История Луганщины: Андрей Васильевич Пастухов.
Когда летом 1860 года в деревне Новодеркул Деркульского государственного коннозавода Старобельского уезда Харьковской губернии (сейчас Беловодский район), у пастушки Василисы Конюховой и конюха Василия Пастухова родился сын Андрей, ничто не предвещало ему судьбу выдающегося альпиниста – исследователя. Про горы в этих местах вообще никто ничего не знал.
Но так случилось, что в этой самой деревне, где прошло детство Андрея, несколько лет квартировал в летние месяцы один топограф, уточнявший карту уезда. Имя этого топографа не сохранилось, по крайней мере, для меня. Возможно, оно есть в каких-нибудь воспоминаниях А.В. Пастухова. Но главное – в другом: этот топограф совершил подвиг, о котором никогда не мечтал и даже не думал. Он пробудил у молодого, любознательного парнишки интерес к топографии. По его совету Андрей поехал в Петербург, вопреки желанию генерала, начальника коннозаводства, намеревавшегося оставить его писарем при конторе. В Петербурге Андрей сдал экстерном экзамен при военной гимназии по программе вольноопределяющегося и поступил в команду военных топографов. В учебной команде после сдачи экзамена на звание классного военного топографа и за успехи в учебе он был произведен в унтер-офицеры и направлен в город Митаву, где в течение летнего сезона выполнял топографическую съёмку Курляндской губернии.
Работа у Андрея спорилась, начальник военных топографов Курляндии полковник Штраус даже выписал ему премию за отработанный сезон – 15 рублей. Всё это воодушевило молодого унтер-офицера на столько, что он стал мечтать о военной карьере и захотел стать полноценным самостоятельным топографом. Сделать это можно было в том же самом Военно-топографическом училище, в котором он уже служил в учебной команде топографов. Для этого надо пройти соответствующий дополнительный курс подготовки. Андрею казалось, что всё складывается в его пользу. Рапорт «Прошу допустить к приёмным экзаменам…» он хотел подать задолго до летнего сезона – ещё в марте 1881, но случилось убийство Александра II, произошла смена власти в стране, был объявлен национальный траур и только в мае Андрей решился идти к начальству со своей просьбой.
Но страна уже изменилась, причём в направлении от реформаторства к консерватизму. Штраус испугался ходатайствовать перед Главным штабом за Андрея из-за его низкого происхождения, испугался гнева начальства, понимая, что фактически он просил бы открыть дорогу молодому топографу из конюшни прямо в элитные офицеры. Он предложил Андрею другой вариант: уволиться в запас, на что тот имел право как вольноопределяющийся, а затем писать прошение царю о приёме в училище, не обременяя полковника ходатайствами.
Нет никаких сомнений в том, что Андрей понимал тяжесть предложенного ему варианта, в котором он оставался без армейского довольствия, один на один с царём и Петербургом, так как родители его уже умерли, а старшая сестра имела большую семью, жила бедно и помочь ему ничем не могла. И, тем не менее, топографические дела так притягивали его, что он согласился, не раздумывая, и уже через пять минут подал рапорт об увольнении.
30 мая Пастухова уволили в запас, выписали подорожную в Петербург и забыли о нём. Два месяца в Петербурге он обивал пороги канцелярии Военно-топографического отдела Главного штаба с заявлением снова принять его на действительную службу в Корпус военных топографов и допустить к приёмным экзаменам в Военно-топографическое училище. Как он умудрился прожить эти два месяца в незнакомом городе на 15 рублей своей премии за прошлый год, осталось тайной для истории. Известно только, что он здорово отощал, пока канцелярия собирала отзывы о нём из Митавы от полковника Штрауса, из Харьковской губернии от коннозаводства и от петербургской полиции, которая для этого специально организовала за ним тайное наблюдение.
Все отзывы к счастью были положительные, и 17 августа Пастухова снова взяли в армию и разрешили сдать экзамены. Сами экзамены никаких трудностей не вызвали, потому что он по книгам уже фактически знал всё, чему ещё только собирались учить в училище. Высший балл был получен по всем предметам, но это ничего не значило.
