ШАМОРДИНСКАЯ КАЗАНСКАЯ АМВРОСИЕВСКАЯ ЖЕНСКАЯ ПУСТЫНЬ
Часть 1. Основание обители
На Калужской земле, освященной подвигами и трудами святых угодников Божиих, недалеко от прославленной Оптиной пустыни расположена Казанская Свято-Амвросиевская женская пустынь. Она основана великим Оптинским старцем преподобным Амвросием при деятельном участии его духовной дочери – схимонахини Софии (Болотовой, 1845-1888), назначенной впоследствии ее первой настоятельницей.
По промыслу Божию преподобным Амвросием для устроения этой обители было избрано небольшое имение близ деревни Шамордино, принадлежавшее помещикам Василию Полиевктовичу и Евдокии Ивановне Калыгиным. Один богатый господин, живший в Москве и часто приезжавший к батюшке Амвросию, попросил его купить недалеко от Оптиной пустыни дачу, в которой намеревался поселиться со своей семьей. Батюшка, ко всем относившийся с любовью, старался помочь в устройстве этого дела и при свидании с помещиком В. П. Калыгиным предложил ему продать свое имение. Калыгин согласился, при условии, если ему с женой будет дано место в монастырской гостинице, чтобы дожить последние дни своей жизни при Оптиной пустыни. За год до продажи имения Калыгину было видение: над его домом в облаках дивный храм и неземное ангельское пение. Когда стало известно, что московский господин по изменившимся семейным обстоятельствам не сможет проживать в этом имении, батюшка благословил приобрести его монахине Амвросии: «Вот мать Амвросия, жребий тебе выпадает взять это имение для себя. Будешь жить там, как на даче, с своими внучками, а мы, – прибавил старец, может быть, в утешение ей, – будем ездить к тебе в гости». Осенью 1875 года монахиня Амвросия купила у жены коллежского асессора Евдокии Ивановны Калыгиной 51 десятину 2300 сажен земли при сельце Шамордине и Васильевском.
Монахиня Амвросия, в миру Александра Николаевна Ключарева, происходила из дворян Тульской губернии, была близкой духовной дочерью преподобного Амвросия. Ее муж, Феодор Захарович Ключарев, бывший надворный советник, желая послужить Богу в монашеском чине, поселился в Оптинском скиту, где выстроил себе дом. Александра Николаевна была глубоко верующей, но долго не решалась оставить мир. По молитвам старца Амвросия она приняла постриг и поселилась в Белевском Крестовоздвиженском монастыре Тульской епархии, откуда часто приезжала к нему в Оптину. Супруги Ключаревы обладали добрым отзывчивым сердцем и были милосердны и сострадательны. Много жертвовали на устройство храмов и монастырей, помогали бедным.
В окрестностях Оптиной и Шамордина вспоминали о матушке Амвросии: «Что хромы, что слепы – все к ней». Большая часть прислуги при поступлении ее в монастырь, будучи предана своей госпоже, не оставила ее, говоря, что она для них как мать родная. Мать Амвросия воспитывала двух внучек – дочерей сына, взяв которых всего трех недель от рождения после смерти их мамы, поселилась при Оптиной Пустыни в специально выстроенном доме вблизи монастырских гостиниц. Крестным отцом девочек, Веры и Любови, по ее просьбе стал батюшка Амвросий.
В следующем 1876 году, на святках, преподобный Амвросий направил своего келейника отца Михаила освидетельствовать купленное имение. Оно представляло собой небольшой хутор в 200 десятин земли, стоящий в некотором отдалении от Калужской дороги. На крутой горе, недалеко от ската, располагался деревянный и очень ветхий одноэтажный домик, крытый соломой, с маленькими окнами и русской печью. Одну половину дома занимали хозяева, другая – служила амбаром. Неподалеку размещались рига и несколько закут для скота. Все строения находились в полуразрушенном состоянии и производили впечатление крайнего запустения. Но само место привлекало своей красотой: высокая крутая гора, покрытая густым лиственным лесом, спускающимся к ложбине, по которой, извилисто, течет небольшая речка Серена. За ней – луга и далее опять холмы, зеленеющие и пестреющие летом многочисленными цветами; левее, на юго-востоке виднеются поля, засеянные хлебом, за ними – Оптинский хутор над рекой Жиздрой, далее – вековой бор, еще далее – поля, луга и перелески; и только на востоке, примерно в версте, – деревня Шамордино. Весной батюшка вновь благословил отца Михаила съездить в купленное имение поправить обветшавший дом. Вместе с отцом Михаилом преподобный направил одну из своих духовных дочерей, дав наставление хорошенько осмотреть лес и берег реки Серены. Вот как она передает свои впечатления от этой поездки: «Ну что? – встретил меня старец, – Осмотрела?». «Спаси Господи, батюшка! – вырвалось у меня, – уж угостили поездкой, чего там осматривать, лес нечищеный да болото непроходимое, еще развалюшки какие-то». А батюшка в ответ: «Вот и дурак. Деревья мы с корнем повыдернем, гору всю разроем, у нас там все жилое; а по берегу-то капусту насадим и будет она у нас там в обхват», – и батюшка руками показал. Кто мог думать, что через несколько лет все исполнится».
Батюшка благословил матушку Амвросию строить по его плану дом. Большой, деревянный одноэтажный, на высоком каменном фундаменте; и устроить в нем просторный зал в восточной части, а комнаты внучек – в северной, о чем скорбела мать Амвросия.
