ЦАРИЦА НАТАЛЬЯ КИРИЛЛОВНА НАРЫШКИНА И ЕЕ РОДОВОЕ ГНЕЗДО
 

Историческая быль

 

Составитель мученик Евгений Николаевич Погожев (Поселянин)

I.

Красивые места лежат в Рязанской губернии по бере­гам реки Вожи, впадающей в Оку. Что-то тихое, ласковое, задумчивое, отличающее большинство русских видов, чувствуется и тут, на этих светлых берегах тихой реки. Есть в этой живописной ме­стности одно сельцо, имя которого не должно забывать людям, принимающим близко к серд­цу лучшие страницы русского прошлого. Это сельцо — Алешня, родина Царицы Натальи Кирилловны, урожденной Нарышкиной, мате­ри великого нашего Государя и Преобразователя русской жизни Петра I.

Нарышкины издавна жили в землях Рязанских и Там­бовских, и к половине XVII века один из Нарышкиных, Кирилл Полуектович, владел небольшим поместьем — Алешней, верстах в 25-и от Рязани.

Кирилл Полуектович происходил из честного дво­рянского рода и с отличием служил в государевой службе. В то время создались конные «рейтарские» полки — родо­начальники наших теперешних драгун, и Нарышкин чи­слился в этих полках полковником. Он не был человеком богатым и жил как дворяне средней руки и среднего до­статка. Радостью и утешением ему была дочка его Наталья. Наталья Кирилловна жила общей жизнью древнерус­ских боярышень, но пользовалась большею свободою, чем боярышни городские.

В детстве мирные, тихие рассказы старых сказок из уст няни о волшебном мире великанов и карликов, прекрасных царевичах и заколдованных царевнах, заботливых и друже­любных серых волках, чудесных коврах-самолетах наполня­ли длинные зимние вечера и, расширяя душу и ум ребенка, уносили его далеко из тесных, жарко натопленных комнат. Когда же по праздникам, в начале зимы, при неглубоких еще снегах, у Нарышкиных запрягали широкие розвальни, крытые ковром, и пара, а то тройка добрых вскормленных дома коней мчала эти розвальни по окрепшим, углаженным чародейкой-зимою дорогам, Наташе казалось, что и к ней слетел ковер-самолет и несет ее далеко-далеко... Куда несет? Девочка знала, что кроме таких же тихих сел, как тихая Алешня, кроме дремучих лесов, поемных лугов, порастаю­щих к лету сочной бархатной высокой травой, — кроме всего, что она вокруг себя видела, есть другая жизнь, другие ме­ста.

Наташа слыхала о Москве златоглавой, многонарод­ной, где церкви стоят почти непрерывной стеной, и в про­странстве между ними ютятся боярские хоромы. А в Крем­ле, посреди старых соборов с золотыми маковками, на высо­ком холме, над тихоструйною рекой Москвой, стоит величаво неприступный дворец, ив том дворце живет великий Царь, оттуда правящий царством своим русским, широким. И всего в том городе изобилие — и живых людей, и неподвижных сокровищ. В старых соборах под высокими сводами безмолвно спят в гробах своих создатели Москов­ского царства, благоверные князья и княгини. В открытых серебряных раках почивают мощи московских чудотворцев, и негасимые огни лампад озаряют лики чтимых икон, пе­ред которыми молилась Москва в трудные дни свои и была милована. По улицам двигается колымага, запряженная цугом коней: то важная боярыня с молодыми боярышнями отправляются на богомолье в одну из бесчисленных церквей или в один из монастырей. Проедет знатный боярин на доро­гом коне верхом, окруженный толпою послушных слуг, да в возке, обитом золотою парчою, с телохранителями сзади и спереди, провезут спешно на поклонение какой-нибудь святыне саму московскую Царицу. На площадях идет бойкий торг. Купцы из-под навесов своих лавок усердно зазывают покупателей. Бряцая оружием, стройно и мерно пройдет отряд стрельцов, этого постоянного войска Московского государства.

И издали чувствует Наташа силу этого далекого боль­шого города, о котором говорят и шепчутся повсюду в стра­не, который все направляет, от которого все зависит.

Москва, Москва! Что-то тянет туда, и сладко бы пожить в ней, и жутко, но только бы увидать ее ближе, посмотреть на ее храмы, полюбоваться ее куполами, погулять в ее раз­дольных рощах... Но пока Москва недостижима. И когда Наташа выросла уже из того возраста, чтобы слушать тихие нянины сказки, ей остались по большим праздникам хоро­воды с подругами, дворянскими девушками, да прогулки с ними в весенний день по берегу реки Вожи в какой-ни­будь недалекий лес, да горелки, а на праздниках гаданья да подблюдные песни.

Бывает в семьях так, что родители мало замечают рост своих детей. Дети уже взрослые, а родителям кажется, что дети все те же, как в ту пору, когда они водили их за руку и сажали себе на колени. Так было и с Наташей Нарышки­ной. Родители проглядели, что настало в ее жизни время, когда какие-то тайные предчувствия новой жизни волнуют молодую душу. Наташа словно чего-то ждала, какой-то большой перемены.

Ведь все вокруг ее менялось. Вот проходила зима, чернели и потихоньку таяли под нежными ласкающими лучами солнца снега, завалившие Алешню, и окрестности до Рязани, и во все стороны, и к Москве, и к Тамбову. Дорога становилась непроездная, журчащие ручьи сбегали к таявшему и еле выдерживавшему напор прибывающей воды льду Вожи. Наконец на Воже ломался лед и тихо плыл тяжелыми глыбами своими к Оке, чтобы идти затем в Волгу, а там в далекое Бесерменское море. Потом дороги начина­ли просыхать, верба в саду выгоняла свои серые барашки, а там начинали лопаться на кустах набухшие почки. Ветла развертывала свои гладкие листочки, распускалась стыдливая береза, и легкие перистые облачка плавали по синему своду, куда-то маня за собой в даль, в бесконечный простор, что-то нашептывая, что-то обещая. А в полях, над зеле­невшими всходами озими, жаворонок вился, роняя серебро своей радостной песни на ожившую землю. По вечерам стрекотал, свистел и замирал соловей, пробуждая в душе жажду счастья, жажду расширенной жизни.

И все эти перемены, все чары весны Наташа Нарыш­кина с каждым годом чувствовала все сильней и сильней, и болезненней, тоскливей, жарче откликалось им ее сердце. А жизнь ее пока шла все по-старому.

Кто не мечтает в юности, кому жизнь не представля­ется каким-то блестящим праздником, и как редко или, лучше сказать, почти никогда не сбываются эти мечты. Так и Наташа Нарышкина иногда с бьющимся от непонятного волнения сердцем старалась всмотреться в даль, и казалось ей невозможным оставаться всю свою жизнь в этой глуши. Смутно развертывались иные картины, чем их серая, однообразная, будничная жизнь с частыми недостатками, с жа­лобами отца на погоду, на плохие урожаи. Представлялась ей вновь и вновь блестящая сказочная Москва, веселый тор­жественный гул ее колоколов, великолепие крестных ходов и заветный дворец, дворец с волшебною жизнью, с Царем — земным богом, с толпою бояр в парчовых кафтанах и высоких меховых шапках, с рядами рынд у высокого помоста за Цар­ским престолом. Рынды все в белых одеждах, в белых шап­ках, с топориками на плечах... Царь то сидит в своей думе и вершит важнейшие дела в государстве, то едет торже­ственным поездом на богомолье, то тайно ходит по тюрьмам, подавая колодникам из своих рук щедрую милостыню, то на борзом коне рыщет, обгоняя ветер по чистому полю, гоняясь за птицей с обученными для того соколами... Жизнь там, движение, власть, сила, а тут все тихий застой. И вдруг тут остаться, на весь свой земной век, и не увидеть хоть глазком той сказочной, привольной и красочной жи­зни!

