Непобедимый защитник Православия иеросхимонах Антоний (Булатович).

Иеросхимонах Антоний(в миру Александр Ксаверьевич Булатович) родился 26 сентября 1870 года. «В 1870 г. была в Ельце холера, - рассказывал о.Антоний , - носили по домам мантию св. Тихона. Холера поражала больше всех беременных, а мать носила меня тогда под сердцем. Когда мантия была принесена в наш дом, мать молила Бога сохранить ей и младенцу жизнь. Унесли мантию, и у матери случилась холера. Но благодатная сила сохранила её, и меня. Это было 13 августа. Ровно через 33 года в этот день о. Иоанн Кронштадтский благословил меня идти в монахи. Я вижу в этом Промысел Божий».
В жилах его текла татарская, грузинская, французская и русская кровь. Предки Булатовича были военными. Его отец, посвятивший военной службе всю жизнь, происходил из древнего дворянского рода, идущего от татарского хана Бекбулатовича. Мать также происходила из семьи потомственных военных: ее отец участвовал в строительстве Военно-Грузинской дороги и погиб в схватке с чеченцами. В три года Александр Булатович лишился отца. После его смерти мать переехала в имение своей тетки - село Луцыковку Харьковской губернии.
Мать часто говорила Александру о его отце, показывая полученные им военные награды: ордена святых Станислава, Владимира и Анны. Мальчик с детства любил военные игры. Необыкновенная живость характера сочеталась в нем с удивительной набожностью. Стена его комнаты была увешана иконами, и мальчик ежедневно молился перед тем как лечь спать.
Семейные традиции требовали дать сыну достойное образование, поэтому в четырнадцать лет мать определила сына в подготовительные классы Александровского лицея. Директор лицея жестоко смирял непокорного Александра Булатовича, который нередко оказывался в карцере. Порой только заступничество приезжавшей матери спасало мальчика от наказаний. "В молодости я любил уединяться и молиться, - вспоминал впоследствии Булатович. - Когда я учился в Александровском лицее, была у меня пуговица с вделанным в нее образком Спасителя. Я держался за нее, когда отвечал урок, и учение мое поэтому шло успешно". Однако в старших классах лицея Булатович несколько отошел от своей юношеской религиозности, потерял вкус к богослужению, увлекся учением Л. Толстого1.
Весной 1891 года Александр Булатович закончил лицей в числе лучших учеников. Вскоре он был зачислен в лейб-гвардии гусарский полк 2-й кавалерийской дивизии, один из самых аристократических и престижных. После пятнадцати месяцев службы Александр получил первый офицерский чин - корнета. Еще через год он был командирован в фехтовальную команду. Александр вернулся в полк инструктором фехтования и в декабре 1894 года был назначен заведующим полковой учебной командой.
Приблизительно к этому времени относится первая встреча Булатовича с о. Иоанном Кронштадтским. В Кронштадт он поехал тайком от матери и сослуживцев. Прошел в алтарь и плакал, стоя на коленях, потом исповедовался и причастился. В этот день произошло его духовное перерождение. Портрет кронштадтского пастыря он впоследствии всегда носил в "ташке" парадной формы, где офицеры носили портреты любимых женщин .
Уже в первые годы военной службы Булатовича проявились те черты его характера, которые впоследствии неоднократно давали о себе знать. Всецело отдавшись полковой работе, он требовал от подчиненных солдат неукоснительного соблюдения дисциплины и за строгость был прозван Мазепой. Несмотря на образованность и изысканность в манерах, Александр Булатович весьма равнодушно относился ко всевозможным увеселительным мероприятиям. Во время балов и приемов он не танцевал, а стоял в стороне, словно отбывая повинность.
Жизнь Александра Булатовича текла размеренно, пока неожиданное стечение обстоятельств не вынудило его расстаться с привычным укладом и отправиться в далекую Эфиопию. В семидесятых годах XIX века на Африканском континенте развернулась ожесточенная борьба между Англией, Францией, Германией, Бельгией, Испанией и Португалией за колониальное господство. Одним из эпицентров схватки стала Эфиопия, которая ценой огромных усилий сохраняла независимость. Ведущая роль здесь принадлежала Эфиопскому императору, негусу Менелику II. Объединив вокруг себя многие племена и территории, Менелик ловко играл на противоречиях между европейскими державами и искал верных союзников. В марте 1896 года армия Менелика разгромила итальянскую армию в битве при Адуа. Обе стороны понесли огромные потери. В России был организован сбор пожертвований в помощь раненым. Было признано необходимым отправить две санитарные миссии: одну для помощи итальянцам, другую для помощи абиссинцам. 5 марта 1896 года Российское общество Красного Креста уведомило военного министра П. С. Вонновского о командировании в Эфиопию санитарного отряда и выделении на его нужды ста тысяч рублей. Неожиданно для всех, прошение об участии в отряде подал Александр Булатович. "Летом 1896 года мне представился случай предпринять путешествие внутрь Абиссинии. Западные области, куда я направился, были мною выбраны потому, что в этом направлении Эфиопия почти еще совершенно не исследована", - писал он впоследствии.