Андрею было отказано в приеме в училище из-за «отсутствия вакансий» и уже первого сентября он получил приказ о назначении на службу в Военно-топографический отдел Кавказского военного округа, как бы в назидание «не хотел работать в озерной и лазурной стране Курляндии, так потаскай треноги и буссоли по горному бездорожью». Так в начале сентября 1881 Пастухов оказался в солдатской казарме города Тифлис на койке, которая стала, фактически, единственным предметом его личной собственности. Ни о каких унтер-офицерских званиях, приравнивающих топографов по своим правам к офицерским чинам, никто не вспоминал. Это было крушением всех его надежд и устремлений. Но Андрей Пастухов был не тем человеком, который опускает руки перед трудностями. Через неделю он подал новый рапорт своему новому начальству о допуске к экзаменам по всем предметам, необходимым для присвоения первого классного чина военного топографа. И тут ему, наконец, крупно повезло в жизни.
Начальником Военно-топографического отдела оказался генерал Иероним Иванович Стебницкий, который сыграл огромную роль в судьбе А. Пастухова, в формировании его как выдающегося топографа и альпиниста. И.И. Стебницкий сам вместе с топографами исходил весь Понтийский хребет и написал соответствующую монографию. Он работал в пограничной комиссии после окончания русско-турецкой войны, измерил глубины всего пролива Босфор, потом увлекся проблемой отклонения отвеса под влиянием притяжения Кавказских гор. За научный труд по этой проблеме его избрали членом-корреспондентом Академии наук, а Русское географическое общество вручило ему самую почетную свою награду – Большую Константиновскую медаль.
Стебницкий вызвал к себе Пастухова уже на следующий день после подачи им рапорта. Он оценил настойчивость молодого топографа, сказал, что «Нам нужны люди, преданные делу», и взялся сам лично поставить его снова на рельсы после жизненного крушения. Сразу по окончании этой встречи была создана комиссия при Тифлисском пехотном училище, в которой Пастухов блестяще сдал все экзамены. Потом была создана ещё одна комиссия при Военно-топографическом отделе, в которой председательствовал сам генерал. В тот же день экзаменационные листы и ходатайство о производстве в первый классный чин были направлены в Главный штаб в Петербурге.
Но даже после этого только через год Пастухову дали право самостоятельно вести топографические работы. Для оформления этих прав в августе 1882 его нагрузили картами, отработанными на Кавказе за минувший сезон, и отправили в Петербург. Там в Главном штабе ему вручили документы, выдали 150 руб. на приобретение новой офицерской формы: парадной, повседневной, летней и прочего обмундирования. Таких денег в своих руках Андрей не держал ещё ни разу в жизни. Впервые во Владикавказ он возвращался в купейном вагоне.
В сентябре 1882 в одном и том же месте России бок о бок, рядом оказались Кавказские горы и полный сил и надежд самостоятельный топограф А. Пастухов. Андрей ещё ни разу не был на полевых работах в горах, и не знал, какие непреодолимые препятствия будут ставить перед ним эти горы, проверяя его беззаветность и преданность своему делу. Горы будут торопиться выявить его отвагу и самоотверженность, будто зная, что жизни ему отмеряно не так уж и много – всего 17 лет.
В первом полевом сезоне, в 1883 Пастухову поручили картографирование Дагестана в районе вершины Шахдаг, вверх по реке Самур. Работать предстояло всё лето. Хлопоты по снаряжению экспедиции были новым для него занятием. На складе под личную ответственность он получил инструменты, полевое обмундирование, в том числе тулуп, от которого по наивности пытался отказаться из-за окружающей жары. В подчинение ему дали конвой – восемь казаков Усть-Хоперского полка, которым предстояло быть ему помощниками и стражами. Их тоже надо было обеспечить снаряжением.
Казначей выдал ему 500 руб., показавшихся необозримой суммой по сравнению с 35 копейками, которые он получал раз в неделю на довольствие в свою бытность рядовым топографом. Но ему пообещали, что он поймёт, много это или мало, когда придётся самому нанимать проводников, добывать продукты, и ещё посоветовали тщательно вести расходную книгу с отчётом за каждую полушку.
Потом топограф Михаил Казимирович Голомбиевский, уже два сезона проработавший в ледниках Центрального Кавказа, посмотрел и забраковал почти всё его снаряжение от седла до армейских сапог, кроме тулупа. Он провел его по тифлисским лавочкам в поисках снаряжения настоящих горцев. С особым вниманием выбрали дорогое, за 40 руб., седло, близко лежащее к спине лошади, на которое легко садиться, а, в крайнем случае, можно быстро соскочить. «Жизнь, между прочим, дороже 40 рублей», наставлял ветеран. В справедливости этих слов Пастухов скоро убедился на собственном опыте, а начавшаяся дружба между ними продолжалась потом много лет.