Позже, вспоминая об этом, он говорил: «Она строила детям дом, а нам нужна церковь». Приезжая в Шамордино, старец все обходил и осматривал, иногда вдруг остановившись, просил измерить указанное место и поставить колышки, вероятно, обдумывая и обозначая место будущих построек, будучи уверенным, что здесь будет святая обитель. Евгений Поселянин писал: «В те дни как Шамордино отошло к Ключаревым, жил Божий человек, именем Пахомий. Он вел суровую жизнь, не был как другие, а юродствовал. Отец Амвросий понимал его и чтил своим уважением. Пахомий полюбил Шамордино и часто приходил сюда. Его видели погруженного в странное занятие. Он медленно, точно присматриваясь, ставил в разных сторонах колышки, как бы отмеряя землю. При этом иногда от него слыхали слова: «Здесь собор будет, а здесь келии». Отец Амвросий советовал: «Примечайте, примечайте, где он колышки вбивает: так все и будет». Потом Пахомий не раз говорил: «Сюда знать пойдет, здесь княжны и графини жить будут». Когда только был выстроен дом, и Пахомию стали объяснять, где что будет, он все качал головой и на слова «Вот тут – Верочкина спальня, тут кладовая» отвечал: «Нет, тут ризница, а тут притвор». Привели его тогда к склону холма, где стояла красивая беседка, он промолвил: «Славная какая часовня стоит». Впоследствии там, действительно, была выстроена часовня. Окидывая взором все пространство Шамордина, Пахомий задумчиво твердил: «Ишь галок–то сколько налетело, много их, много – Лавра тут будет. А колокол какой звонкий – далеко его слышно».
Сама мать Амвросия жила в Оптиной, часто забирая внучек к себе или надолго приезжая в имение. При ее заботливом воспитании девочки росли необыкновенными детьми, кроткими, нежными, любящими друг друга и очень привязанными к батюшке. Они никогда не шалили, часто молились и любили церковные службы, хорошо зная их порядок. Видя их особенную религиозность и любовь к молитве, мать Амвросия радовалась, но говорить с ними о монастыре не позволяла, считая, что это решение должно быть добровольным, а не внушенным с детства. Подрастая, девочки стали размышлять о том, сколько им жить на земле, и настойчиво повторять, что они не хотят жить дольше двенадцати лет.
Во вновь устроенном имении текла жизнь, близкая к монашеской. В шамординском доме вместе с девочками жили вдовы и сироты-девицы из бывших крепостных, долго и преданно служивших матери Амвросии. Со временем к ним стали присоединяться родственницы, искавшие уединения и молитвы. Благочестивое настроение монахини Амвросии отражалось на всем укладе их жизни. Заботясь о них, она по благословению старца Амвросия ходатайствовала перед Калужским архиепископом Григорием (Миткевичем, 1807-1881) о разрешении устроить в ее имении женскую общину с богадельней и домовой церковью.
Но это прошение монахини Амвросии владыка Григорий не успел направить в Святейший Синод, отошедши ко Господу в марте 1881 года. Вскоре заболела и сама мать Амвросия, и, проболев все лето, 23 августа того же года скончалась, оставив духовное завещание, по которому все имение переходило в пользу общины. Душеприказчиками в этом деле она избрала потомственных дворян – надворного советника Дмитрия Ивановича Звягина и коллежского секретаря Николая Дмитриевича Флорова, уполномочив их довести до конца начатое ею дело. Через два года после кончины монахини Амвросии умерли от дифтерита в возрасте двенадцати лет и ее внучки. Вскоре после этого по духовному завещанию монахини Амвросии в ее имении была устроена женская община с домовым храмом. Первыми насельницами стали жившие при матушке Амвросии в этом имении 35 вдов и девиц-сирот, которые имели желание проводить жизнь свою в постоянной молитве и в подвигах спасения души.
Помощницей в устроении юной обители преподобный Амвросий избрал свою преданную духовную дочь Софию Михайловну Болотову, происходившую из древнего и благочестивого рода дворян Болотовых Тульской губернии. Получившая воспитание в глубоко верующей семье, в которой из пятерых детей четверо приняли монашество, она с ранней молодости готовила себя к служению Богу. Желая угодить Господу и стремясь к духовному совершенству, она часто уединялась, иногда даже тайно покидая дом, предаваясь посту и молитве. В тридцатилетнем возрасте вышла замуж, но спустя год и два месяца – овдовела, оставшись с дочерью, появившейся на свет через три дня после смерти мужа. Когда ей поднесли новорожденную, она сказала: «Ты будешь девочка Божия, и никогда никаких материнских прав я на тебя иметь не буду, но Сама Царица Небесная управит тебя в жизни по воле Своей». По промыслу Божию София Михайловна вскоре вступила под духовное руководство преподобного Амвросия, старца Оптинского, и открыла ему свое заветное желание посвятить себя монашеской жизни. Но прежде старец подверг ее испытанию, благословив выйти замуж за пожилого господина, которого он ей укажет. София Михайловна была крайне смущена таким указанием, однако с покорностью и смирением покорилась ему и стала женой козельского помещика Николая Ивановича Астафьева, доброго хорошего человека, но очень болезненного и с тяжелым характером. Живя с ним из послушания преподобному Амвросию, София Михайловна училась отречению от своей воли и смирению. Преподобный Варсонофий Оптинский говорит: «Смирение уподобляет нас Самому Богу, Который смирил Себе, послушлив был даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 8). Смирение можно стяжать посредством послушания. Человек, подчиняющий свою волю духовному руководителю, побеждает гордость и приобретает смирение. Оттого-то людям, особенно молодым монахам, послушание необходимо». Батюшка Амвросий говорил, что другой такой послушницы, как София Михайловна, у него не было и не будет.
Николай Иванович имел слабое здоровье, часто болел, и она заботливо ухаживала за ним с истинным христианским терпением, считая своей священной обязанностью, чем только можно успокоить и облегчить его страдания. И этот брак был недолгим. Николай Иванович Астафьев скончался 19 мая 1884 года. После смерти мужа закончилось испытание, которое возложил на Софию Михайловну батюшка Амвросий, и теперь она смогла исполнить давнее желание посвятить свою жизнь служению Богу в монашеском чине. Оставив нежно любимую единственную девятилетнюю дочь на воспитание ее крестной матери, она полностью посвятила себя служению Господу, исполнив слова, сказанные Иисусом Христом: «кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». (Мф. 10, 37).