Живое, пылкое воображение Наташи Нарышкиной тем сильней увлекало ее в Москву, что в их местности про­изошло раньше большое историческое событие. На берегах Вожи, за 10 лет до Мамаева побоища, князь 'Олег Рязан­ский одержал первую победу русских над татарами. И На­таше часто представлялись на разных местах ожесточенные звуки горячей сечи, разъяренный натиск татар, стойкость русских бойцов, и бегство побежденных, и радостные кри­ки преследующих, топчущих их русских. И тут когда-то развернулась во всю ширь и прогремела жизнь, а теперь тихо, тихо, однообразно, серо...

II.

Как-то к Кириллу Полуектовичу заехал его старый зна­комый, московский знатный боярин, человек ко двору бли­зкий и бывший в ту пору в значительной силе. С почетом принял его Нарышкин, радушно угощал, всячески упокоил и уговаривал его погостить у себя денька два. Показал ему Кирилл Полуектович свое несложное хозяйство, вместе объездили они верхом поля, красивые рощи, побывали и в заветном береженом лесу, где верхуш­ки высоких дубов вели между собой таинственный, непо­нятный разговор. Попарился гость в баньке и по вечеру сидел с хозяином в покойном кресле, испивая из обшир­ной кружки пенистую домашнюю брагу и переговариваясь с Кириллом Полуектовичем о московских делах и новостях.

Несколько раз, во время разговора, гость вытягивал голову по направлению к саду, словно прислушиваясь. Оттуда неясно доносился девичий плач. Гостю казалось, что это обман слуха, но наконец плач стал раздаваться яснее, и боярин спросил хозяина:

— Что это, Кирилл Полуектович, али у тебя кто пла­чет в саду, али я ослушался? И вчера по вечеру, как я стал засыпать, казалось мне, что кто-то у тебя в дому стонет. Что за причина такая? Кто это у тебя так тут плачет и причитает?

— Не ослышался ты, — отвечал хозяин, — это точно, что плачет, дочка моя, Наташа, убивается.

— О чем же это она? — участливо спросил гость.

— Да тут сенная девушка ее любимая повесилась...

И хозяин рассказал гостю подробности печального происшествия.

Гость во время рассказа сочувственно качал головой и несколько раз охал с выражением притворного ужаса, но было видно, что судьба повесившейся девки его не особен­но тронула и что он интересуется чем-то другим.

Дав хозяину кончить свой рассказ и чуть немного по­молчав из приличия, боярин с живостью сказал:

— А я не знал, Кирилл Полуектович, что у тебя есть дочка. Что же ты ее от меня таил? Покажи-ка мне ее, какая у тебя такая красавица в доме расцветает?

— Не таил я ее от тебя, а только сам знаешь ваши московские обычаи: девица сидит в своем терему и, кроме женщин, никого не видит. У нас, в глуши, это проще... Хочешь, выведу тебе мою Наташу? Ты человек в летах, тут ничего дурного нет...

И Кирилл Полуектович встал, пошел в сад, велел дочери приодеться и войти к себе в покой, попотчивать го­стя кубком заморского вина, хранимого запасливым Ки­риллом Полуектовичем для таких больших случаев.

Наташа быстро вытерла свои слезы, побежала к себе в светелку, надела красный сарафан, отороченный золотым шитьем, вплела в конец косы алые ленты и, вся зардев­шись, вошла к отцу.

Гость быстро, насколько позволяли ему его лета и до­родство, встал со своего места, подошел к ней, и тогда, стоя друг перед другом, они отвесили взаимно по низкому поклону, а потом Наташа поставила на стол поднос и нача­ла наливать из кувшина в кубок вино.

Боярин не сводил глаз с Наташи. Глубокое восхище­ние, какая-то неожиданная радость озарили лицо столь сдер­жанного в своих чувствах бывалого человека. Да и нельзя было не дивиться Наташе. Для человека со вкусом, который видел ее в первый раз, она представля­лась радостным, весенним лучом. Высокая ростом, стройная, с темно-русыми богатыми волосами, с плавными движе­ниями, Наташа соединяла какую-то природную величавость, румянец разливался по ее лицу; она не была стеснена в движе­ниях, и всяким шагом ее можно было любоваться. В ней было что-то непринужденное, царственное, лебединое. Прекрасные, словно точеные черты лица ее иные могли бы назвать несколько резкими, но к ее величавому росту и ве­личавой походке они как-то шли, и эти прекрасные черты озарялись необыкновенно черными глазами, блестевшими умом, смелостью и решимостью.

Оторопел было московский боярин перед такой красо­той, когда, налив вино, Наташа поднесла его в кубке на под­носе с ловким поклоном; но как человек находчивый и при­выкший ко всяким положениям, он быстро пришел в себя и промолвил:

— Спасибо, боярышня, на твоем угощении. Слыхал я, что беда над тобой стряслась, не тужи, минет горе, при­дет радость.

— Спасибо тебе на ласковом слове, — промолвила с поклоном Наташа, глядя на боярина, причем печаль за­туманила на мгновение ее глаза при воспоминании о пове­сившейся девушке, — не обессудь нас.

И она опять низко поклонилась. Боярин с поклоном, как требовалось обычаем, взял кубок, выпил вино, поста­вил обратно. И она опять низко поклонилась. И тогда Наташа, взяв поднос, вышла-выплыла из комнаты...

Не сразу заговорил московский боярин, когда Ната­ша удалилась.

— Ну, и красавицу же ты вырастил! — воскликнул он наконец. — Видал я много красавиц, а от твоей дочки чуть не ослеп! Что ты ее здесь держишь, в такой глуши?..

— А где же ей иначе жить, как не в доме у отца? — спросил Нарышкин.

III.

— Пошли ее в Москву. Царь как раз теперь вдовеет. Кто знает, может, и Царицей твоя дочка будет.

Боярин улыбнулся.

— Ну, ну, какие ты речи говоришь, — остановил шутника Нарышкин, недовольный его словами. — А и то правда: что Наташе бы Божий-то свет увидеть, из нашего глухого угла головку бы высунуть! Да как бы это сделать? Есть у меня в Москве приятель, Артамон Сергеевич Матве­ев. Разве к нему ее послать?

— К нему, к нему, — заговорил оживленно гость. — Он теперь человек в силе и с достатком. Дом у него полная чаша, человек он обстоятельный, ничего, кроме доброго, дочка твоя у него в доме не увидит. К нему и посылай. Что такой красавице в вашей глухой деревне сидеть!

— Да, большие мы с ним приятели были, — задум­чиво повторил Нарышкин, — с ним вместе полки рейтар­ские строили, большие приятели...

Светлым погожим днем назначен был отъезд Кирилла Полуектовича с Наташей в Москву.