К предстоящей поездке Булатович готовился со всей тщательностью. Имея намерение заранее выучить амхарский язык, Булатович обратился за консультацией к знаменитому филологу и церковному историку, профессору Санкт-Петербургской духовной академии В. В. Болотову. Спустя всего год после этой консультации, когда Булатович вернулся из своей первой поездки в Эфиопию, Болотов с сожалением и удивлением говорил: "В Петербурге в марте не было человека, который "амарынья" понимал бы лучше меня. Теперь лейб-гусар корнет А. К. Булатович, вернувшийся из Абиссинии, и говорит и немного пишет на этом языке".
С первых же дней своего существования русская миссия Красного Креста встретила препятствия. Итальянское правительство обвиняло русских в желании вступить в войну на стороне Эфиопии, а вскоре вообще отказалось от помощи раненым . Далее последовал отказ пропустить русских через контролируемую итальянцами крепость Массауа. Тем не менее отряд, преследуемый итальянским крейсером, 18 апреля 1896 года прибыл в порт Джибути.
Итак весной 1896 года российское общество Красного Креста отправило в Абиссинию медицинский отряд для оказания помощи раненным и больным эфиопам (таких насчитывалось не менее 14 тысяч).
Что потянуло в Африку 26-летнего корнета Александра Ксаверьевича Булатовича, так и осталось загадкой. Хорошо знавшие его лишь разводили руками. В самом деле - служил в столице в лейб-гвардии гусарском полку, был лучшим наездником (говорили, что не существовало лошади, которую он не мог бы укротить), богат. А там - неблагодарная работа, грязь и опасности.
Так рассуждали в Петербурге. Тем временем русский отряд уже высаживался в африканском порту Джибути, готовясь к трудному пути в Харар, один из самых крупных городов Эфиопии, и далее - к горам Энтото. Оказалось, однако, что в Хараре русских никто не ждёт и ничего делать для них не собирается. Было решение выслать вперёд представителя для переговоров. Выполнить поручение вызвался корнет Булатович.
Но чтобы добраться до Харара, требовалось проехать на верблюде под палящими лучами солнца около 370 километров. Ждать помощи в безлюдной пустыне не приходилось. Не мудрено, что опытные туземцы предсказывали походу русского офицера самый печальный исход.
Положение несколько облегчалось тем, что Булатович смог присоединиться к двум почтовым курьерам, хорошо знавшим дорогу до Харара. С собой взяли минимум провизии - один мех воды и оружие. Расчёт был на скорость передвижения. Задержка в пути могла стоить жизни.
Выехали поздно вечером, чтобы за ночь, в относительной прохладе, проехать большее расстояние. Верблюдов гнали рысью и только утром спешились в ущелье Баяде. Отдых был коротким. Глоток тепловатого коньяка, кружка какао, разведённого в сырой воде, и - снова в дорогу.
Солнце палило немилосердно. Даже через большие зонты оно обжигало лица и руки всадников. Но первым начали сдавать не люди, а "корабли пустыни". Пришлось перейти на шаг, и к ночи проехали, конечно меньше. Чем рассчитывали. На привалах огонь не разводили, боясь светом привлечь внимание кочевников-сомали, нередко грабивших и убивавших путников. Немало могил погибших довелось увидеть Булатовичу по дороге.
На второй день странники достигли урочища Дагаго. Александр Ксаверьевич с трудом слез с верблюда. Затекшие ноги не держали его, и он кулем повалился на землю. Собрав силы и волю, поднялся, начал готовить нехитрый ужин. Впереди оставалось ещё больше половины пути.
Но вот наконец показался долгожданный Харар. Стража открыла ворота. Три смертельно усталых всадника на измученных верблюдах въехала в город.
Никто в Хараре не мог поверить, что русскому офицеру удалось прибыть из далёкого Джибути, причём рекордно быстро - почти за четверо суток. Переговоры Булатовича с правителем города, геразмачем, были успешными, недоразумения развеяны, и уже через десяток дней русский медицинский отряд благополучно въезжал в Хадар.
В Эфиопии привыкли относится к иностранцам с подозрением. Неудивительно, что сначала и русских принимали так же. Отряд снова был задержан. Булатовичу поручают отправиться в столицу Эфиопии, город Аддис-Абебу, к самому императору, негусу, Менелику II.
От Харара до Аддис-Абебы - расстояние нешуточное, около 700 километров по Данакильской пустыне.