По прибытии к месту работы Пастухов решил перво-наперво взойти на Шахдаг, чтобы определить так называемые зенитальные расстояния до высот в своём квадрате. По современным понятиям это – вершина 2б к/тр. Однако, уже на границе фирновых полей жестокая тошнота и разрывающая голову боль заставили Пастухова отступить. Акклиматизацию организма ещё только предстояло заработать тяжелым трудом.
Лето прошло быстро, работа была закончена, и в последний день сезона произошло ЧП. С утра казаки навьючили лошадей, и караван двинулся в обратный путь. Андрей ехал впереди, как всегда. Каким бы рискованным ни казался путь, Пастухов проходил его первым, никогда не пуская на разведку казаков, пусть даже и более опытных. Конь осторожно ступал по тропе и вдруг из-под ног коня вылетел камень. Конь заскользил, заржал пронзительно и обреченно. Андрей едва успел вырвать ноги из стремян, зацепиться одной рукой за кустик и удержаться на краю обрыва. Грохот камнепада стих, кто-то из казаков успел вытащить Андрея на тропу. Кони остановились, словно вкопанные, и храпели. Казакам пришлось спешиться и далее вести их за собою на поводу. Андрей шел по-прежнему впереди. Жалко было коня и седло. Хорошо ещё, что-то подтолкнуло его утром переложить топографические планы под бешмет на грудь.
Андрей не сразу пришел в себя от нервной встряски, вскоре приказал останавливаться на ночлег и всю ночь ворочался, вспоминая слова Голомбиевского о цене седла и думая о последнем дне экспедиции, чуть не стоившем ему жизни.
В Тифлисе его работу оценили высоко, но сам он был недоволен собой, потому что на его плане осталось белое пятно – Шахдаг. Правда, из двенадцати топографов, работавших в их отделе, никому не удалось подняться выше трёх с половиной тысяч метров, а четверо вообще подали рапорт о переводе в другие места из-за тяжести здешней работы. Основная причина была в отсутствии альпинистского снаряжения такого, как у иностранцев, и в непонимании его необходимости со стороны бюрократов Главного штаба. Как всегда в таких случаях верховенствовал закон «голь на выдумки хитра». Голомбиевский придумал «кошки»: некое подобие сандалий из сыромятной кожи с торчащими снизу гвоздями. Вместо ледорубов изобрели палки с насаженными на них солдатскими штыками.
Зимой топографы приводили в чистовой вид свои планы и отчеты, участвовали в собраниях Кавказского отдела Русского географического общества, сражались в разгоравшихся там дискуссиях и спорах. Пастухов много времени проводил в библиотеке, читая периодические «Записки» и «Известия» общества. Ни в какие дискуссии он не встревал и был известен только узкому кругу знакомых, по крайней мере, первые семь лет своей работы, до восхождения на Казбек в 1889. Однако, чтобы понять, почему это, далеко не первое восхождение на Казбек, стало значительным событием в жизни России, нужно сделать небольшое отступление вглубь истории.
Веками горы были окружены ореолом грозной таинственности. На их вершинах дозволялось жить лишь духам, чаще злым. Поэтическое воображение древних греков приковало Прометея к Кавказу. Библейская легенда причалом Ноева ковчега избрала Арарат. Жилищем троллей считали в Швейцарии Монблан…
Первая победа в 1786 Паккара – врача и Бальмы – проводника над Монбланом, которая считается началом альпинизма, показала, что никаких троллей там нет.
Но ещё раньше люди пытались подняться на пятитысячники Кавказа. В 1701 француз Турнефор пытался взойти на Арарат в поисках флоры и фауны Ноевских времен. В 1828 профессор Дерптского университета и член-корреспондент Петербургской академии наук Паррот со спутниками впервые вступили на Арарат (с третьей попытки). Летом 1829 начальник Кавказской линии генерал Эммануэль организовал экспедицию к Эльбрусу с отрядом в тысячу казаков с пушками, с участием Петербургских ученых и с проводником – кабардинцем Килларом, который и стал первым человеком, взошедшим на Эльбрус.
В середине века знаменитый англичанин Дуглас Фрешфильд попытался взойти на Арарат по пути Паррота, но отступил. При возвращении в сторону Владикавказа он попытался подняться на Казбек и это ему удалось! Воодушевлённый, он отправился к Эльбрусу и вместе с проводником кабардинцем Ахия взошел на Восточную вершину!