Была та счастливая пора осени, когда глаз тешит раз­нообразная окраска увядающей зелени. Еще зеленая ли­ства более прочных деревьев ярко выделяется на желтых разрезных листах кленов, на яркой золотисто-красной окра­ске осины, на нежной желтизне покорно вянущих берез. После холодных утренников как-то чище и прозрачней воз­дух, и смело, весело луч постепенно охладевающего солнца играет над щетинистой поверхностью сжатых, отдыхающих полей. Тишина утра прерывается веселым звуком рога раз­влекающихся охотою помещиков. Вороны с карканьем си­дят по дорогам или вьются стаями над красными гроздьями рябины.

В эту самую пору и собрался Кирилл Полуектович Нарышкин в Москву, списавшись раньше с давним, вер­ным приятелем своим Артамоном Сергеевичем Матвеевым. Артамон Сергеевич как нельзя более был рад оказать гостеприимство Наталье Кирилловне и обещал хранить и тешить ее, как родную дочь.

Словно во сне ходила последние дни перед отъездом Наташа. Москва, стоявшая так давно в ее воображении во всем своем обаянии, теперь была так близка, недости­жимая прежде. Мечта начинала сбываться...

Как увидит она родные места, вернется ли тою же небогатою дворяночкой, не нашедшей в пышной столице своей судьбы, вынужденной коротать одинокую и унылую девичью долю в сельской глуши, или рок вознесет ее, и она приедет сюда к отцу на побывку молодой счастливой мо­сковской боярыней?..

Ожидание увидеть Москву и, вместе, робость перед новой жизнью — все это волновалось в ней, увлекало ее скорей туда, в сказочную столицу, и вместе с тем жаль было расставаться и прощаться с привычным, знакомым бытом семьи. В последние дни она объехала церкви окрестных сел, где часто маливалась с семьей своей, куда езжала на пре­стольные праздники: одно из главных развлечений в одно­образном сельском быту. Она ходила по любимым местам, раздумывалась над холодной теперь Вожей, за водами кото­рой так любила следить, плывя за ними в мыслях к Оке, к Волге, к далекому Бесерменскому морю. Притаясь, слу­шала она журчание ручья, в который, бывало, бросала с про­чими девушками свитые своими руками венки из полевых цветов. Смотрела на надмогильные камни родных на цер­ковном погосте, у деревянной церкви. Она шире открывала глаза на все, что ее окружало, стараясь захватить все это крепче в свою память, и повторяла себе:

— Вот это я не увижу, все это от меня пока отойдет.

Но вот уже сидят в колымаге. Отец дает дворовым последние приказания, вся семья стоит на крыльце и ма­шет ширинками. Наташа сквозь слезы кивает им головой и не спускает глаз с младшего брата Ивана, своего любимца, товарища ее игр и прогулок, который вытирает рукавом набегающие на глаза слезы. Црощай, тихое детство, про­щай, тихая деревня, игры и безмятежная, беззаботная, про­стая жизнь! Что-то нового принесет судьба? Прощай, светлое девичество!.. Здравствуй, сказочная Москва!..

IV.

Боярин Артамон Сергеевич Матвеев был один из об­разованнейших русских людей своего времени. Он знал даже латинский язык и понимал несколько других иностранных языков. Он любил беседовать с иностранцами, которые в разных должностях служили в Москве при Царском дворе или приезжали в столицу по торговым делам. Он знавал много такого, чего не знали его современники.

Через иноземцев он добывал себе книги, чтению ко­торых любил отдаваться. Эта постоянная напряженность мысли, постоянная жажда знания изощрили и обогатили его духовный мир. Суждения его были всегда правильны и обстоятельны, и Царь Алексей Михайлович, умевший тон- ко различать людей, поняли оценил Матвеева, жаловал его своим благоволением, приблизил к себе и дал ему ведать «Приказ Малой России», т. е. заниматься делами по управ­лению недавно присоединенной Малороссии.

Но не об одних только делах служебных Царь любил говорить с Матвеевым, он любил послушать его занима­тельные речи про иноземную жизнь и порядки, про приро­ду и небеса далеких стран, про плавания по чудесным те­плым морям, обо всем, что было так далеко и недоступно для обхваченного со всех сторон громадным пространством твердого материка русского человека.

Цари русские не посещали обыкновенно своих бояр, из дворца они выходили только в важных случаях и показы­вались окруженные чрезвычайною пышностью. Ездили они лишь в монастыри, в церкви по большим праздникам и на охоту, но для Артамона Сергеевича Матвеева Царь Алек­сей Михайлович нарушал свой обычай и бывал у него в го­стях запросто.

Разбежались глаза у Натальи Кирилловны, когда она приехала с отцом в Москву и среди бела дня очутилась на полных веселием, гомоном, блестящих разнообразными красками, узких и извилистых, многонародных и красивых московских улицах.

Ехали на дорогих породистых конях с толпою прислуж­ников бояре старые и молодые в драгоценных кафтанах, сидя на вышитых золотым шитьем и камнями чепраках. Двигались медленно запряженные в несколько пар тяжелые рыдваны с дородными боярынями, с завешанными тафтой оконцами. Городская молодежь низших званий, некоторые из них подобно боярам были богато одеты, щеголяя оторо­ченными мехом высокими шапками, лихо загнутыми на бок, сновала по улицам, пересуживая между собой проходивших и проезжавших, и весело зубоскалила. Вот идет, набросив на высокий кокошник полупрозрачную фату, купеческая дочка, за которой вразвалку спешит старая няня в толстом платке. Какие-то молодцы зорко глядят ей в глаза и подмигивают ей, а она незаметно для няни улыбается через фату. Ходячие торговцы громкими криками зазывают по­купателей, расхваливая свой товар, сыпля присказками да прибаутками. Снуют монахи в круглых клобуках и суетли­вые монашенки. Голуби весело вьются в воздухе, хлопая сизыми и белыми крыльями. А с колоколен чуть не в ряд выступающих со всех сторон церквей несется радостный звон. И кажется, что тут люди собрались повеселиться да послаще пожить, и нет тут ничего, кроме праздников и веселий.

Ан нет, вот пробирается сквозь толпу юродивый в белом заплатанном балахоне, с тяжелой медной шапкой на голо­ве, преследуемый шутливыми мальчишками, и толпа по­спешно пред ним расступается, она старается прислушаться к его малопонятным словам. И странно среди этого шум- ного, богатого, бойкого города это напоминание о боль­ных, бедных и униженных. Повсюду видны кресты или иконы под навесами с горящими перед ними лампадами и свечами, а около папертей на земле сидят нищие и громко выпрашивают милостыню. Значит и тут есть горе, но как все здесь, и печальное, и радостное, перемешано.

И стала жить Наташа жизнью девицы богатого бояр­ского дома: часто ходила в церковь, ездила в тяжелой колы­маге с родственницей Матвеева (он был вдов) по монастырям, стоявшим на окраине города, навещала других боярышень, помогала в доме Матвеева по хозяйству, слушала рассказы

Одна из московских площадей времен царя Алексея Михайловича

Артамона Сергеевича о Царском московском дворце, о даль­них чужих местах, и жизнь проходила незаметно и скоро.

Сердце девушки было еще спокойно, ни один из ще­голей, которых видела она на улице или в церкви — обыч­ном месте, где молодежь той поры переглядывалась между собой и вела невинные безмолвные ухаживания, — ни один из молодых бояр не остановил на себе ее исключительного внимания. И она спокойно ждала своей судьбы, не гадая больше о будущем, довольная настоящим днем.

V.