Поехал Булатович в сопровождении нескольких амхарцев-проводников. Мулы неспешно двигались по безлюдной равнине. Впрочем, нет, люди однажды появились. Это были кочевники, промышлявшие разбоем. Они отобрали у путешественников всё и бросили их в песках на произвол судьбы. Булатовича и его спутников ждала неминуемая смерть, если не от голода, то от жажды. Но произошло настоящее чудо. Здесь, в пустыне, они неожиданно повстречали русского отставного поручика Николая Леонтьева, давно обосновавшегося в Эфиопии, и тот поделился с соотечественниками своими припасами.
На восьмые сутки тяжелейшего перехода проводники радостно закричали: "Энтото! Энтото!" Они увидели вдали горы, на склонах которых расположилась Аддис-Абеба, что в переводе с амхарского языка означает Новый цветок.
Дворец императора представлял собой строение, крытое соломой. Менелик сидел на троне под шёлковым балдахином, со всех сторон обложенный подушками. Александр Ксаверьевич впервые увидел негуса Эфиопии - добродушного смуглого человека с широким лицом, чёрными усами и небольшой бородкой.
Булатович сразу вызвал у правителя доверие.
- Мы ждём ваш отряд, - сказал Менелик приветливо, - и просим ускорить его прибытие. Я прикажу сделать всё, что для этого необходимо.
Русский госпиталь работал в Аддис-Абебе до осени 1896 года. Затем его медперсонал отбыл на родину, а Булатович остался, как он писал, "для более обстоятельного знакомства с Абиссинией".
Новый поход Булатовича продолжался около шести месяцев - через горы и бурные реки, леса и пустыни. С небольшим отрядом отважный офицер прошёл (бывало, рискуя жизнью) путь длинной свыше тысячи километров. Он составил подробные карты обследованных районов, изучил быт и обычаи народов Эфиопии, её природу. Понятно, Россия имела в Абиссинии свои государственные интересы, а потому путешествие Булатовича являлось, очевидно, и своего рода разведкой.
Прощание его с Менеликом II было сердечным. В знак уважения император пожаловал гостю боевой плащ из львиной шкуры и головную повязку с львиной гривой.
21 апреля 1897 года на французском пароходе "Амазон" Александр Ксаверьевич отбыл на родину. Вернувшись в Россию, корнет получил звание поручика, его наградили орденом. Вышла в свет книга Булатовича "От Энтото до реки Баро" об увиденном и пережитом. Офицер сделался необыкновенно знаменитым. Все жаждали встречи с ним. Александр Ксаверьевич стал уставать от столичной суеты и был несказанно рад, когда четыре месяца спустя снова оказался в милой его сердцу Абиссинии.
В это время в Аддис-Абебе вовсю шла подготовка к военному походу. Менелик II стремился присоединить к Эфиопии земли, на которые давно уже зарились европейские страны. Тридцатитысячной армии следовало, двигаясь на юго-запад, дойти до озера Рудольфа и водрузить там флаг империи.
Правитель сам предложил своему русскому другу отправиться в поход вместе с войсками под командованием Вальде Георгиса. Ответ был дан сразу: конечно, он согласен. Ещё бы! Ведь это позволило бы побывать в неведомых землях, и особенно в таинственной Каффе (оттуда идёт кофе), куда въезд европейцам был категорически воспрещён.
Многотысячная колонна абиссинцев растянулась на несколько километров. "Замечательно красивое зрелище представляло это войско! - с восхищением писал Булатович. - В каждом солдате чувствовалось сознание собственного достоинства. Как мужественны были выражения лиц этих закалённых в боях воинов, как непринуждённа и величественна их осанка!"
Присоединение новых земель происходило с боями, нередко безжалостными и кровавыми. Булатович, как мог, противодействовал жестокости и грабежам.
Армия продвигалась дальше и дальше на юг, а озера Рудольфа, указанного в маршруте следования всё не было. Солдат мучила жажда и голод. Некоторые стали роптать, косо поглядывая на белого офицера. Туземцы считали, что это по его вине отряды оказались в бескрайней пустыне. Однако Булатович твердо знал: озеро Рудольфа существует, оно открыто раньше и нанесено на карту.
21 марта 1898 года Александр Ксаверьевич записал в походном дневнике: "Колонна наша остановилась. Шашками прорубали мы в густых кустах узкий проход и медленно втягивались в него. Жара стояла невыносимая".
Неожиданно впереди раздался крик: "Вода!" Это была река. "Мы поспешили к ней и без конца пили тепловатую воду, вспоминает Булатович. - Я черпал её своим шлемом и чем больше пил, тем больше чувствовал жажду".