Примерно в это время были созданы первые альпийские клубы в Лондоне, в Австрии, в Германии, в Швейцарии. В 1874 Мур руководил экспедицией, в которой Гроув, Уолкер и Гардинер поднялись на Западную вершину – высшую точку Эльбруса. Европейским альпинистам стало тесно в Альпах, и они всё чаще стали появляться на Кавказе в сопровождении швейцарских гидов, покоряя всё новые вершины. Вот и Пастухов, возвращаясь из Петербурга, встретил во Владикавказе известного альпиниста из Лондонского клуба венгра Деши с командой, который неудачно пытался взойти на Казбек, но всё же победил другую вершину: Адай-хох. В 1884 он взошел на Эльбрус. Успехи русских были скромнее. Так, вслед за Деши русские ученые – путешественники Иванов и Павлов при восхождении на Эльбрус дошли только до седловины и отступили при надвигавшейся непогоде. Этого, правда, им хватило на часовой доклад в Русском Географическом обществе в Петербурге.
Но главное русское горное оружие было в другом. С середины XIX века на Кавказе начали работать военные топографы, создавая первые главы истории русского альпинизма. В 1850 г. основоположник кавказской триангуляции и картографии и первый начальник Кавказского военно-топографического отдела, полковник Иосиф Ходзько организовал огромную экспедицию на Арарат, взошел на него с казаками и учеными, а сам прожил на вершине целую неделю и, кстати, обнаружил там следы экспедиции Паррота.
В 80-х годах XIX века на Кавказе начало работать новое поколение топографов, которые подошли со своими инструментами к самому сердцу Кавказских гор, завершая создание его двухвёрстной карты. Кроме Пастухова сохранились имена Жукова, произведшего картографию Шхары, Тетнульда, Дых-тау, Коштан-тау; а также Голомбиевского, создавшего полную карту ледников Эльбруса.
В 1888 Жуков планировал даже взойти на Коштан-тау после окончания топографических работ, однако, в районе было много иностранных экспедиций, в основном англичане, которым по приказу Тифлисского начальства следовало оказывать всяческое содействие. Жуков помогал, чем мог, в первую очередь своими топографическими планами. С его помощью Муммери впервые взошел на Шхару, а Донкин, ученый секретарь Лондонского альпклуба с командой пошли на Коштан-тау и далее на Ушбу. Экспедиция не вернулась, и через месяц Жуков получил предписание начать поиск экспедиции. Поиски шли весь сентябрь, но безрезультатно. Были найдены только следы первых стоянок.
И тут что-то сломалось в мужественном человеке. Он не решался идти сам на Коштан-тау. Хуже, стал бояться идти первым по ледникам. Выпускал вперед казака на веревке, а когда не было желающих, заставлял бросать жребий.
Голомбиевский дважды пытался взойти на Эльбрус, но неудачно из-за непогоды. К тому же иностранец барон Унгерн-Штернберг попытался украсть у него приоритет открытия бокового кратера Эльбруса. Разразился скандал, отбивший у него желание ещё раз пытаться взойти на вершину. На составленных им подробнейших картах Эльбрусских ледников осталось два белых пятна – его вершины.
Пастухов провел сезон 1888 в районе Ушбы и пытался взойти на неё с тремя казаками, оснащенными лишь кошками и штыками, прибитыми к деревянным шестам. Ледяная стена остановила их со своим кустарным снаряжением недалеко от вершины. Начавшийся буран застал их на ледяном карнизе, где они провели двое суток между жизнью и смертью и чудом спустились в лагерь. А тем временем англичанин Коккин с коллегами и с великолепным снаряжением пошел на Ушбу и через несколько дней вернулся, побывав на её северной вершине. Первым.
Таким образом, наши топографы, выполняя исключительно важную работу по созданию картографии Кавказа, всё-таки отставали от иностранцев по количеству побед над вершинами и, особенно – по количеству первовосхождений.
Когда весной 1889 Пастухов попросил направить его в Северную Осетию на участок, включающий ледник Майли, стекавший с Казбека, он никому не обещал покорять Казбек. Но когда в августе съёмки участка были закончены, именно к нему повёл свой отряд Пастухов. За всё время работы на Кавказе он никогда не был так близок к этому великану, про который ему в память запали слова М.Ю. Лермонтова: «Чалмою белою от века твой лоб наморщенный увит и гордый ропот человека твой вечный сон не возмутит». Он, как всегда, ехал впереди и не мог оторвать глаз от вершины.