Грустно чувствовал себя Царь Алексей Михайлович после кончины первой супруги своей Марьи Ильиничны Милославской. Зайдет ли он в терем к своим детям, вспом­нит, что они сироты, и сожмется тоской его любящее, ну­ждающееся в ласке сердце. Если что радостное — сейчас же скажет себе, что некому рассказать ему свою радость, как, бывало, рассказывал Марье Ильиничне.

И вот, ища развлечений, повадился Царь ездить по ве­черам к Матвееву. Сперва Матвеев, предупреждаемый Ца­рем, делал для приема особые приготовления, но Царю это. не нравилось. Он хотел заставать своего любимого боярина попросту и угощаться у него, как говорится, чем Бог послал.

Однажды Царь утром во время доклада предупредил Артамона Сергеевича, что пожалует к нему вечером совер­шенно запросто и чтобы все было у боярина так, как быва­ет на всяк день, без перемен. Какой простоты ни требовал Царь Алексей Михайлович, Матвеев все же, конечно, упре­ждал своих домашних, чтобы угощение выходило на славу.

Вот Царь приехал, вошел в покой, перекрестился на образа, ласково приветствовал хозяина и уселся в при­готовленное для него кресло. На кухне между тем шла усерд­ная стряпня, а тут в покое, где сидел Царь, стояли на од­ном столике ковши, наполненные домашней брагой и за­морскими винами, а на другом столике дорогие золотые кубки. Пожурил Царь, да так, что трудно было разобрать, журьба ли это или похвальба, пожурил Артамона Сергеевича за сделанные приготовления и сказал, что желает ужинать со всей семьей Артамона Сергеевича.

По обычаю того времени, почетным гостям подносила вино хозяйская дочка в дорогом кубке на дорогом подносе. Артамон Сергеевич прошел к своим домашним и велел им с сыном и Натальей Кирилловной Нарышкиной войти к Ца­рю, затем вернулся в тот покой, где в удобном кресле рытого бархата сидел Царь, и стал занимать его беседой.

Слушал Царь внимательно Артамона Сергеевича, как вдруг распахивается дверь и в дверях появляется сановитая боярыня, а рядом с ней идет по-праздничному одетый кра­сивый мальчик, сынок Матвеева, и, наконец, выступает, как пава, скромно красуясь юным лицом, Наталья Кирил­ловна. Она держит в руках поднос, а на подносе стоит чара дорого заморского вина. Подошла она, робкая и смелая зараз, с раскрасневшимися от волнения щеками к Царю, ловко отвесила ему поклон, причем чара в ее руках не ше­лохнулась, и не расплескалась ни одна капля драгоценного напитка, и, подняв голову после поклона, подошла к Царю совсем близко, подавая ему почетную чару.

Молчал Царь. Что-то совершилось новое в его душе. Старой печали, терзавшей его Царское сердце, как будто не стало, словно весна расцветала перед ним, ласковая, манящая, обещая счастье, точно новую жизнь ему кто-то пророчил, словно солнце занялось над недавней мглой его грусти.

Встал Царь, поклонился Наталье Кирилловне, принял с подноса чару, выпил ее, с легким поклоном поставил обратно на поднос и сказал:

— Не знал я, Артамон Сергеич, что у тебя есть дочка, я считал, что у тебя один только сын.

Артамон Сергеевич объяснил Царю, что боярышня эта у него гостит, что фамилия ее Нарышкина, что она дочь его приятеля, полковника Кирилла Полуектовича, с которым он вместе создавал рейтарские полки. С вниманием слу­шал Царь объяснение боярина и сказал, что желает, чтобы родственница его и Наталья Кирилловна остались сидеть 'за ужином.

Давно не видел Артамон Сергеевич Царя таким ве­селым, как за этим памятным столом. Он весело говорил с обеими женщинами, и Наталья Кирилловна восхищала его своею разумною речью, тою непринужденностью, с какою она, оправившись от первого смущения, отвечала на Царские вопросы. Спросил ее Царь и о том, нет ли у нее на примете какого-нибудь молодца из молодых боярских сы­новей, и она, не кривя душой, призналась, что о женихах еще не думает и живет беззаботно, как птица в привольном гнезде.

— Ну, ничего, — сказал Царь, как-то просияв от это­го известия. — Так если ты о женихах не думаешь, то я сам жениха сыщу, подходящего невесте.

Вспыхнула Наталья Кирилловна от этого слова, ниче­го не сказала, только низко поклонилась Царю.

Когда ужин кончился и старая боярыня дала незамет­ный знак Наталье Кирилловне, чтобы вместе им встать и выйти, Царь, оставшись наедине с Матвеевым, стал хва­лить наружность и особенно разумность и обходительность боярышни. Свой отзыв о ней Царь заключил вопросом:

— А подумал ли ты о том, как пристроить это данное тебе Богом сокровище? Ей жениха надо хорошего, не какого-нибудь, тут надо разобрать да повыбрать.

— Государь, — отвечал откровенно Матвеев, — я лю­блю эту девушку, как дочь, и хотел бы ей счастливой судьбы, да кроме красоты, разума и душевных качеств за нею нет ничего. Ты сам знаешь, как падка знатная молодежь, а особенно их отцы и матери, на богатое приданое. Кто же будет думать о такой бесприданнице?

— Не бойся, Артамон Сергеевич, — отвечал ласково Царь, — ты слыхал, что я просил быть для нее сватом. У меня есть на примете знатный и богатый человек, которому богат­ство не нужно, он польстится только на душевные качества.

Царь уехал. Потом несколько раз осведомлялся он в своих разговорах с боярином о Наталье Кирилловне и не раз посылал ей и боярыне от своего стола сахарных ков­рижек и других сластей, что, до тогдашнему времени, счи­талось большою милостью.

VI.

Как-то раз Царь заехал к Матвееву, совершенно не пре­дупредив его, и снова пожелал поужинать запросто в cm семье. Тут он опять шутливо осведомился у Натальи Ки­рилловны о женихах и сказал, что скоро высватает ее.

Когда боярыня с Натальей Кирилловной удалились, Царь завел прямо разговор с Артамоном Сергеевичем о судь­бе девушки.

— Ну, Артамон Сергеевич, — так повел речь свою Царь, — я и впрямь тебе говорю: у меня есть недурной же­них на примете, дело только в том, пойдет ли она за него.

Артамон Сергеевич отвечал, что благодарит Царя за его заботы, но желал бы, чтобы жених, кроме душевных качеств, был настолько обеспечен, чтобы сумел прокормить себя и жену, так как никаких денег за Натальей Кирилловной нет.

— Достатка-то у жениха довольно, — отвечал Царь, — на его век хватит, да и наследникам кое-что останется. Ты сам жениха-то этого видал, вот я и приехал к тебе оконча­тельно сватать Наталью Кирилловну.

— Жду твоей милости, — отвечал спокойно Матвеев, приглашая Царя тем высказаться.

Царь поднялся с кресла и тихо выговорил:

— Жених-то этот, Артамон Сергеевич, перед тобой, сватаюсь к твоей Наталье Кирилловне.

Артамон Сергеевич опешил. В голове разом мельк­нуло, что это Царская шутка, что Царь над ним издевается, и он со слезами в голосе просил Царя пощадить его, не сме­яться над его сединами.

— Я не смеюсь, — задушевно произнес Царь, — Ната­лья Кирилловна пришлась мне по сердцу, и ежели она ниче­го против меня не имеет, я сегодня же готов стать ее женихом.