До озера оставалось несколько дней пути. Утром 26 марта пленный туземец вывел воинов к берегу желанного водоёма. Тяжёлый четырёхмесячный рейд был завершён. Каждый принёс по два больших камня. Из них сложили пирамиду, а в центре её установили высокий столб. На вершине заколыхался шёлковый зелёно-красно-жёлтый флаг Эфиопии. Главнокомандующий Вальде Георгис взял в руки ружьё. Все смолкли, напряжённо ожидая первого выстрела.
"Наконец он грянул, - писал Булатович. - И пять тысяч ружей отсалютовали новым владениям Менелика и его флагу. Забили литавры, затрубили трубы, засвистели флейты, раздались боевые песни. Умилённый Георгис обнял меня, и я горячо, от души, поздравил его".
Возвращение победителей было радостным. За мужество Вальде Георгис наградил русского соратника золотой саблей, серебряным щитом и лошадью с дорогим убором. Они простились как братья.
Вернувшись в Россию, Булатович издал вторую книгу под названием "С войсками Менелика II", где подробно рассказывал о своём походе к озеру Рудольфа
10 марта 1899 года Булатович был вновь неожиданно направлен в Эфиопию по личному ходатайству министра иностранных дел М. Н. Муравьева, который писал о нем военному министру А. Н. Куропаткину:
Названный офицер сумел зарекомендовать себя самым блестящим образом во время поездок своих по границе с Эфиопией <...> Он вполне освоился с местными нравами и обычаями, ознакомился с языком страны, которым свободно владеет, и проявил редкие выносливость, храбрость и присутствие духа.
За несколько дней до отъезда, 5 марта 1899 года, Булатовича принял в Зимнем дворце Николай II. Встреча происходила "вне правил", т. е. вне установленного протокола. Впоследствии, когда Булатович уже будет иеросхимонахом, осужденным за "имябожническую ересь", Николай II вспомнит о нем как о "лихом офицере".
Третье путешествие Булатовича в Эфиопию длилось немногим меньше года. На этот раз в его задачу входили не только осмотр территорий и занесение местностей на карту; он должен был также изучить политическую обстановку в стране, сделать доклад о состоянии эфиопской армии и спрогнозировать последствия возможного конфликта с Англией. Булатович представил Менелику подробный план военной реформы эфиопской армии и предложил стать постоянным слугой негуса в качестве наместника земель по реке Баро с тем, чтобы собрать пятнадцатитысячное войско. Ответа от негуса не последовало.
В феврале 1900 года Булатович не без грусти расстался с Эфиопией. Согласно газетным сведениям, на пути домой Булатович посетил Иерусалим, где при Гробе Господнем дал обет посвятить оставшуюся жизнь Богу.
За время своих поездок по Эфиопии Булатович сблизился с негусом Менеликом, который, по сообщению главы русской миссии в Эфиопии П. М. Власова, "восторгался и удивлялся деятельностью А. К. Булатовича, его железной энергией, выносливостью и привычкой ко всем лишениям, знанием военного дела и необычайным мужеством, перед которым отступают все преграды и опасности". Сам Власов так отзывался о Булатовиче:
<...> Этот офицер в своей последней командировке, как и в двух первых, всецело удержал среди абиссинцев установившуюся за ним вполне заслуженную репутацию замечательного лихого кавалериста, неутомимого, бесстрашного и беззаветно преданного своему долгу, и тем доказал самым блестящим образом не одним абиссинцам, а всем европейцам, находящимся здесь, на какие подвиги самоотвержения способен офицер, вышедший из русской школы и имеющий высокую честь числиться в рядах императорской гвардии.
Вернувшись в Россию, Булатович попросился в Маньчжурию, где европейские державы совместно с Россией усмиряли восстание так называемых "боксеров", вспыхнувшее еще в 1898 году. В конце июня 1900 года "боксеры" захватили железнодорожную станцию Хайлар.
23 июня 1900 г. по личному указанию Николая II Главному штабу Булатович был направлен в Порт-Артур в распоряжение командующего войсками Квантунской области. Затем он направлен в отряд генералаН. А. Орлова, действовавший вдоль Китайской-Восточной железной дороги. Участвовал в подавлении Ихэтуаньского восстания. 18 июля 1900 года отряд Булатовича вошёл в Хайлар, захваченный до этого повстанцами, и двое суток удерживал его до подхода основных сил. После взятия Хайлара отряд Орлова двинулся к Хинганскому перевалу. В ночь на 8 августа Булатович лично руководил разведкой вражеских позиций, а затем смелым обходным маневром вышел противнику в тыл. После жестокой схватки китайцы отступили. 135 забайкальских казаков получили за этот бой Георгиевские кресты, а сам Булатович — орден Владимира 4-й степени. Предводитель китайских войск Шоу Шань вскоре после поражения покончил с собой.