22 августа 1884 года она подала прошение епископу Калужскому и Боровскому Владимиру (Никольскому, 1829-1900) о поступлении в Шамординскую общину.
Через три дня, 25 августа, настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий и духовник обители старец Амвросий также направили Преосвященнейшему Владимиру представление к утверждению Софии Михайловны настоятельницей новой общины, приложив к этому рекомендательное письмо.
Открытие общины, освящение в ней домовой деревянной церкви в честь Казанской иконы Божией Матери и одновременно назначение матушки Софии настоятельницей состоялось 1/14 октября 1884 года на праздник Покрова Божией Матери. Для совершения богослужения в новую общину был определен протоиерей Иоанн Троицкий. Бывши уже преклонных лет, он отличался ревностным служением и особым глубоким уважением и почтением к старцу Амвросию. Всей душой он полюбил обитель, горячо принимая к сердцу все ее горести и радости. Имея доброе отзывчивое сердце, тайно помогал сестрам, живя с ними в мире и согласии.
Новоустроенная женская община стала называться Казанскою в честь особо чтимой в ней Казанской иконы Божией Матери, по расположению на высокой горе – Горскою, по близости деревни Шамордино – Шамординскою.
История иконы Божией Матери, во имя которой получила свое название обитель, такова. Однажды к матери Амвросии (Ключаревой), когда она жила в Белевском Крестовоздвиженском монастыре Тульской епархии, пришла незнакомая женщина и принесла Казанскую икону Божией Матери, прося временно оставить ее, а ей самой дать десять рублей, так как она умирает от голода. Мать Амвросия взяла икону к себе в келью, дав женщине десять рублей. Прошло много дней, но за иконой никто не пришел. Через некоторое время к матушке Амвросии пришла другая женщина, рассказав, что у нее сильно болит рука и во сне она видела себя молящейся перед Казанской иконой Божией Матери, слышала голос: «Возьми масла из лампады от этой иконы, которая находится в Белевском монастыре, мажь больную руку и получишь исцеление», – пояснив, что она ходила по кельям, но нигде этой иконы не видела. Когда ей показали икону, находящуюся у монахини Амвросии, она, радостно всплеснув руками, воскликнула: «Вот Она, Матушка Царица Небесная, Та Самая, Которую я видела во сне!», – и упала перед иконой на колени. Позже она пришла вновь, принеся бутылку деревянного масла в лампаду перед этой иконой Царицы Небесной – в благодарность за полученное исцеление. Матушка Амвросия благословила возжигать неугасимую лампаду перед этим образом, для чего покупать масла на десять рублей. Однажды закончилось лампадное масло, а денег не было ни копейки, матушка Амвросия стала сама растапливать печку, находящимися у нее старыми письмами, что она обычно делала, будучи расстроенной. Вдруг ей попался нераспечатанный конверт, вскрыв который, она вскрикнула от радости и удивления, обнаружив в нем десять рублей: «Сестры, сестры, смотрите-ка, Царица Небесная какое чудо сотворила!». С этого времени стали особенно чтить эту икону. Старец Амвросий не раз говорил сестрам, указывая на нее, что она – чудотворная.
Часть 2. Под покровом Божией Матери и водительством старцев
С отеческой любовью о спасении душ старец направлял в общину бедных вдов, сирот, убогих и иных обездоленных женщин, не имевших средств поступить ни в какую другую обитель. Протоиерей Сергий Четвериков пишет: «Имя старца Амвросия привлекло в обитель сестер со всех концов России, из всех классов общества. Пришли сюда и молодые курсистки, искавшие и находившие у старца указание смысла жизни; пришли богатые и знатные помещицы, вкладывавшие свои материальные средства на созидание обители. Были здесь и любительницы благочестия из купеческого звания, принимавшие иногда тайный постриг еще до поступления своего в монастырь. И особенно много было простых крестьянок. Все они составили одну тесную семью, объединенную безграничною любовью к собравшему их старцу, который, со своей стороны, любил их также искреннею отеческою любовью. С особенною любовью принимал он в свою обитель всех обездоленных, несчастных, бесприютных: «Таких-то, – говорил он, – нам и нужно». Однажды, когда старцу сказали: «Батюшка, что же вы все больных да убогих принимаете, а чем содержать их будете?», – он ответил: «Да на больных, да на убогих мне Бог больше посылает, а на здоровых иногда и вовсе ничего не дает». Одной из послушниц, посетовавших, что в Шамордине «трудно и голодно, и тесно, и ничего там нет – плетни одни», батюшка Амвросий сказал: «Погоди, придет время – в Шамордине всего будет в изобилии, и многие захотели бы быть там, да не всем дано будет, а только тем у кого Ш на лбу написано…».
Из-за болезни батюшка Амвросий не мог часто приезжать в юную общину, и ближайшим помощником в ее устроении и духовном окормлении сестер был назначен его ученик отец Анатолий (Зерцалов, 1824-1894), который бывал в Шамордине еще при жизни монахини Амвросии (Ключаревой).
Будучи пламенным делателем Иисусовой молитвы, он наставлял и сестер постоянно творить ее и соблюдать чистоту сердца. Учил сестер, что нужно так молиться, чтобы между душой молящегося и Богом ничего не было и никого, только Бог и душа; чтобы молящийся не чувствовал ни неба, ни земли и ничего кроме Бога, иначе молитва будет несовершенная. Когда была устроена церковь, отец Анатолий сам учил сестер Уставу богослужения, положил начало чтению Неусыпаемой Псалтири и душеполезному чтению за трапезой. Преподобный Амвросий отмечал, что отцу Анатолию дан особый дар – утешать молодых, замечая при этом сестрам, что он редко берет их к себе на беседу, потому что спокоен за них – они с отцом Анатолием. К батюшке Амвросию сестры обращались как к старцу, а к батюшке Анатолию как к отцу. Двадцать один год батюшка Анатолий окормлял шамординских сестер. Матушка София, с глубоким почтением относившаяся к нему, говорила: «Это не отец, а нежная мать своим детям». Они оба удивительно сходились во взглядах и действовали единодушно. Преподобный Амвросий был как бы главою, а они во всем его покорными учениками, согласными между собой. Матушка София называла батюшку Амвросия «великим», отца Анатолия – «большим», «нашим апостолом», высоко ценя его необыкновенную любовь к ближнему. Она говорила, «что хороший монах ничем не отличается в приемах обращения от самого благовоспитанного аристократа. Но разница между ними есть и большая: аристократ держит себя с тактом из приличия, а примерный монах – из убеждения и любви к ближним. И как на образец для подражания указывала в этом случае на отца Анатолия». Замечая грусть некоторых сестер, она говорила: «Разве можно печалиться, ведь сегодня к нам приезжает отец Анатолий».