Конечно, Андрей придумал «производственную» причину восхождения: уточнить направления отрогов, отснятых им летом, или ещё: точно изобразить саму вершину, но главная причина была в другом: вершина властно тянула его к себе. В ауле Тмени-кау его встретили настороженно, потому что не знали, зачем он пришел. А когда узнали, чего он хочет, то стали отговаривать, потому что Упристи (местное название Казбека) – священная гора не пустит на вершину, как не пустила ещё никого, даже осетина, своего человека в горах.
Пастухов знал по Владикавказу этого человека (Бим-Булата Тулатова), который дважды безуспешно пытался взойти на Казбек. Андрей упросил одного из проводников Тулатова по имени Тепсарко Царахова пойти вместе в третий раз наверх. Со стороны Майли на Казбек действительно ещё никто не поднимался, а о Фрешфильде или других иностранцах здесь никто не слышал.
От начала ледника наверх пошли вчетвером, включая двух казаков: Лапкина и Потапова. Вооружились палками с примотанными к ним штыками, на сапоги намотали кошки. Пастухов, кроме снаряжения, взял еще трехметровый шест с примотанным веревкой красным полотнищем – временным геодезическим знаком, который предстояло установить на вершине. Описание этого восхождения наглядно показывает неопытность русских альпинистов в покорении вершин.
Поначалу Тепсарко как проводник шел впереди, но вскоре незаметно отстал и пристроился за Пастуховым, идя след в след. Путь выбирали по наитию, но километра через полтора Пастухов ощутил под ногой пустоту и полетел вниз. Левую руку рвануло вверх, и он закачался, повиснув на шесте, который случайно зацепился за края закрытой снегом трещины. Он не видел, как Тепсарко отпрянул в сторону и тоже рухнул в провал, который оказался неглубоким.
Казаки застыли в смятении и страхе. Они видели только руки, осторожно перехватывающие шест и макушку папахи Тепсарко. Первым из оцепенения вышел Лапкин. Он по-пластунски подполз и ухватился за шест, не давая ему соскользнуть в трещину. Пастухов мгновенным усилием выбросил тело вверх и отчаянным рывком вылетел на снег. Потапов помог выбраться Тепсарко. Гора дала первый урок. Пришлось пожалеть о прочной ременной веревке, которую оставили внизу.
Пастухов перевёл дух и сделал единственно правильный ход в этой ситуации. Он не спеша подтянул к себе шест, спокойно подошел к трещине, из которой только что извлекли Тепсарко, неторопливо и тщательно сбил снег с её краев, потыкал для верности в противоположный край, потом примерился, перемахнул её и приказал спутникам следовать за ним. Затем медленно двинулся вперёд, проверяя каждый метр пути штыком. Его спокойствие и уверенность передались спутникам.
Заночевали на каменистой площадке, укрывшись бурками. На следующий день Пастухов, решив сбегать на вершину и обратно налегке, оставил основные продукты на месте ночлега и пошел со спутниками вверх натощак очень рано. Лишь после пятичасового труднейшего пути по леднику сделали первый привал и плотно поели всухомятку. Все пять часов шли по твердому льду. С увеличением крутизны кошки заскользили, пришлось рубить ступени. Пастухов шел первым, вырубая ступени штыком и сапёрной лопаткой.
Потом вышли на скалы, стало очень жарко. У границы фирнового поля первым от горной болезни сломался Потапов. Его тошнило, кружилась голова. Ему нашли уютное место среди камней, оставили остаток провизии и казавшиеся лишними бурки.
По фирновому полю идти оказалось не легче, чем по льду. Ноги проваливались по колено, мучила жажда. Пастухов ещё раз провалился в трещину и опять его спас шест, который он нёс. Жажда мучила всё больше. Ко всему добавился туман, видимость упала до десяти шагов, одежда покрылась инеем. Брели наугад. И тут Пастухов упал в забытьи. Из забытья его вывел холод. Туман поднялся. Идти дальше не было сил. Пастухов решил ночевать, где находятся, и отправил Лапкина за вещами и едой к скале, где оставили Потапова.
Сами стали готовить площадку на ночь, строить стенку из камней и замазывать в ней щели снегом. Ночь оказалась ещё труднее предыдущей. Уснуть не удалось из-за мороза, а утром пришлось пару часов отогреваться на солнце, прежде чем смогли двигаться дальше.