По словам современника, Булатович воспринимал войну "не как печальную необходимость, а как нечто светлое, хорошее, святое: он искал войны и военных приключений, жаждал их". Во время военных действий он вместе со своим эскадроном постился и читал Евангелие по главе в день. "Минута боя, - говорил Булатович, - самый благородный, святой момент. Нет выше этого момента. Разве бывают тогда у человека злоба, расчеты, лукавство, сребролюбие и другие пороки?" К каждому бою он готовился, как к смерти, очищая свою совесть. Считал, что людям порочным нельзя идти на войну, ибо по-настоящему храбрым может быть только человек нравственно чистый: "малейшее пятно - и появляется трусость". Сравнивал войну с причастием, к которому надо готовиться всей жизнью. Войны оборонительные ставил особенно высоко: "Святы войны оборонительные. Они - Божье дело. В них проявляются и чудеса храбрости. В войнах наступательных таких чудес мало".
В 1901 году Булатович вернулся в полк, где был назначен эскадронным командиром. В 1902-м его производят в ротмистры и награждают орденами святой Анны 2-й степени с мечами и святого Владимира 4-й степени с мечами; он также получает разрешение носить пожалованный ему французским правительством орден Почетного Легиона. Однако после путешествий по Эфиопии и китайской кампании здоровье Булатовича было подорвано: он сильно повредил зрение и, переболев тифом, очень ослаб физически. В Булатовиче зреет решение расстаться с военной карьерой. 18 декабря 1902 года он сдает командование эскадроном, а 27 января 1903 года увольняется в запас "по семейным обстоятельствам".
Крутой поворот в жизненной судьбе Александра Булатовича происходит в 1903 году. После увольнения в запас он поступает послушником в Важеозерскую Никифоро-Геннадиевскую пустынь, что за Невской заставой в Петербурге. Мы не знаем, что побудило Булатовича принять решение, столь необычное для офицера такого ранга и весьма неожиданное для многих его друзей, но очевидно, что оно не было внезапным. Среди причин поступления Булатовича в монастырь называли также влияние на Булатовича знаменитого пастыря и чудотворца о. Иоанна Кронштадтского, с которым он неоднократно встречался и который в конце концов благословил его отправиться на Афон. Одну из таких встреч, имевшую место 26 августа 1903 года, Булатович описывает в книге "Моя борьба с имяборцами":
<...> Мы вместе с бывшим моим игуменом о. Георгием приехали в Кронштадт, желая повидать дорогого батюшку. Но его не было дома. Он был в Петрограде и должен был приехать только вечером. Проходя мимо его дома, я мысленно пожелал: "Хоть бы мне батюшка дал какое-нибудь словечко в руководство". Вечером о. Иоанн приехал, и мы с о. Георгием пошли к нему на квартиру. Нас впустили, и о. Георгий прошел к нему в комнату, а я, как смиренный послушник, остался ждать на кухне, не дерзая беспокоить батюшку в столь поздний час. Там я сидел в ожидании, пока выйдет о. Георгий, и, счастливый тем, что побывал хотя на квартире у дорогого батюшки, мирно сидел в уголочке и занимался Иисусовой молитвой. Каково же было мое удивление, когда вдруг сам о. Иоанн пришел на кухню и, направившись ко мне, ласково приветствовал, поцеловал и повел к себе в комнаты. Спросив меня о моем духовном житье-бытье, он вдруг повернулся, побежал в другую комнату и оттуда вынес свою книжку и, вручая ее мне, сказал: "Вот тебе в руководство".
Это была та самая книга, в которой спустя несколько лет, уже будучи на Афоне, Булатович прочитает слова "имя Божие есть Сам Бог".
Вместе с Булатовичем в монахи ушли шестеро солдат его эскадрона . Вслед за своим командиром они отправились на Святую Гору Афон, где поселились вместе с ним в Андреевском скиту Ватопедского монастыря. 8 марта 1907 года Булатович принял схиму с именем Антоний, а 8 мая 1910 года был рукоположен в священный сан.
В марте 1911 года иеросхимонах Антоний (Булатович) вновь отправился в Эфиопию, откуда вернулся лишь в январе 1912 года. Ещё в 1898 году во время похода с войсками Менелика II Александр Ксаверьевич подобрал у озера Рудольфа израненного черного мальчика лет трёх-четырёх, доброго и кроткого. Назвал его Васькой, вылечил, привёз в Россию, крестил и обучил грамоте.