Все еще не верил Артамон Сергеевич и просил у Царя

пощады.

— Какая тут пощада, — уже нетерпеливо заговорил Царь, — я сватаю твою воспитанницу и приказываю спро­сить ее, согласна ли она.

Тогда Матвеев стал умолять Царя изменить свое ре­шение. Он говорил Царю о той зависти, которая со всех сторон поднимется против его беззащитной воспитанницы, как его самого, Матвеева, сумеют оклеветать перед Царем и удалить его прежде, чем он успеет оправдаться, как раз­лучат его с Натальей Кирилловной, и ей придется остаться на весь век одинокою, опальною «разрушенною Царскою невестою». Это дело бывалое. Так поступили, например, с девицей Марией Хлоповой, которую избрал и страстно полюбил отец Царя Алексея Михайловича Царь Михаил Феодорович и которую придворные происками своими су­мели выставить больною и удалили от Царя. И потом долго юный Царь не мог забыть ее, изнывающую в далеком мона­стыре, пока в конце концов не должен был избрать себе другую невесту.

Наконец помирились Царь с Артамоном Сергеевичем на том, что согласился, по старому обычаю, избрать бояр­ских дочерей для выбора; среди них должна была находить-ся и Наталья Кирилловна. Такой образ действий отводил от Артамона Сергеевича подозрение, что он сумел опутать Царя и склонить его к браку с девушкой сравнительно скром­ного происхождения.

Не с веселым сердцем провожал Артамон Сергеевич из своих хором Царя, и долго за полночь строгие и темные лики икон в образной Артамона Сергеевича видели его фигуру, понуро склонившуюся перед ними и шептавшую усердную молитву об избавлении от всяких напастей, об от­воде страшной грозы от боярской головы его.

VII

Все было исполнено, как советовал Артамон Сергее­вич. Обычным порядком были собраны в Москву бояры­шни, и, конечно, Алексей Михайлович мог только под­твердить свой прежний выбор.

Свадьба была назначена на 22 января. Происходило

это в 1671 году.

Артамон Сергеевич получил высокое звание думного боярина.

Вот настал и канун свадьбы. Была глубокая ночь. Окончился веселый девичник в доме Артамона Сергеевича, Москва спала, спал Царский дворец, тих был Кремль.

На Кремлевских сторожевых башнях медленно пере­кликались часовые обычными перекликами. Один начинал:

— Пресвятая Богородица, спаси нас. Другой отвечал ему:

— Московские чудотворцы, молите Бога о нас. Потом начиналось перечисление московских городов:

— Славен город Москва.

— Славен город Нижний.

— Славен город Казань.

— Славен город Владимир. И много других городов.

А потом опять:

— Пресвятая Богородица, спаси нас.

Тихо мигали на московских извилистых и внезапно, не­ожиданно заворачивающих улицах лампады, фонари на на­ружных стенах церквей и перед Распятиями и иконами, стоявшими отдельно от церквей, на площадях и перекрестках.

Но в московском дворце не спал державный облада­тель России Царь Алексей Михайлович.

Десяток-другой часов отделял теперь Царя от соеди­нения с той, которая пробудила и излечила его уныло спав­шее и уныло томившееся сердце. Опять счастье и радость, опять замиравшая было жизнь, опять около него человек, для которого он не Царь и повелитель, но равный и люби­мый, связанный с нею узами, отдавшейся ему для едине­ния и благодарной о нем заботы.

Но невольно сердечному, мягкому Алексею Михай­ловичу вспоминаются его первая почившая супруга, и пе­режитые с ней вместе радости молодой любви, и тихие ласковые слова, и умиленные вечерние часы вдвоем с глазу на глаз в этих же тихих покоях.

Царь был сегодня в Вознесенском монастыре, где среди других московских великих княгинь Царица Марья Ильи­нична почивала смертным сном. Стоя у ее могилы с без­молвно и покорно окружавшими ее 2—3 боярынями, он с укором спрашивал себя не измена ли его новая женитьба памяти покойной Царицы и тому счастью, которое она ему дала? И что-то кольнуло его в грудь, когда, выйдя из собо­ра Вознесенского монастыря, он увидел светло-голубое небо, веселое январское солнце, блестевшее на бело-синих сне­гах, покрывших кремлевский холм. И встрепенувшеюся ду­шою он почувствовал тогда, что там — прошлое, дорогое, но невозвратимое и ушедшее навсегда, а тут перед ним — новая жизнь и новые радости. И не спится Царю и теперь, когда так близко начало его счастья, все нетерпеливей и горячей зовет он к себе в мы­слях это счастье...

Не спится и Наталье Кирилловне в терему боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Не спится ей, сон наяву слишком сладок и заманчив, слишком волшебен.

Из не нужной никому, кроме двух-трех родных, бед­ной дворянской девушки она становится Царицею «всея велйкия и белыя и малыя России». И сердце ее наполняет­ся радостью оттого, что любимые родные заживут теперь почетною, богатою жизнью. Рисовалось ей, как сама она щедрою рукою теперь станет помогать всем обездоленным, как будет сиять народу с Царского престола, что ласковое солнце в ясный весенний день.

И не знала в этот час счастливого гадания бедная Ната­лья Кирилловна, сколько горя готовила ей та самая судьба, которая взыскала ее и вознесла ее на высоту сказочную чу­десным образом...

VIII

Настал день Царской свадьбы. Вот как описывается этот день в одном из известных исторических изданий.*

Приготовления к назначенному дню были окончены. С утра вся Москва была в волнении; придворные спешили в Кремль и в Успенский собор.

Царь накануне вечером отправился к патриарху Иоаса-фу в его Крестовую палату за благословением на второй законный брак. Патриарх разговаривал с Царем, благосло­вил его и поднес ему икону Божией Матери с Предвечным Младенцем; живопись иконы,.чеканной, превосходной ра­боты оклад соответствовали своему назначению. На другой день утром рано Царь опять отправился в Крестовую палату, еще раз принял благословение патриарха и второй образ, во всем похожий на первый.

Возвратившись в свои палаты, Царь оттуда, в сопро­вождении двора, отправился в собор Успения Пресвятой Богородицы. За Государем комнатные и постельничьи не­сли теплые подножья, ковры или подстилку из собольего меха для Царя и для его невесты.

За Царем шли бояре, занимавшие места посаженых отцов высокого жениха и невесты, далее тысяцкий, друж­ки, свахи. У Царской свечи были два боярина, у свечи Натальи Кирилловны тоже два и так далее. Поезд был пыш­ный, со всеми обычаями, как то предписано было в древних постановлениях.

Венчание было торжественное после литургии; его совершал протоиерей Андрей.

За Царевым свадебным торжеством шли обычные пиры в продолжение нескольких дней до 7 февраля. Царь угощал придворных, дворян, выборных людей от всех сословий и «гостей» (купцов), в то время находившихся в Москве.

По случаю радостного торжества Царь оказал много милостей народу и своим близким придворным, народу дал льготы, а на площадях были накрыты обеденные столы.

IX.

Невольно вспоминается, когда думаешь о Царице На­талье Кирилловне, сказка Пушкина о царе Салтане, где одна девица обещает, если выйдет замуж за царя:

Кабы я была царица...

Я б для батюшки царя

Родила богатыря.