Батюшка Амвросий говорил своим чадам, «чтобы жить в монастыре, надо терпения не воз, а целый обоз», «чтобы быть монахиней, надо быть либо железной, либо золотой» и пояснял: «железной – значит иметь большое терпение, а золотой – большое смирение». Матушка София также старалась внушить сестрам должные понятия о монастырской жизни, являя собой пример кротости, смирения и полного послушания. При этом она много сил и времени отдавала устроению обители, в которой первоначально, кроме домового храма и нескольких деревянных келий для сестер, ничего не было: ни денег, ни каких-либо запасов, – а число сестер постоянно увеличивалось. Благодаря неустанным трудам матушки Софии, не жалеющей своих личных средств, в скором времени были открыты богадельня и детский приют. Но самое главное в период ее настоятельства – создание особого духовного фундамента, в основу которого были положены любовь и милосердие к ближним. Вот как об этом писал епископ Трифон (Туркестанов): «…Вот, например, – подползает к старцу безногая, с уродливым горбом, вся трясущаяся от болезни святого Витта. Кроме обид, оскорблений – эта несчастная ничего не видала от людей. Понятно, почему в душе ее – раздражение, злоба против них. Видя несчастную, старец изменяется в лице и посылает ее в Шамордино. Вот другая – на костылях, чахоточная, в лице ее кротость, она терпеливо переносит свою участь, но ей негде жить, ее отовсюду гонят, она никому ненужная, лишняя! – Старец поговорил с ней, прослезился над ее страданиями, и посылает ее в Шамордино. Вот приносят к нему детей, брошенных на произвол судьбы преступными или несчастными родителями. Бедные детки, покрытые грязными тряпками, иногда с золотушными ранами на теле, протягивают к нему свои ручонки. И старец отправляет их в Шамордино».
Монастырский приют первоначально был открыт как детские ясли, где местные крестьянки во время полевых работ могли оставлять своих малолетних детей. Сестры обители в приюте не только смотрели за детьми, кормили, поили их, но и с теми, кто постарше, занимались первоначальным обучением чтению и письму, Закону Божию. Преподобному Амвросию очень нравилось устроение в общине яслей и затем приюта. Отмечая в этом деле усердие матушки Софии, труды которой еще в миру на поприще благотворительности приняли характер подвига, он несколько раз повторял: «Ах, как это ты хорошо придумала, мать, как это мне нравится!». Приезжая в Шамордино, он всегда посещал приют. Дети очень любили его, приветствовали пением молитв и духовных стишков. Современники рассказывали, что нельзя было без волнения смотреть на старца в эти минуты: «Серьезно и задумчиво слушал он эти детские моления, и часто крупные слезы катились по его впалым морщинистым щекам».
Батюшка Амвросий и матушка София придавали первостепенное значение молитве как главному монашескому деланию. При постоянно увеличивающемся числе сестер они заботились, прежде всего, о возведении большого каменного собора, который решено было построить на месте первого деревянного храма обители. Под их непосредственным руководством был изготовлен проект и размечен фундамент. Был построен кирпичный завод, на котором заготовили 500 тысяч кирпича, 70 кубических сажен бутового камня и других материалов для будущего храма. С благословения старца Амвросия стараниями матушки Софии были также устроены две деревянные часовни во имя святителя Амвросия Медиоланского и преподобного Тихона Калужского; построены многие хозяйственные здания, водокачка, сестринские келии, устроены скиты, золотошвейная мастерская, положено начало иконописной мастерской. Любя всем сердцем старца и будучи глубоко преданной и послушной ему, она своим примером воспитывала и вразумляла сестер.
Матушка София стяжала мирный дух, благодать Святого Духа светилась во всем ее облике, и один благоуветливый вид ее наставлял и утешал сестер. «Стяжи дух мирен – и вокруг тебя спасутся тысячи», – говорил преподобный Серафим Саровский. В любом человеке матушка София старалась найти что-то хорошее, сказать слово любви, ласковый привет или же соответствующее назидание. Никто не видел ее возмущенной или раздраженной. Она не терпела жалоб, в чем сестры не раз убеждались: придя на кого жаловаться, сами в этом оказывались виноватыми. Ее слова «Кто оправдывает себя – тот и виноват», – полагали конец всем ссорам и неудовольствиям. Особенно строго следила за тем, чтобы сестры не позволяли себе ни о ком говорить дурно. «Мы не имеем на это никакого права, уже потому, что это противно любви, и еще потому, что мы никогда не можем знать, что происходит в душе у другого; может, прежде чем мы успели мысленно осудить человека, он уже принес чистосердечное раскаяние и прощен Богом». Любовь сестер к матушке была так велика, что, казалось, не знала никаких преград к тому, чтобы утешить и порадовать ее. И для сестер не было большей радости, как увидеть ее и тем более услышать от нее или ласковое ободряющее слово, или твердое слово наставления. Она проводила в молитве большую часть своего времени, тщательно скрывая это, дабы иметь славу у Единаго Бога. Матушка София очень любила церковную службу, говорила, что в церковь следует спешить как на пожар.