Однако Васька тосковал по родине, и Булатович в конце концов отправил своего воспитанника обратно в Эфиопию. Формальным поводом для поездки было его желание навестить своего крестника Ваську и преподать ему причастие Святых Тайн. Однако были и другие цели: о. Антоний, в частности, хотел разведать возможность открытия русской церковной миссии в Эфиопии. Единственным источником, из которого мы узнаем об этой последней поездке Булатовича в Эфиопию, является сохранившееся донесение поверенного в делах посольства России в Эфиопии Б. Чемерзина от 15 декабря 1911 года. В нем говорится о том, что, приехав в Эфиопию, о. Антоний после двух месяцев болезни встречался со своим старым знакомым негусом Менеликом II, к тому времени тяжело больным, которому пытался оказать медицинскую помощь (как кажется, безуспешно). Затем о. Антоний предпринимал возможность создания на острове, расположенном на озере Шале, подворья Андреевского скита, в котором он мог бы поселиться с 5-6 другими монахами (очевидно, теми самыми бывшими солдатами его эскадрона, которые вместе с ним ушли на Афон). Однако этим планам не суждено было сбыться. Эфиопское правительство отнеслось к ним неодобрительно, да и начальство Андреевского скита, похоже, не было особенно заинтересовано в их осуществлении. 6 января 1912 года иеросхимонах Антоний был отозван на Афон, "увозя с собою одни надежды и ни одного положительного обещания со стороны власть имущих".
Когда на Афоне начались имяславческие споры, о. Антоний не принимал участия в них и даже ничего о них не знал, так как вел очень замкнутый образ жизни. Когда в 1912 г. игумен Андреевского скита Иероним попросил его, как образованного человека, составить мнение о вызвавшей споры книге «На горах Кавказа», написанной схимонахом Иларионом, иеросхимонах Антоний поначалу решил, что положение «Имя Божие есть Бог» ошибочно и даже написал письмо самому автору книги с обличением в неправомыслии. Но почти сразу после этого он нашел имяславческое положение в книге св. Иоанна Кронштадтского, которую тот дал в «руководство» о.Антонию, когда он был ещё послушником и находился в России. После этого иеросхимонах Антоний сжег свое письмо схимонаху Илариону, сказал игумену Иерониму, что в его книге нет никакой ереси и вскоре стал одним из защитников имяславия.
« На Афоне,- рассказывал о.Антоний, - большим влиянием пользовался духовник Пантелеимонова скита Агафодор. Лет десять назад в Петербурге, где больше суеверия, чем в деревне, появилась прорицательница Наталия. Она обирала простодушных суеверов. Слух о ней дошёл до Афона. Когда она была в Иерусалиме, то Агафодор, будучи также там, спрашивал её о своём будущем. Возвращаясь в Россию, Наталия остановилась у Афона, и Агафодор с братией подъехал к её пароходу и кланялся ей в ноги. Узнал об этом кавказский старец пустынник Иларион и высказал в письме, что поступок Агафодора нехороший. Не у какой-то женщины, а у Божьей Матери должен просить милости и откровения афонский монах. Это письмо вошло в Иларионову книгу "На горах Кавказа", в которой пустынник говорил об имени Иисуса Христа как о Божественном. Книга понравилась афонским монахам. Агафодор ничего не имел против "имяславия", но хотел изъять книгу за письмо о себе. Изъять не удалось. Тогда он заказал монаху Хрисанфу Минаеву (другу Льва Тихомирова, участвовавшему с ним в заговоре 1881 года против императора и принесшему, как и Тихомиров, раскаяние) написать злую рецензию. Тот так постарался, что Агафодору даже пришлось смягчать резкие выражения. В рецензии, конечно, пришлось говорить не о "пророчице" Наталии, а об имени Иисус. Рецензия была напечатана в почаевском "Русском Иноке". Антоний волынский, прочитав рецензию, резко высказался об "имяславцах", и - трагедия началась.
- "Имеславие" всегда существовало, от святых отцов шло, и никто никогда не объявлял это монашеское учение ересью».
В России тайно готовились к свержению Самодержавия. Главные союзниками в этом беззаконии были российское правительство, тайные и явные враги Самодержавия, а также Синод РПЦ. Им было жизненно необходимо низложить главную опасность для революции в России- афонских монахов-подвижников, ревностных сторонников Самодержавия.
Вопрос об имяславии был всего лишь поводом для борьбы с афонцами. Монахов Св.горы Афон обвинили в «ереси», но оказалось что многие из российских иерархов…..сами являлись сторонниками еретических учений варлаамитов и евномиан(имяборческая ересь).
Иеросхимонах Антоний вступил в жестокий неравный бой с представителями Синода против их еретических утверждений. О.Антонием были написаны Бессмертные сочинения, в которых он на основе святоотеческих творений доказал, что имяславие- учение православной церкви, а утверждение Синода- ересь.
В марте 1913 г. по поручению братии Андреевского скита иеросхимонах Антоний выехал с Афона в Санкт-Петербург для разъяснения имяславческого учения и позиции имяславцев.
Он продолжал свою борьбу за признание имяславия, издал несколько богословских книг, доказывающих истину, встречался с императором Николаем II, и в конечном счете сумел обеспечить оправдание для афонских монахов-имяславуцев — имяславцам позволили возвратиться к служению в Церкви без покаяния.
