение двадцатилетнего безвыездного пребывания в Зосимовской пустыни ни разу не был у своего Ангела, а тут пришлось ему, благодаря участию в Поместном Соборе, разделить с иноками Чудовской обители самый тяжелый, опасный в их жизни момент, когда каждый находился на волоске от смерти. Присутствие с нами великого аввы возвышало дух, вселяло спокойствие и прогоняло всякий страх.
Достойное по делам моим приемлю. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем. Господи, да будет святая воля Твоя надо мною, грешным, ныне и во веки. Господи, я создание и раб Твой, хощу или не хощу, нахожусь во власти Твоей. Твори с созданием Твоим по святой воле Твоей и по великой милости Твоей. Слава Тебе, Господи, за все, что Ты навел на меня. Слава Тебе! Праведен суд Твой надо мною, заслужившим все временные и вечные казни. Благодарю и славлю Тебя, Господь и Бог, за те малые и ничтожные скорби, которые Ты попускаешь мне Всеблагим и премудрым Промыслом Своим, которыми Ты облегчаешь неведомые страсти мои, которыми облегчаешь мне ответ на Страшном Суде Твоем, которыми искупаешь меня от вечных мук ада.
Господи Боже наш, прости нам вся согрешения наша вольная и невольная. Во всем да будет святая воля Твоя над нами, грешными. Нас же сподоби во всем неуклонно и в мире душевном покоряться Всеблагой и премудрой воле Твоей и исполнять ю. Тогожде сподоби присных наших и всех людей Твоих, яко вся ведый, еже ко истинному благу нашему, Всемилостивый и Благословенный во веки. Аминь.
Примечания
[1] Свято-Духовская пустынь, основанная в 60-е годы XIX века митрополитом Филаретом и архимандритом Антонием, находилась в восьми верстах от Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.
[2] По другим источникам, отец Алексий овдовел после пяти лет супружества (в 1872 году), двадцать пять лет жил и служил в Москве, воспитывая сына; в Зосимову пустынь поступил по совету лаврского иеромонаха отца Товия. (См.: Старец Алексий Зосимовой пустыни. Paris, 1989. С.16-17, 29, 34-36).
[3] Епархиальный дом — место проведения заседаний Всероссийского Поместного Собора — находился в Лиховом переулке.
[4] Гермогеновский подвальный храм — церковь во имя священномученика патриарха Ермогена в Чудовом монастыре.
[5] Изгнанный из Смоленской Зосимовой пустыни после ее закрытия в 1923 году старец иеросхимонах Алексий до дня своей кончины (2 октября 1928 года н.ст.) жил в Сергиевом Посаде. 26 июля 1994 года (н.ст.) останки старца были перенесены из Сергиева Посада в Зосимову пустынь и ныне покоятся в Смоленском соборе рядом с мощами преподобного Зосимы.
В заключение нашего очерка об отце Алексии[5] приводим составленные им для духовных чад своих молитвы.
источник материала