Она учила сестер «смело, решительно, с молитвой на устах идти по пути христианского совершенства», а если случится упасть, «Господь силен восставить тебя, Он с тобою, с Ним всегда и везде легко». «Нестяжательность матушки, – пишет в ее жизнеописании отец Вениамин (Воронцов-Вельяминов), – была поразительна! Она не жалела своих личных средств на устройство общины и представляла их в полное распоряжение старца. Перед смертью своею, она не завещала даже ничего дочери своей, боясь случайно затронуть монастырские средства, так как при постоянных покупках участков земли для общины и при производящихся тогда постройках, ее личные средства были тесно связаны с монастырскими».
Неутомимые труды матушки Софии по устроению обители в соединении со строгой подвижнической жизнью подорвали ее здоровье. В июле 1886 года Преосвященный Владимир, посещая Шамордино, увидел сильно изменившуюся от болезни матушку и предложил ей тайно принять схиму, что было очень утешительно для нее. И 25 июля, в своей келии, батюшка Амвросий постриг матушку Софию в великий ангельский образ. При этом ему сослужили старцы оптинские Исаакий I, Анатолий старший и Иосиф. Словно предчувствуя свою близкую кончину, матушка очень торопилась с закладкой нового собора. По этому поводу она часто писала известному московскому чаеторговцу Сергею Васильевичу Перлову, прося его поскорее прислать архитектора, и, не получая ответа, очень волновалась.
Ко дню ее именин 17 сентября 1887 года съехались в монастырь многие знакомые и почитатели; приехали родственники Бибиковы и дочь Надя. Из Оптиной прибыли архимандрит Исаакий и отец Анатолий (Зерцалов). Все хотели чем-то утешить матушку и показать ей свою любовь. Отец Исаакий привез в подарок красивые четки, отец Анатолий – икону Нерукотворного Спаса в золоченой ризе, отец Амвросий прислал деревянное изображение плащаницы Божией Матери, привезенное ему из Иерусалима и освященное на Гробе Господнем. К этому же дню принесли в Шамордино чудотворное резное изображение святителя Николая, и была отслужена праздничная всенощная. В самый день ангела матушки служба была также очень торжественная. Литургию служил сам архимандрит, а после нее совершили соборно молебен святым мученицам Софии, Вере, Надежде, Любови и святителю Николаю. На другой день на месте будущего нового собора снова отслужили молебен святителю Николаю с крестным ходом вокруг монастыря. Матушка София горячо молилась Чудотворцу об оказании помощи в постройке нового собора и к вечеру того же дня была утешена известием о приезде архитектора. Целое утро 19 сентября она наблюдала за его работой, принимая в ней деятельное участие. К вечеру разбивка плана была готова, и матушка на другой день поехала в Оптину к отцу Амвросию. Будучи тяжело больной, она продолжала нести свой настоятельский крест и в октябре с благословения батюшки Амвросия предприняла трудную поездку в Киев для ознакомления с устроенным в Лаврском соборе водяным отоплением.
Вернувшись в монастырь, она почувствовала себя значительно хуже. В первый день Рождества ей стало плохо, и она решила ехать к батюшке в Оптину пустынь. С нежностью попрощалась с сестрами, перекрестив каждую и сказав ласковое слово. С большим трудом она два раза смогла побывать у батюшки. Это были их последние беседы: преданной духовной дочери и великого старца. Тяжелая болезнь стала быстро развиваться, причиняя матушке страдания. Она не могла вкушать никакой пищи, ночи проводила без сна. Батюшка благословил ежедневно приобщать ее Святых Христовых Таин. Через своего келейника он передавал ей слова утешения и ободрения. Приходившие навестить любимую матушку сестры делились своими опасениями за ее жизнь с отцом Анатолием, который, утешая их, говорил: «Правда, она нам еще очень нужна. Такое доверие, какое имеют к ней, трудно приобрести. Я иногда скажу кому-либо сделать так, а мне и говорят: я еще матушку спрошу, как она благословит». При этом, понимая всю серьезность их опасений, замечал, что если Господь возьмет ее, то значит, она созрела для вечности, ибо, когда человек созреет для блаженной доли, Господь не медлит взять его к себе, как бы он ни был здесь нужен. И указывал на святого Василия Великого, которого Господь, несмотря на нужду для Церкви, взял очень молодым.
24 января в восемь часов утра в Оптиной пустыни матушка София тихо скончалась, предав Богу свою чистую душу. Сестры в великой скорби обратились к своему отцу – батюшке Амвросию и были согреты его любовью и утешены словами о матушке как новой молитвеннице, которая и в ином мире духом будет неразлучна с ними.
Первую панихиду совершил архимандрит Исаакий. На следующий день, после соборной панихиды, тело почившей было перевезено в Шамордино.
«Медленно подвигалось печальное шествие по снеговым равнинам; в селах встречали с перезвоном, и духовенство служило бесчисленные литии по просьбе крестьян. Уже совсем стемнело, когда процессия вступила на родные поля; свет фонаря освещал гроб, а из обители уже доносился печальный звон. С громкими рыданиями встретили сестры свою любимую матушку, – пишет отец Вениамин (Воронцов-Вельяминов). – Когда подъехали к воротам монастыря, то крышка с гроба была снята и в предшествии хоругвей и икон, с пением и свечами его понесли сестры в храм, где была отслужена первая панихида. Священник отец Иоанн (Троицкий), глубоко чтивший покойную, не мог от душивших его рыданий произнести ни слова, у певчих тоже ничего не выходило, и слышался только какой-то общий гул и стон. На следующий день приехали родственники почившей, а 27 числа первая настоятельница была погребена за алтарем храма. Жизнь в обители первое время шла уныло и серо».
Преподобный Амвросий, приезжая в Шамордино, всегда посещал могилку матушки Софии, служил панихиды и благословлял многих страждущих брать с нее песочек. Сестры обители в трудные минуты всегда приходили к матушке на могилку, прося ее молитв и заступничества.