Пастухов упрямо лез по склону, двое спутников следовали за ним, словно привязанные невидимым канатом его воли и упорства. Вдруг у Тепсарко хлынула носом кровь. Её едва удалось остановить снегом, но он упал духом и сказал, что останется здесь. Пастухов махнул рукой, потому что говорить не было сил. Теперь за спиной слышалось только дыхание казака Лапкина. Снова пришлось рубить ступени. Если накануне Пастухов насчитал свыше трёхсот вырубленных им ступеней, то сегодня считать ступени уже не было сил. Запомнил только, что лестницу вырубил до самой вершины.
Лапкину становилось всё хуже и хуже: тошнота, головокружение, лихорадка. Наконец он привалился к склону, сказал, что если сделает ещё шаг, то умрёт. И тут Пастухов с удивлением увидел, что Тепсарко догоняет их. Это значит, что он не останется один. Лапкин был отпущен и спустился к месту последнего ночлега, откуда наблюдал, как две фигурки, наконец, вышли на гребень, ведущий к вершине, и исчезли. Это они упали и долго лежали на снегу. У Тепсарко снова пошла носом кровь и её долго не могли остановить.
Потом они поднялись, но вперед пошел один. Это был Пастухов. Он упрямо нёс в руках шест, за спиной громоздились геодезический инструмент, фотокамера. Потом они шли вместе и, наконец, достигли вершины. Над их головами затрепетал алый флаг. Нервный подъём, вызванный победой, отодвинул симптомы горной болезни. Андрей обнаружил отклонения в очертаниях ледников, нарисованных у него, от того, что виделось сверху. Он педантично и не спеша начал вносить исправления. Закончив работу, сделал несколько фотографий Главного Кавказского хребта.
Спустились с вершины благополучно. Так был проложен новый, русский маршрут на вторую по высоте вершину Кавказа. Пастухов хорошо усвоил уроки Казбека. Он шагнул на новую ступень уверенности в своих силах, набрался богатого опыта противодействия горной болезни.
В Тифлисе управляющий делами Кавказского отдела Русского географического общества Леонард Петрович Загурский попросил Пастухова прочитать доклад о восхождении со словами: «Вы утвердили русское имя на этой вершине. Надеюсь, ваш опыт послужит стимулом для развития нашего отечественного альпинизма». Пастухов согласился. Собрание географического общества состоялось 13 декабря 1889. По уставу доклады могли читать только действительные члены общества. Поэтому Пастухову пришлось, стоя на трибуне, пройти процедуру принятия в действительные члены общества с открытым и единодушным голосованием.
Голомбиевский предсказал Пастухову, что теперь грустная привилегия работать в самой непроходимой глухомани перейдет от него и Жукова к Андрею. Так оно и случилось. На следующий сезон генерал определил Пастухову район Эльбруса с «желательной детальной прорисовкой его вершин».
По пути Пастухова взошли на Казбек ряд последователей, сопровождаемых осетином Тепсарко, в частности знаменитый Мерцбахер. Потом через двенадцать лет разразилось грандиозное Шемахинское землетрясение. Фирновые поля сорвались со склонов Казбека и гигантской лавиной пронеслись по ущелью. Путь Пастухова прекратил свое существование. В лавине погиб и Тепсарко. Но это случится через 12 лет.
А зимой перед следующим сезоном 1890 Пастухов просидел множество долгих вечеров с Голомбиевским, изучая итоги его двухлетних трудов: карту Эльбруса и его ледников. Теперь он мог с закрытыми глазами представить себе любую деталь на этой карте. Не пройдет и полугода, как эта зрительная память спасёт ему жизнь.
24 июля 1890 Пастухов с восемью казаками и проводником сваном выступил из лагеря в верховьях Ингури. Они спустились по реке до впадения Накры, поднялись по её ущелью до перевала Донгуз-Орун и вышли к озеру Донгуз-Орункель к старому лагерю Голомбиевского, откуда можно было просмотреть и наметить маршрут чуть ли не до самой седловины.
В первый день поднялись до высоты 4432 м, когда небо стали заволакивать тучи. Казаки быстро соорудили шалаш из бурок, разожгли переносную печку, и когда пошел снег с градом, и температура упала с 35 до нуля градусов, они уже пили горячий какао, доказывая на деле, что их начальник уже не новичок в горах и знает методы борьбы с горной болезнью.