Надежду, которую возлагали на Наталью Кирилловну Царь и народ, она оправдала. 30 мая-1672 года у нее в пе­рвом часу ночи родился царевич Петр. Имя это не встреча­лось до сих пор в Великокняжеском и Царском роду, но оно было русское и потому приятное для народа.

Через самое короткое время о радостном событии были извещены патриарх, бояре, московские монастыри и знаме­нитый Троице-Сергиев монастырь. И скакали гонцы по го- родам. Отец Царицы, Кирилл Полуектович Нарышкин, был на другой день произведен из думских дворян в окольничьи, окольничим сделан и Артамон Сергеевич Матвеев.

В Грановитой палате был званый стол, причем Царь угощал из своих рук бояр, окольничих, полковников стре­лецких. Не чуял он тогда, сколько горя причинят стрелец­кие полки его новорожденному сыну, который потом был принужден их упразднить.

Для царевича нашли кормилицу, боярыню княгиню Львову, и «мам», также из боярынь. Потом Царь дал указ, чтобы с новорожденного была написана «мера», т. е. на­рисован образ на кипарисной доске той именно длины и ширины, какую имел при своем рождении царевич Петр. Только первые годы Петра и были спокойны для Ца­рицы Натальи Кирилловны, так как она жила под охраною любившего и уважавшего ее мужа, а мальчик не доставлял ей ничего, кроме радости.

Первые два года царевич прожил безвыездно в Москве, на 4-м году ему устроили отдельные хоромы, обитые кра­сным сукном. Кроме лавок и скамей в комнатах стояли два золотых резных кресла, крытые желтым бархатом. Тогда же сделали ему столик, расписанный красками, золотом и се­ребром.

Царевич был прехорошенький живой мальчик с черны­ми сверкающими глазками, невиданной живости и сметливо­сти. Когда ему исполнилось три года, то к нему с поздрав­лением пришли бояре и выборные всех сословий, нанесли ему игрушек, золотых и серебряных вещей, сабель. Черные глазенки царевича перебегали с радостью и любопытством от одного предмета к другому. Когда же он увидел малень­кое ружье и саблю, то схватил их, прижал к своей груди и сказал, что ему больше ничего не надо. Тогда по приказа­нию Царя духовник, прочтя молитву, окропил саблю и ру­жье святой водой, а Царь сам саблею опоясал сына, говоря:

— Ты обязан мечом добиваться правды. Смотри же, только на правое дело обнажай ее, на защиту родной земли.

Мальчик не мог расставаться с саблей и ружьем, рас­сматривал саблю и прицеливался из ружья, а на ночь стал класть их к себе в постельку.

Лето Царица Наталья Кирилловна проводила обыкно­венно близ Москвы, в селе Преображенском, куда переби­рался в весенние ясные дни Царь для охоты. Там царевич Петр сыскал себе многих товарищей, сыновей придворных дворян, с ними бегал по саду и по полям, играя в солдаты, и на всю жизнь потом сохранил лучшее воспоминание об этих детских днях в тихом Преображенском.

Х.

Недолго была замужем Царица Наталья Кирилловна. Не было Петру 4-х лет, когда Царь Алексей Михайлович скончался.

Умирая, Царь благословил на царство своего старшего сына от первого брака — болезненного царевича Феодора. Теперь должны были выдвинуться родственники Царя по ма­тери Милославские, которые страшно завидовали Царице Наталье Кирилловне. Первым делом их было удалить из Мо­сквы преданнейшего ей человека, ее благодетеля боярина Артамона Сергеевича Матвеева, и они сумели добиться высылки его воеводою в далекое Верхотурье.

Будь при Царице Наталье Кирилловне этот твердый, разумный и преданный человек, ей было бы легче в ее беспо­мощном вдовстве, и воспитание царевича Петра он сумел бы обставить иначе, чем оно вышло

Как только Матвеев уехал из Москвы, он был окле­ветан в колдовстве и желании отравить почившего Государя и по этой ложной клевете он был сослан на берег Ледови­того моря в Пустозерский острог. Что перенесла бедная Царица при гонении этом на своего благодетеля! Она ста­ралась жить как можно тише, быть мало заметной и тревожно следила за ростом и развитием своего ненаглядного цареви­ча. Царь Феодор Алексеевич относился однако к Царице почтительно и иногда навещал ее, чтобы посмотреть на брат­ца, который нравился ему своею живостью и ловкостью.

Царевичу было около пяти лет, когда к нему приста­вили в учителя приказного Никиту Моисеевича Зотова, че­ловека доброго, но, как оказалось впоследствии, жесточай­шего пьяницу. К этому типичному приказному древней Москвы Петр, однако, относился с сочувствием всю свою жизнь и даже впоследствии возвел своего пьяного учителя в графское достоинство.

Сделали налойчик вышиною в один аршин, обили ватой, покрыли атласом, и здесь лежали книги царевича, и к нему он подходил для за­нятий. Читать он научился быстро, а писать стали его учить только на 8-м году. Мальчик учился охотно и быстро успевал и с особою жадностью слушал рассказы своего учителя о своем рус­ском и о других далеких на­родах и городах. Зотов по­просил, чтобы для царевича были сделаны картинки, изо­бражающие виды иностран­ных городов, и исторические события с пояснительным текстом. Такими картинами,

Преимущественно из содержания истории России и Библии, увесили все стены в хо­ромах Петра.

Большую часть года Царица Наталья Кирилловна с сыном старалась проводить в селе Преображенском. Там ее сынок постоянно играл в саду с однолетками своими, боярскими детьми, выстраивая их стройными рядами, за­ставляя их делать различные ружейные приемы.

Немало приходилось терпеть Царице горя, так как Милославские ее ненавидели, а сторонник их боярин Языков дошел до того, что однажды предложил ей из Кремлевского дворца перебраться в другой дом. На отказ ее он наговорил ей грубостей, и Царица залилась слезами. Маленький Петр видел все это. Он немедленно побежал к брату-Царю и стал говорить ему, что Языков хочет удалить его из-под крыла брата, чтобы потом умертвить его, как был умерщвлен ца­ревич Димитрий, объявил, что не расстанется с Царем и переедет из дворца только вместе с братом. Царь был глу­боко расстроен, гневался на Языкова и обещал Царице выдать ей Языкова головой, т.е. в полную ее власть. Цари­ца простила своего оскорбителя, но Царь удалил его на не­которое время от двора.

XI.

В 1682 году Царь Феодор скончался, и вместо него на престол был избран, помимо единоутробного брата его, болезненного царевича Иоанна, царевич Петр.

Но и тут судьба не смиловалась над Натальей Кирил­ловной и готовила ей новые беды. Милославские привлекли на свою сторону стрельцов. Это было постоянное войско тысяч до 20-и, стоявшее в Москве на особом положении и отличавшееся своим буйством. Милославские распустили слух, что Нарышкины хотят извести царевича Иоанна Алек­сеевича, и стрельцы подняли бунт. Для успокоения бунту­ющих стрельцов на Красное крыльцо Кремлевского дворца был выведен вместе с Петром царевич Иоанн и объявил, что его никто не обижает, но разъяренные стрельцы были слишком возбуждены. Они убили своего начальника князя Долгорукова, растерзали в куски Артамона Сергеевича Мат­веева, который вызван был из ссылки, когда Петр сделался Царем, и предали смерти трех Нарышкиных и среди них молодого и любимого брата Царицы Ивана Кирилловича. Стрельцы требовали его головы, отказываясь иначе успоко­иться, и бояре уговорили Ивана Кирилловича самовольно вдти к стрельцам. Он, исповедовавшись и приобщившись Св. Тайн, простился со своими родными и, держа у груди икону, вышел к стрельцам, а те его растерзали.