Кончина матушки Софии на некоторое время как бы остановила размеренную монастырскую жизнь, но затем, по назначении батюшкой Амвросием новой настоятельницы матушки Евфросинии, ставшей достойной преемницей матушки Софии, она стала постепенно «оживать».
Матушка Евфросиния, в миру Елена Александровна Розова (1830 – 1904), происходила из семьи небогатых помещиков Калужской губернии. С семнадцати лет у нее возникло непреодолимое желание уйти в монастырь. В ноябре 1853 года вместе со старшим братом она приехала в Оптину пустынь. Придя к преподобному Макарию, ее брат просил благословения пойти на войну, а Елена Александровна – на поступление в монастырь; старец Макарий, благословляя и указывая на нее сказал: «Ее война – тяжелее!». Мама Елены Александровны, нежно привязанная к дочери, отпустила ее в монастырь с одним двугривенным, вероятно, надеясь, что суровая монастырская жизнь без собственных средств заставит дочь вернуться домой. Поступив в Белевский монастырь, юная возрастом, но сильная духом, Елена Александровна не испугалась никаких трудностей и не свернула с выбранного пути.
С первых дней монашеской жизни она поступила под руководство игумении Павлины, известной строгой подвижнической жизнью, ставившей прежде всего послушание и отсечение своей воли. Матушка Павлина назначала ей самые трудные и низкие послушания, подвергая ее выговорам и замечаниям, чтобы уничтожить в ней всякий помысел самомнения, приучала ни в чем не оправдываться, считать только себя виноватой во всем. И эти иноческие уроки не прошли даром. Глубокое смирение, сознание своей худости, беспредельная преданность воле Божией, потребность во всем и всегда прибегать ко Господу и во всем понуждать себя были присущи матушке Евфросинии. Прожив в Белевском монастыре 35 лет, она, не сомневаясь, перешла в новую обитель, чтобы понести тяжелый труд настоятельства и, имея многолетний духовный опыт, наставлять других. Она также была преданной духовной дочерью батюшки Амвросия и глубоко чтила память матушки Софии, чем снискала к себе любовь сестер.
Старец Амвросий, живя в Оптиной пустыни, каждое лето приезжал в Шамордино. Это были одни из самых светлых дней в жизни сестер. Любимого батюшку всегда с нетерпением и радостью ждали, торжественно готовясь к его встрече. Сохранился рассказ сестер об одном из приездов старца в Шамордино летом 1888 года: «Еще в первых числах июля пронесся слух у нас, что батюшка собирается к нам после Казанской погостить; но нам казалось это такой несбыточной мечтой, что мы боялись и радоваться, боялись даже и говорить об этом. Наконец, уже за неделю, так, до приезда батюшки, слух этот стал все чаще и чаще повторяться слышавшими от него самого. А мы все еще не смели этому верить. Наконец, в понедельник 18-го начали стекаться к нам для встречи батюшки с разных сторон посетители. Тройка за тройкой так и мчится к Шамордину. На гостинице все номера были заняты. Пришлось поместить некоторых приезжих из монашествующих в особых келиях. – Здесь уже сомнения наши прекратились, и мы стали убеждаться, что точно ожидает нас великая радость…
Наконец, настал и вторник. Тотчас после обедницы, часов в 7 утра, начали устраивать для батюшки помещение в церковном доме, в большой комнате, откуда ему можно было слышать и даже видеть службу и выходить в церковь, когда ему вздумается. К 9 часам комната для батюшки была готова. Ее устлали всю коврами, сделали небольшой иконостасец, вставили в окно жалюзи, и все это менее, чем в два часа, так как делалось все сообща, дружно и живо…
Церковь также преобразилась. Пол в ней устлали коврами, столбы и колонны разукрасили гирляндами папоротника и живых цветов. Но еще более праздничный вид придавали ей радостные, сияющие лица сестер, которые то и дело забегали туда узнать, не приехал ли кто из Оптиной, не слышно ли что-нибудь о родном батюшке. В 4 часа приезжает, наконец, одна из наших сестер с радостной вестью, что в 3 часа батюшка намерен выехать из Оптиной, и что нужно ожидать его с минуты на минуту. Весть эта в один миг облетела весь монастырь, и все уже были наготове. В 5 часов прискакал верховой с известием, что батюшка уже в Полошково. Тотчас собрались все в церковь; зажжено было паникадило; от паперти до святых монастырских ворот разостлали ковровую дорожку, по обеим сторонам которой расставлены были сестры, все в полной форме. В святых воротах ожидали батюшку священник отец Иоанн со святым крестом, матушка настоятельница с нашим чудотворным Казанским образом Божией Матери, казначея монахиня Елевферия с большим хлебом и просфорой на блюде, украшенном живыми цветами, и все певчие». В каждый свой приезд батюшка заходил в келии, беседуя с каждой сестрой, наставляя, утешая. Непременно служил панихиду на могиле матушки Софии; посещал ее хибарку, выстроенную незадолго до ее смерти на краю оврага, произнеся там однажды перед ее большим портретом в схиме: «Мать все видит, что тут делается». Строй обители, все ее порядки были установлены самим старцем. Ни одно строительство, ни одно дело не начиналось без его благословения; в обитель принимались и отлучались из нее также только по его благословению; многих сестер он собственноручно постригал в монашество.