В 1914 году иеросхимонах Антоний (Булатович) направил государю императору Николаю II письмо в защиту имяславия.
«Мы не хотим раскола и скорбим о том бедствии, которое ныне постигло нашу Церковь, желали бы, чтобы в Церкви снова наступил мир и всякие догматические споры прекратились, но отступать от исповедания Божества Имени Божия мы не считаем для себя вправе и покориться Святейшему Синоду считаем за вероотступничество».
Государь в ответ направил письмо на имя митрополита Московского Макария, в котором благоприятно отозвался о имяславцах.
Когда иеросхимонах Антоний (Булатович) приехал с Афона в Россию искать «правды Божией» у Русской Православной Церкви, то его прежде всего подвергли обыску в Одесском монастыре, а потом посадили под арест, но о.Антоний совершил побег и приехал в Санкт-Петербург. Св. Синод предложил Министерству внутренних дел выслать его из Петербурга как человека беспокойного. Полицейскими преследованиями ответили на его духовную жажду правды и истины. Он был выслан под надзор полиции в родовое имение.
Так Россия по вине архиереев катилась в бездну революционной погибели. Во всех православных храмах России было прочитано еретическое хуление Имени Божия, составленное Синодом. Это нечестие и переполнило чашу гнева Божия- в 1917 году грянула кровавая революция.

28 августа 1914 о.Антоний получил разрешение поехать в действующую армию как армейский священник.
Во время Первой мировой войны отец Антоний не только служил священником, но и во многих случаях вёл солдат в атаку, был награждён наперсным (священническим) крестом на Георгиевской ленте.
Лишь окончательно расстроенное здоровье и болезнь глаз вынудили его вернуться в столицу. После революции он уезжает в родную Луцыковку.
В 1918 году Синод РПЦ, запятнавший себя страшным грехом клятвопреступления, снова обвиняет имяславцев в ереси и отлучает их от причащения Св.Таин. Это постановление было вопиющим беззаконием и явилось доказательством того, что архиереи РПЦ являются сторонниками имяборческой ереси.
Это явное отступление от Православия закончилось страшной трагедией- гонениями на Церковь. Кровью и страданиями пришлось священнослужителям искуплять свою приверженность имяборческой ереси и молчаливое согласие с хулой на Имя Божие.
Отец Антоний был убит бандитами в ночь с 5 на 6 декабря 1919 года, защищая от ограбления неизвестную женщину. Похоронен в селе Луциковка Белопольского района Сумской области, Украина. 6 сентября 2003 г. были обретены его нетленные мощи. 23 августа 2009 года на могиле установлен и освящен гранитный крест.
Рассказ иеромонаха Симеона (Гагатика)(УПЦМП)(в сокращении):
«5 сентября 2003 года, на отдание Успения Пресвятой Богородицы, в селе Луциковка Сумской области произошло обретение мощей великого защитника почитания Имени Божиего и исповедника, иеросхимонаха Антония Булатовича.
……под лопатами стало слышаться пустое место. В яму спустился наш прихожанин, благоговейнейший человек, Юра, который осторожно, руками расчистил землю над местом, где чувствовалось захоронение, и увидел то, что принял за священническое облачение. Он извлек отрезок парчовой ленты с узором в виде виноградной лозы, который мы все приняли за часть поруча, а спустя еще минуту поисков извлек на свет перст. Этот перст, когда мы позже внимательно его разглядели, оказался хотя и высохшим, но нетленным - с кожей и ногтем.
Здесь раскопки на время приостановились. Посовещавшись, решили раскапывать всю площадку вокруг гроба, чтобы по нему не топтаться ногами и не повредить его содержимого, но осторожно снять землю с гроба руками, находясь сбоку от него, а не сверху. На это ушло часа два, приближался вечер. Но вот наконец показался гроб. В яму спустились священнослужители и очень осторожно сняли руками оставшуюся землю. Крышка гроба была повреждена и мы снимали ее по частям. Вся она была обита желтым шелком, уже почти истлевшим, и прекрасно сохранившейся церковной лентой-галуном, которая шла по всему периметру гроба и из которой со всех сторон его были сделаны кресты. Часть такого креста мы и приняли за деталь поруча, как обнаружилось тогда, когда мы увидели настоящие поручи.
В гробу лежал священник, в фелони, глава была накрыта бархатным покровцом. Именно в этот момент небо, впервые за весь пасмурный с самого утра день прояснилось на западе, показалось яркое солнце, светом своих лучей оно осветило лежащего в гробу и как бы засвидетельствовало, что и оно участвует в нашей радости.
Возле правого плеча лежало кадило, в нем еще оставался ладан, а у изголовья - Евангелие. Бумага Евангелия истлела, но сохранился его оклад.