Можно себе представить, что пережила в эти ужасные дай Царица Наталья Кирилловна!

Затем стрельцы потребовали, чтобы одновременно царствовали оба царевича, Иоанн и Петр, и чтобы прави­тельницей государства была царевна София, единоутроб­ная сестра Иоанна.

Мы не будем останавливаться на дальнейших событи­ях из жизни Царицы Натальи Кирилловны. Волнения и недоброжелательство стрельцов, происки царевны Софии, постоянный страх за Петра, которого партия Милославских думала извести, наконец, частые отлучки Петра, который, в жажде новых впечатлений, увлекаемый пристрастием к воде, подолгу оставлял свою мать, — все это наполняло жизнь Царицы Натальи Кирилловны постоянною тревогою.

Быть матерью такого орленка, каким был Петр, — нелегкая задача. И останься Наталья Кирилловна в тех же Рязанских и Тамбовских землях, где, по-видимому, дол­жен бы был пройти ее век в обыденной жизни сельской дво­рянки, она, может быть, вкусила бы большее и во всяком случае более тихое счастье. Но судьба велела ей быть матерью Царя-героя и своими заботами и трудами его вскормить и вос­питать, своею грудью заслонить и охранить его от первых тяж­ких опасностей его столь бурной и столь яркой жизни.

И вот почему, прославляя Петра Великого, народного гения, Россия не может и не должна забывать его много­страдальной матери.

Память, благодарная память о прошлом есть первый признак образованности ума и благородности сердца, и надо желать, чтобы на Руси имя Царицы Натальи Кирилловны было ознаменовано каким-нибудь добрым делом, вполне заслуженным матерью Петра Великого.

XII.

Родное гнездо Натальи Кирилловны...

Мы уже рассказывали о том, как заехавший в Алеш-ню боярин посоветовал Кириллу Полуектовичу отправить дочку в Москву, после того, как услыхал в саду плач молодой боярышни, тосковавшей по повесившейся дворовой девуш­ке. Среди окрестных крестьян сложилась вошедшая в обиход русских пословиц поговорка: «Не повесься девка, не быть бы Петру Царем на Руси».

Мы проследили печальные дни Царицы Натальи Ки­рилловны, выпавшие ей на долю, как это часто бывает, при всей ее высокой судьбе.

Как же она относилась к своему прошлому, к местам, где выросла?

Самое счастливое время в жизни... Недавно родился богатырь-младенец, будущий Петр Великий. Какое счастье для Царицы-матери, благодарность мужа, народа! И вот в эту самую пору она собралась посетить родное гнездо.

Тихо двигался торжественный поезд московской Ца­рицы. Тяжелые возки, обитые золотым глазетом, с круп­ными черными по нему орлами... Вокруг поддерживающая их конная стража. Тяжело тащат по дурным дорогам эти повозки запряженные цугом многие пары коней. Сзади, спереди отряды стрельцов.

И вспоминается Царице, как года 2—3 назад везли ее в Москву пожить чуть не из милости в доме Матвеева. И вот теперь...

Что пережила Наталья Кирилловна, когда начались знакомые леса и луга, завиднелась вдали знакомая деревян­ная церковь Желчинского «погоста» и родной дом? Все такое близкое и отодвинутое от нее этой яркой, сбывшеюся над нею сказкой. И превратилась она на несколько дней вновь в прежнюю дворяночку, ходила по саду, задумыва­лась над речкой, где когда-то в «семик» с другими девушками бросала в воду венки.

Тут случилась с нею беда. Она заболела желтухой. Просила она Бога поскорее послать выздоровления, и недуг скора исчез.

В благодарность Богу она дала обет: деревянную цер­ковь «На погосте» перестроить в каменную. Свято соблюл! она обет и, вернувшись в Москву, в согласии с супругом, распорядилась начать работы. Церковь эта, несколько изме­ненная, стоит доселе и прозвана народом в память о болезни Царицы «церковь на желчи». А оттуда уж пошло и само] имя села — Желчина. Церковь эта показывает, с какой любовью относилась Наталья Кирилловна к месту своего рождения.

С возвышением Нарышкиных стала богатеть и к Нарышкиных. В руках их сосредоточились значительн поместья. До сих пор окрестности Желчина и Алешин хранили память о Нарышкиных. Крестьяне деревень Попа сово, Юрасово, Мощеное и других и доселе считают с; Нарышкинскими. Мужики богатели и жили привольною, сытою жизнью, и в народе до сих пор хранится о Нарыш­киных добрая память как о народных благодетелях.

XIII

Особый расцвет увидела Алешня в конце XVIII и на­чале XIX века.

В ту пору владельцем Алешни был камер-юнкер Ди­митрий Димитриевич Нарышкин. Он был холост, очень богат, с широкой душой, с пылким воображением, был добр и в то время, когда так мало думали об образовании крестьян, он строил школы и на свои деньги содержал боль­ницу, воздвигал для крестьян особые каменные избы по ше­сти окон по переднему фасаду и с сенями посреди.

Димитрий Димитриевич никогда почти не выезжал из деревни, городов чуждался и, будучи человеком с гро­мадным и утонченным вкусом, создал дивную усадьбу. Там был великолепный дом, построенный французским архи­тектором в стиле ампир в 2 этажа. Кругом дома шли оран­жереи. Дом был окружен дубовыми и липовыми аллеями, и весь он был обведен чудной каменной оградой. Не толь­ко посадка деревьев, расположение дорожек, купы кустов и букеты деревьев, разбросанные тут и там, но все до мель­чайшей подробности свидетельствовало о замечательном вкусе Димитрия Димитриевича. Всякий столбик в ограде был запечатлен особой красотой, перед какими-нибудь во­ротами приходилось останавливаться в изумлении, любуясь ими. Были в Алешне у Нарышкиных сады с редкими фрук­тами, были клумбы роз, подобранных по тонам, и во всей усадьбе господствовала строжайшая чистота, так как На­рышкин был человек «порядливый» и не терпел никогда ни малейшей грязи, пыли и заброшенности. Он хорошо] вел свое хозяйство и принадлежал к числу тех помещиков, которые смотрели на богатство, полученное от Царей, не как на одно приятное право, но и как на обязанность перед государством.

При Димитрии Димитриевиче Нарышкине Алешня была счастливым маяком в общей серости жизни, местом, которое имело значение просветительное и в умственном отношении, и в отношении сельскохозяйственного знания.

Так и рисуется в этих милых местах, освященных воспоминаниями заветного прошлого, широко поставленная сельскохозяйственная жизнь.

Радостное весеннее утро. Помещик вышел из своих высоких, уютных покоев и, сопровождаемый старостой, отправился по хозяйству. Перед ним, резвясь, весело иногда полаивая, кувыркаясь сами через себя, бегут две-три ком­натные собаки.

При каждом таком выходе из дому карманы Нарыш­кина всегда полны конфектами, которыми он с любовью оделяет крестьянских детей. Веселой гурьбой встречают доброго помещика крестьянские мальчишки, шалят и рез­вятся, кувыркаются на лугу, вызывая ласковые улыбки на лице помещика.