В 1889 году преподобный Амвросий благословил настоятельницу Болховского Богородице-Всехсвятского женского монастыря матушку Иларию написать икону Божией Матери, на которой Владычица изображена сидящей на облаках, Ее руки подняты в благословляющем движении; внизу сжатое поле, и на нем среди цветов и травы лежат и стоят снопы ржи. Он назвал икону «Спорительница хлебов», желая показать, что Матерь Божия – «Помощница людям в трудах их к снисканию хлеба насущного». Преподобный возносил пред этой иконой горячие молитвы. Всегда в праздники в честь Пресвятой Богородицы в келье батюшки совершались бдения. Умиленно, со слезами и верой в скорое предстательство Царицы Небесной он возносил к Ней свои молитвы. Старец наставлял молиться Матери Божией духовных чад. За год до своей кончины батюшка просил записать, чтобы ежегодно 15 октября в Шамординской обители совершали празднование этой иконе. Благословил службу править по общей минее, читать обыкновенный Богородичный акафист, а припев петь следующий: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою, подаждь и нам, недостойным, росу благодати Твоея и яви милосердие Твое». Первой милостью, излившейся от иконы «Спорительница хлебов», стал прекрасный урожай на Шамординских полях и в Калужских пределах в голодный для всей России 1892 год. Во время засухи в Воронежской губернии список с иконы «Спорительница хлебов» послали в Пятницкую женскую общину, и как только отслужили пред нею молебен, пошел дождь, поля ожили и дали прекрасный урожай.
Так как было решено строить новый каменный храм на месте существующего деревянного, летом 1889 года сестры начали копать канавы для бута под новый храм. Поэтому старый храм перенесли на монастырское кладбище, и через месяц в нем уже отправляли службы, и 5 июля 1890 года его освятили во имя Пресвятой Троицы с приделом в честь иконы Божией Матери «Живоносный Источник». Закладка нового каменного собора во имя Казанской иконы Божией Матери была совершена 8 июня 1890 года архимандритом Исаакием.
Лето 1890 года старец Амвросий провел в Шамордине. В июле ездил на расположенную неподалеку от обители, в четырех верстах, монастырскую дачу Руднево. Земля для этой дачи была куплена еще в 1880 году монахиней Амвросией (Ключаревой) у коллежского асессора Ивана Денисовича Коссаковского. Батюшка благословил ископать здесь колодец и указал место, вырезав на земле лопатой крест. От воды из этого колодца многие получали исцеления.
Пробыв в Шамордине около двух недель, Батюшка собрался уезжать в Оптину, но почувствовал себя настолько плохо, что не смог ехать, и вынужден был остаться здесь – теперь уже до конца своих земных дней. Каждое свое решение он принимал только после усердной молитвы, по ясному указанию Божию. И теперь он писал в Оптину: «Я задержался здесь по особому промышлению Божию, а зачем – это означится позже».
«Проходили дни, а батюшка по-прежнему оставался в Шамордине, что вызывало недоумение и различные толки у его почитателей, но, несомненно, что в это время старец был больше нужен Шамординской обители, чем Оптиной. Молодая, еще не устроенная в духовном и хозяйственном отношении Шамординская обитель нуждалась в постоянном окормлении старца, и он отдал ей последние дни своей жизни. С переселением старца Амвросия в Шамордино весь многочисленный поток посетителей направился в эту обитель. Посещая старца, многие влиятельные люди познакомились с Шамординской обителью и, видя любовь старца к ней, из уважения к отцу Амвросию сами становились усердными благотворителями обители, что крайне необходимо было для ее дальнейшего существования».
В воскресные и праздничные дни из Оптиной Пустыни приезжал в Шамордино иеромонах для совершения в келье старца «бдения». В первое время, когда батюшка имел больше сил, он сам произносил возгласы и читал Евангелие, выходя своей торопливой походкой к аналою. Его чтение производило на всех глубокое впечатление. Один из современников пишет: «Какая это была торжественная минута: седой, сгорбленный старец – живой проповедник Евангелия, и слова, им произносимые, становились как бы живыми, росли... и наполняли собой всю душу!..»
vКак и в своей скитской хибарке в Оптиной, он принимал большое число посетителей, стекавшихся к нему со всей России. И хотя при нем всегда находился келейник, из числа сестер назначались дежурные, в обязанность которых входило докладывать о приезжающих, подавать батюшке чай и обед, что считалось большим счастьем.
«Особым торжеством для Шамординской обители в зиму 1890 года было 7 декабря – день ангела их любимого старца. Храм к этому дню был убран по-праздничному. Из Оптиной Пустыни приехали архимандрит Исаакий со старшей братией поздравить с днем тезоименитства своего духовного отца. Было торжественное бдение, божественная литургия и молебен с многолетием имениннику. Вся многочисленная шамординская семья пришла поздравить старца. Многие сестры приготовили ему подарки: кто икону, кто четки, кто связал какую-то вещь. Батюшка был очень растроган единодушным выражением любви, всех благодарил, но был несколько смущен торжеством и даже сказал отцу Исаакию: «Уж... очень много параду сделали».
Наступившее Рождество 1891 года было особенно радостным для сестер обители: они встретили и провели его с батюшкой. Утром Нового года, выйдя на общее благословение, он сел на диван и прочитал начало стихотворения: «Лебедь на водах Меандра песнь последнюю поет», добавляя, что можно переделать: «Лебедь на водах Шамордандра песнь последнюю поет», – и поясняя, что лебеди поют свою песнь только один раз, перед смертью. Тогда никто не мог подумать, что великий прозорливец говорит о себе, предсказывая свою скорую кончину. Перед Великим Постом в Прощеное воскресенье, когда сестры просили у батюшки прощения и святых молитв на предстоящий пост, он всех оделял просфорами и сухариками. Незаметным и легким показался шамординкам этот Великий Пост. Радость Светлого Христова Воскресения сестры обители разделили со старцем. В конце Светлой седмицы он заметил: «Будете вы вспоминать эту Святую».
Все лето 1891 года, живя в Шамордине, батюшка был обременен занятиями с посетителями, поток которых не ослабевал; много времени продолжал уделять и благоустройству обители. Все это требовало много сил, которые заметно для всех оставляли его. 21 сентября он почувствовал себя слабее обычного, у него начался озноб, ухудшился слух, в последующие дни усилилась боль в ушах, лице, голове и во всем теле. Вызванный из Москвы доктор нашел простуду, не представляющую опасности для жизни. И хотя в последующие дни наступило некоторое облегчение, болезнь продолжала развиваться. 29 сентября батюшка попросил отслужить молебен перед находящейся в его келье иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Тотчас его просьба была исполнена, и сестры, и посетители горячо молились о выздоровлении батюшки, стоя у дверей его кельи. После наступившего двухдневного облегчения, его здоровье стало вновь ухудшаться. Сохранились записи по дням о состоянии батюшкиного здоровья и его праведной кончине. «7-е, понедельник, больной провел обыкновенно, к вечеру почувствовал сильную жажду и часто просил пить.