На следующий день в 10 утра они вступили на ледник Терскол, одели кошки, связались веревкой и дальше Пастухов всё время шёл впереди. По лабиринту трещин приходилось петлять, возвращаться, несколько раз Андрей проваливался и зависал на верёвке. За день вверх почти не продвинулись. Решили переночевать и идти утром по замерзшему насту. Снова началась метель, обметая сугробами бурки со спящими под ними казаками.
Зато назавтра к вечеру Пастухов смог отметить: «Мы уже выше Казбека». Это случилось на скате восточной вершины Эльбруса, ровно через год после Казбека, день в день. Из осторожности на той черте, которую достиг в минувшем году, Пастухов велел остановиться, ставить лагерь, готовить пищу, чай. Снова задул ветер, достигая на этот раз ураганной силы.
На четвёртый день движение замедлилось. За четыре часа поднялись только на 370 м. Это была седловина. Отряд стал, никто не мог идти выше. Прямо на острых камнях и снегу в связке все забылись тяжелым сном. Лишь через четыре часа Пастухов очнулся и первым делом стал разжигать печку, чтобы приготовить спасительный чай.
На этот раз ночь не всем принесла облегчение. Лишь трое из восьми казаков нашли в себе силы двинуться за Пастуховым. В 9 часов 20 минут они ступили на западную вершину. В этот день ураганный ветер дул с самого утра, но возбуждённый победой Пастухов не замечал его. Он произвел глазомерную съёмку обеих вершин, нанёс на планшет воронки бывших кратеров, отметил и зарисовал ещё маленькие вершинки на двух главных вершинах. Затем установил треногу с фотоаппаратом и стал снимать Главный Кавказский хребет. На вершине находился 3 часа 40 минут – рекордное время.
Наконец, как и на Казбеке установили шест с кумачовым полотнищем, а у основания зарыли бутылку с запиской: «31 июля 1890 военный топограф Андрей Васильевич Пастухов в сопровождении казаков Хопёрского полка взошли сюда в 9 ч. 20 мин. Имена казаков Дорофей Мернов, Дмитрий Нехороший, Яков Таранов». Через полвека эту записку найдут участники второй альпиниады ВЦСПС.
Начали спуск под начинающуюся метель, хотя ещё не было и двух часов. На седловине, пока приготовили чай и поели, тучи уже всё закрыли мглою, погода испортилась настолько, что Пастухов велел всем спать до утра, однако через час с небольшим Андрей проснулся от того, что его прижало к острым камням навалившимся снегом. Он понял, что на седловине их может занести таким сугробом, из-под которого будет не выбраться, и они окажутся заживо погребенными. Пастухов решил двигаться вниз, хотя понимал, что шансов остаться в живых при отсутствии видимости мало.
Откопали снаряжение, связались верёвкой и пошли в прежнем порядке, Пастухов шел впереди, вслепую наугад. Когда он совершенно потерял представление о том, где находится, произошел случай, который Андрей считал впоследствии сверхъестественным. Буря стихла на несколько секунд, а потом задула с ещё большей силой. Этот новый порыв ветра на какое-то мгновение отодвинул пелену тумана и открыл перед Пастуховым бездну, к которой он вёл отряд.
Пастухов увидел склоны Эльбруса и огромную трещину совсем рядом, к которой они спускались по касательной. Через пару шагов первым должен был соскользнуть Андрей, потянуть за собой Мернова и весь отряд исчез бы навсегда. Все казаки остановились, потому что Андрей застыл на месте. Они ничего не поняли, зато Пастухов понял всё. Не зря он всю зиму работал с Голомбиевским и выучил наизусть составленные им карты Эльбрусских ледников. Теперь Андрей знал, где находится и куда надо идти. Он крикнул казакам, что берет правее, что надо собрать все силы, потому что осталось недалеко. И, хотя мгла оставалась такой же непроглядной, они действительно вскоре нырнули под тучу и оставили буран наверху. Переночевав ещё раз в зоне снегов, на следующий день они спустились в свой лагерь.
Двойная победа Пастухова: на Казбеке и на Эльбрусе сделала его «отечественным кавказским альпинистом номер один», как говорили друзья.
Осенью снова был доклад в Географическом обществе в Тифлисе, вызвавший большой интерес. На заседании было оглашено приветствие П.П. Семенова Тянь-Шаньского – фактического главы Императорского русского географического общества с вручением серебряной медали за производство съёмок Эльбруса. Такую же медаль за работы, проведенные в районе Эльбруса ранее, получил и Голомбиевский. Известный климатолог Воейков пригласил его сотрудничать в «Метеорологическом вестнике», а генерал Стебницкий лично вписал в годовой отчет Военно-топографического отдела похвальные слова о покорителе Эльбруса.