Сперва обходит Нарышкин свой сад, где все вымете­но, где не видно под деревьями ни одного прошлогоднего гниющего листочка. С боков дорожек проделаны сложен­ные из кирпичей желобки для стока воды. Утренний пар еще вьется над свежею зеленью верхушек деревьев.

Проходит Нарышкин в обширный фруктовый сад и смотрит в восхищении на обсыпанные бело-розовым цве­том деревья яблонь и вишен, проходит в грунтовые сараи, где к осени будут темные шпанские вишни и крупные гру­ши, смотрит на заботливо выращиваемые цветы — самые нежные растения теплых стран, так как все остальное выса­жено в прихотливо разбитые клумбы.

Всюду Нарышкин следит за порядком, всюду спраши­вает, делает дельные замечания, вместе с тем говорит при­ветливо с народом. Народ понимает и любит его, как хоро- хорошего заботливого хозяина — человека, который ставит рабочему определенные, хотя и строгие, но легко при усер* дии исполнимые требования.

Потом он идет посмотреть, все ли в порядке в стойлах f громадных скотных дворов, расположенных покоями, с об­ширным двором, внутри открытым, куда на день пригоняют скот, чтобы доить. Он заходит в каменные конюшни, гді стоят у него десятки заботливо выкормленных, на славу выезженных лошадей знаменитых Хреновских пород, и лоша­ди радостно ржут, а он с сочувственной улыбкой любуется благородными линиями своих коней, богатыми хребтами, лоснящимися шерстью разных мастей. Из конюшен он про­ходит в курятню с кричащими петухами, и весело ему среди этих пронзительных голосов обширного птичьего царства. Затем он вскакивает в шарабан, взяв в руки вожжи, и едет по полям, любуясь ровною, крупною и чистою зеле­нью озимей и, проверяя мелкость и разрыхленность вспа­ханного поля, временами сворачивает шарабан на самую пашню. Ничто не укрывается от его взгляда, и, довольный трудовым утром, он возвращается домой.

Там, в доме, скоплено множество сокровищ. В доро­гих шкапах из красного дерева собрана вековая мудрость ума человеческого, описания чудных стран с роскошной растительностью, книги на разных языках — все, чем занят развитой и пытливый ум.

И так идет изо дня в день: работает помещик, работа­ет под его руководством крестьянин, и жизнь течет созида­тельная, производительная.

Так расцвела счастливая Алешня при Димитрии Ди-митриевиче Нарышкине.

XIV.

Отчего все так плохо идет на Руси по сравнению с за­падными странами?

У нас нет выдержки в труде, у нас нет преемственно­сти труда. В западных государствах есть торговые дома, которые существуют многими веками, у нас же почти нет торговой фирмы, просуществовавшей под 200 лет. Дети разбогатевших отцов отказываются от труда и ленятся, то же было и среди помещиков. Имения на Западе по 7—8 веков хранятся в той же семье, каждый вносит в эти владения улучшения и считает себя ответственным как перед пре­жними владельцами, так и перед будущими; у нас этого нет. Трудолюбивый помещик собирает землю, обрабатывает имение, а затем часто то, что копили 2—3 поколения в те­чение 50 лет, раскидывается в 1—2 года на ветер молодым беспечным помещиком.

Такая же приблизительно судьба постигла и бедную Алешню. Димитрий Димитриевич Нарышкин умер в июле 1846 года, оставив по себе долгую, благодарную память среди крестьян. Он был так добр к ним, что даже и наказаний у него не существовало, не терпел он лишь воровства, и кто был в этом уличен, того ссылал в далекие вотчины. Он был холостым, но долго жил с местной красавицей-кресть­янкой, которой оставил по смерти движимость и значи­тельные деньги.

Агафья Ивановна вышла замуж за полковника Кобяко-ва, купила землю, построила небольшой домик в имении Мощеном на кругом берегу Волги, развела там сад. От Ко-бякова были у нее дети, но были дети и от Нарышкина, из которых некоторые получили кое-какое образование. По­томство это существует и до сих пор среди местных крестьян. У них можно встретить остатки прежнего богатства, какие-нибудь кресла с лебедями, очень ценимые любителями древ­ностей, какую-нибудь прекрасную бронзу и т. п.

Алешня перешла к брату Димитрия Димитриевича Нарышкина, который владел по Оке обширными имения­ми в Вышгороде, затем к дочери его, вышедшей замуж за Гордеева. В свою очередь барышня Гордеева вышла за одного из князей Голицыных, и дети ее, очень еще мо­лодые доди, в наши дни являлись последними наследниками Алешни.

Имение постепенно падало. Одно время в нем квар­тировали драгуны, которые были поставлены в виду гро­мадности Алешнинских конюшен. Земля ходила по арен­даторам. Оранжереи стояли с побитыми стеклами, но крепко строенное Димитрием Димитриевичем Нарышкиным камен­ное благополучие Алешни еще процветало.

Настало, наконец, время последних мятежей, когда неблагоразумные помещики словно лишились последней любви к родным местам и стали продавать свои имения. Много тогда почти даром пошло наследственных имений. И за 20 тысяч рублей молодые князья Голицыны продали крестьянам Алешню, заключавшую 740 десятин плодородной, черноземной земли, из них 180 десятин заливных лугов.

Настали несчастные, позорные для Алешни дни, кре­стьяне решили все Алешнинские постройки продавать и четвертую часть из получаемой суммы от продажи пропивать. Пошли на слом все строения, службы, конюшни; дивные каменные ворота продавали за 50 рублей, и из них построена изба. Посреди всего этого хаоса и разрушения остался непри­косновенным чудный дом, построенный наподобие петербург­ского Таврического дворца, но, пожалуй, еще красивей. Можно было предполагать, что владельцы-крестьяне пошли бы в своем разрушительном стремлении дальше. Вероятно, они срубили бы многовековые аллеи, столько видавшие, где, может быть, деревья всходили тонкими былинками, когда там гуляла с подругами Наталья Кирилловна.

Негодование овладевало душой, когда думалось об этой участи Нарышкинского гнезда. Неужели, думалось, не най­дется на Руси людей, представителей процветающего до­ныне рода Нарышкиных, которые всем, что имеют, обязаны Наталье Кирилловне, чтобы спасти и вырвать из гибели это Нарышкинское родное гнездо?

Слава Богу, свет не без добрых людей. Колыбели ма­тери Великого Петра не суждено погибнуть, заглохнуть окон­чательно. Летом 1909 года историческая усадьба Нарышки­ных при селе Алешня в 12 десятин приобретена вдовой обер- камергера Высочайшего Двора Александрой Николаевной Нарышкиной, известной благотворительницей и попечительницей русских кустарных работ.

Можно и хочется надеяться, что и при Алешне, в родовом гнезде Нарышкиных, по доброму почину народа, Нарышкиной создастся просветительное учреждение.

Отрадно узнать, что уже начались работы в исторической усадьбе осенью 1909 года около зданий. Вероятно, скоро, на радость всей местным жителям Алешни и села Желчина, в старых Нарышкинских поместьях, начнет работать просветительное учреждение, которое даст народу то, что всегда давал России великий сын Натальи Кирилловны Император Петр I - знание, глубокую преданность святой вере и своей родине .

Москва, 1910 год.

http://pravdonbass.net.ua/article/carica-natalya-kirillovna-naryshkina-i-ee-rodovoe-gnezdo?page=show