Сами мощи сохранились в виде костей. Цвет их восковой с розовым оттенком. Такой вид мощей для афонских монахов, к числу которых принадлежал о. Антоний, считается на Святой Горе признаком того, что подвижник угодил Богу. Череп оказался разбитым на части. Это совпадало с тем местным преданием, согласно которому бандиты убили о. Антония выстрелом в голову. Вокруг черепа сохранилась черная материя - монашеский клобук. Креста мы не нашли, что подтверждало еще одно предание об ограблении могилы. Нашли зато серебряную кустодию с фелони, что окончательно подтвердило иерейский сан покойного (мы тогда еще не расчистили всю фелонь и как бы не исключали иных версий, например, что это диаконский стихарь. После последовавшей расчистки, совершенной уже в помещении церкви, покрой фелони говорил уже сам за себя).
В яму опять спустились мужики, они расчистили землю вокруг гроба, после чего мы разобрали его стенки. О. Владимир приготовил новый гроб. Мы осторожно подняли тело о. Антония, которое сохраняло связность своих сочленений, и переложили его в этот новый гроб. Сразу началась заупокойная лития, а по ее окончании с пением Трисвятого гроб был перенесен в приходскую церковь.
К этому времени уже наступила полная темнота, и так как в храме, расположенном в одной из комнат сельского клуба (старая церковь была разрушена), электричества нет, то дальнейшую расчистку мощей мы перенесли на понедельник 8 сентября».

Рассказ монахини Кассии (Сениной)(РАПЦ)(в сокращении):
«Мощи пролежали в могиле 83 года. Гроб был, видимо, богатый, дубовый, украшен сверху лентами. Сам гроб почти весь сгнил, остались только отдельные куски, да и те почти рассыпались в руках.
Сохранился крест на остатке от крышки гроба.

Также очень хорошо сохранились ленты, украшавшие гроб снаружи:
Поскольку гроб почти сгнил, мощи были все в земле (там чернозем, а внизу глина), поросли корнями, и их нужно было очищать от всего этого. Первоначально это выглядело не очень вдохновляюще - непонятно, что, засыпанное землей.
Впрочем, можно было различить отдельные детали. Например, вот видно желтое - это кости черепа, а блекло-черное - остатки клобука. Облачение было зеленым. Впрочем, можно было различить отдельные детали. Например, вот видно желтое - это кости черепа, а блекло-черное - остатки клобука. Облачение было зеленым.
Вот так выглядело очищение мощей:
Мне очищать мощи не разрешили, хотя я уже было вооружилась кисточкой: о. Симеон сказал, что женщинам нельзя. Нельзя так нельзя. Я просто смотрела, а также выходила на улицу и фотографировала окрестности. Там действительно очень живописные места.
Потом, впрочем, мне разрешили просеивать в руках прах, сыпавшийся с мощей, на предмет того, нет ли там осколков косточек, кусочков облачения итп. Постепенно стало кое-что вырисовываться.
Остатки клобука. Видно, что все в корешках.
Челюсть и рука. Видна поруча и косточки от пальцев. Вот почему-то косточки рук были не желтые, а темные. (Вероятно и на других косточках рук сохранялось нетление, руки сжимали крест. При ограблении гроба грабителями был вырван из рук крест, при этом естественно нетление на руках было разрушено и перемешалось с землёй.- Общ.)
Нашли большой палец правой руки, на котором сохранилась нетленная плоть, высохшая, конечно, и ноготь.
Кадило и оклад Евангелия, которые были положены в гроб при похоронах о. Антония:
Отдельные детали облачения очень хорошо сохранились.
Сохранилось несколько кусочков слежавшихся страниц Евангелия. Текст можно было разобрать только на одном из кусочков. Я разобрала слова "поряду" и "утверждение" и сообразила, что вроде бы первое встречается в Евангелии только в одном месте. Я попросила и нашла этот отрывок - из начала Евангелия от Луки: "Понеже убо мнози начаша чинити повесть о извествованных в нас вещех, якоже предаша нам иже исперва самовидцы и слуги бывшии Словесе, изволися и мне, последовавшу выше вся испытно, поряду писати тебе, державный Феофиле, да разумееши, о нихже научился еси словесех, утверждение".

(На фото нетленный перст о.Антония)

Частичная нетленность мощей иеросхим.Антония является лучшим доказательством его святости и того, что имяславие не «ересь», а учение Православной Церкви.

Дополнительные материалы к жизнеописанию Иеросхим.Антония:
Забытые страницы истории церковно-революционной деятельности Св. Синода РПЦ или почему погибла Святая Русь(Часть 1).
Часть книги иеросхимонаха Антония (Булатовича) « Православная Церковь о почитании Имени Божия и о молитве Иисусовой». С-П., 1914г., посвященная вопросу об имяславии.
источник информации
источник информации