Наиболее экстремальным в жизни Пастухова было восхождение и ночевка на вершине Халаца, когда вечером в преддверии грозы атмосфера была так наэлектризована, что все выступающие предметы светились голубоватыми огоньками: палки, усы, папаха, варежки. Это наводило страх на казаков, знавших легенды об огнях святого Эльма. Пастухову стоило большого труда успокоить и организовать казаков, убрать все железные предметы на край площадки, сложить большой каменный тур в качестве громоотвода. Потом, когда началась гроза, они наблюдали, как шаровые молнии, словно стая шмелей, с шипением пролетали к туру и исчезали в нём. Шарики касались людей и отскакивали от них, будучи заряженными одноимёнными зарядами. Удар при этом имел силу камня.
Самого Пастухова заряд рванул за ноги, перевернул на спину, парализовав на время ноги. Стало очевидно, что оставаться на вершине опасно. Все осторожно прошли мимо тура, спустились на десяток метров, на ближайший карниз и просидели там остаток ночи.
Потом были восхождения на Шахдаг, на Алагез на Арарат и снова на Эльбрус, теперь на восточную вершину. Как и в первый раз спускаться вниз пришлось в непогоду, в метель, с нулевой видимостью. Снова ему повезло. Пастухов стал первым человеком, побывавшим на двух вершинах Эльбруса. Известны пути его подъёма на обе вершины, но никто не знает, да он и сам не знал путей его спуска с этих вершин. Как говорят в таких случаях – всё от бога.
Одновременно со своими альпинистскими подвигами Пастухов изучал обычаи и нравы жителей высокогорных селений, уровень их жизни (прямо скажем невысокий). После докладов на подобные темы представители местной администрации делали ему замечания о недопустимости политизированных выступлений в географическом обществе, невзирая на его заявления об озвучивании им только чистых фактов. Припоминали ему в этих случаях и красные полотнища на вершинах Казбека и Эльбруса, намекая на политизированность их цвета.
В 1897 его избрали действительным членом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, для чего пригласили в Москву выступить с докладом на любую тему. Он выбрал Эльбрус. Доклад имел шумный успех. Президент общества, известный ученый, профессор Д.Н. Анучин впоследствии говорил: «У этого крестьянского сына та же закваска, что и у знаменитого холмогорского мужика Михайла Ломоносова…».
Как-то постепенно он стал хуже чувствовать себя в горах, возможно из-за физических перегрузок. Летом 1899 г. ему пришлось прервать летний полевой сезон и отправиться на воды в Пятигорск. Врачи обнаружили застарелую язву. Свой тридцать девятый день рождения он встретил на больничной койке. Язву тогда лечить, видимо, не умели. 23 сентября Пастухова не стало.
Его последним желанием было быть похороненным на горе Машук, откуда виден весь Пятигорск. Это желание исполнено. На склоне этой горы покоится неутомимый и бескорыстный исследователь Кавказа, отдавший горам всю свою жизнь без остатка. Пример, достойный подражания!
Пастухов Андрей Васильевич (1860-1899) – русский военный топограф и альпинист (этнограф, геолог, гляциолог, археолог, географ, ботаник) родился в поселке при Деркульском конном заводе Харьковской губернии. С 1882 работал в топографическом отделе Кавказского военного округа.
Провел съемки наиболее труднодоступных и малоисследованных районов Центрального Кавказа. Совершил восхождения:
- 1887 – Дитах-Корт и Кача (Андийский хр.);
- 1889 – Казбек (пятое по счету восхождение);
- 1890 – первым из русских поднялся на западную вершину Эльбруса с тремя казаками;
- 1891 – вершина Халаца;
- 1892 – Шах-Даг (Дагестан, Куруш), Алагез;
- 1893 – Арарат;
- 1896 – Эльбрус вост.
Его снаряжение: палка со штыком, бурка, полушубок, сапоги, валенки. Отважный пионер русского альпинизма (Читайте Еж. 1949, стр. 399). Погребен на вершине Машук в Пятигорске. Лит.: Никитин П. Н., Вайнберг В. В., Андрей Васильевич Пастухов. Военный топограф и альпинист, М., 1956.
http://www.alpklubspb.ru/persona/pastuhov.htm