8-го, во вторник, в шесть часов утра он сказал, что его знобит, и в лице очень изменился; спустя несколько минут сделался жар и больной забылся. Через час он попросил ухи, но вдруг так ослабел, что с трудом мог назвать, чего хотел. Жар усилился, и начался бред. Сейчас же послали в скит за отцом Иосифом и отцом Анатолием, которые вскоре и приехали. Весь день больной был без сознания; к вечеру приехал доктор, но старец был уже безнадежен. Жар все усиливался, доходил до 40 градусов, решили батюшку особоровать; пока шли приготовления (это было уже в одиннадцать часов вечера), ему вдруг сделалось так плохо, что думали, что он кончается, и отец Иосиф прочитал отходную; затем отец Анатолий, отец Иосиф и батюшкин духовник отец Федор начали чин елеосвящения, во время которого батюшка лежал без сознания; тяжелое хриплое дыхание было слышно за две комнаты. Когда кончили соборование, то сестры входили понемногу, чтобы взглянуть в последний раз на свое угасающее сокровище и навеки проститься с дорогим любвеобильным отцом, к которому они привыкли прибегать во всякой своей скорби и который их всегда так утешал и ободрял. Едва сдерживая рыдания, боясь нарушить святую тишину, сестры целовали дорогую руку, которая горела огнем, заглядывая в лицо, желая яснее запечатлеть себе дорогие черты. У некоторых еще таилась слабая надежда, что, быть может, это еще не конец, быть может, снова по-прежнему откроются эти глаза и будут ласково смотреть на них, быть может, руки эти не раз осенят их крестным знамением или с отеческой любовью похлопают по голове виновную. Но нет, все это были лишь одни мечты: эти глаза и руки не только больше не пришли в движение, но и окончательно застыли навсегда. После двенадцати часов показался пот и жар начал спадать, это несколько ободрило всех, к утру он пришел в сознание, чего все очень ждали, чтобы приобщить больного Святых Таин.
9-е, среда. В шесть часов батюшка, хотя с большим трудом, приобщился Святых Таин и весь день не терял сознания, выпил несколько глотков кофе и даже вставал с постели, но, когда к нему подошла настоятельница, он ласково посмотрел на нее и тихо проговорил: «Плохо, мать». Оптинский архимандрит, узнав, что старец так плох, приехал к нему и когда вошел и увидел его, то заплакал; батюшка же узнал его и, устремив на него глубокий пристальный взгляд, вдруг поднял руку и снял с себя шапочку – это было последнее прощание со своим начальником. Архимандрит вышел сильно расстроенный и сказал, что никак этого не ожидал.
В этот день пришла телеграмма от губернатора, что Преосвященный Калужский 10-го числа выезжает из Калуги, чтобы ехать в Оптину. Сильно смутило всех такое неожиданное известие и в такое тяжелое время.
Между тем сестры, поняв, что они навсегда лишаются своего покровителя, изливали свое отчаяние и скорбь в слезных молитвах перед чудотворной Казанской иконой Божией Матери; в церкви служились молебны с коленопреклонением, и все близкие и почитатели старца, как один человек, с воплями просили выздоровления своему наставнику.
По неисповедимым судьбам Своим Господь не внял стольким горячим молитвам и взял у них отца. Но молитвы эти не пропали перед Ним, Он вспомнил их и послал осиротевшим сестрам силы и покорность духа, которые помогли им перенести без ропота это тяжелое испытание, которого человеческими силами невозможно было даже вообразить без содрогания.
К вечеру у батюшки опять сделался сильный жар, а с шести часов он уже не поднимал головы и лежал в одном положении; всю ночь дыхание было тяжелое, глаза были подняты кверху и губы что-то шептали.
10-е, четверг. С трех часов утра жар начал спадать и силы оставляли его, глаза опустились вниз и остановились на какой-то точке, а губы перестали шевелиться. Утром пульс становился все слабее и слабее и дыхание реже; в одиннадцать часов прочли отходную, и, как только ее кончили, старец начал отходить: лицо стало покрываться мертвенной бледностью, дыхание становилось все короче и короче, и, наконец, он сильно потянул в себя воздух, минуты две это повторилось, затем вдруг батюшка поднял правую руку, слабо перекрестился и вздохнул в третий и последний раз! Долго еще стояли вокруг него, боясь нарушить торжественную минуту разлучения праведной души с телом. Все находились как бы в оцепенении, не веря себе и не понимая, что это – сон или правда? Но святая душа его была уже далеко: она тихо отлетела в иной мир и предстала престолу Всевышнего в сиянии той любви, которой он полон был на земле. Неземная улыбка озарила его старческий лик, который был такой светлый и покойный. Было ровно половина двенадцатого пополудни».
Когда перед смертью батюшку Амвросия спросили, на кого он оставляет обитель, то старец без колебания ответил: «Царице Небесной». 13 октября Преосвященнейшим Виталием в храме Пресвятой Троицы было совершено отпевание дорогого батюшки.
На другой день тело почившего торжественно было перенесено в Оптину пустынь. «Погода была ужасная; холодный пронзительный ветер пронизывал насквозь, а частый осенний дождь совершенно растворил землю. Но ничто не удерживало усердных почитателей старца: гроб его все время несли на руках сестры Казанской общины, братья Оптинского монастыря и разные лица, желавшие до самого конца доказать свою любовь и преданность к почившему наставнику. Шествие это было так торжественно и вместе умилительно трогательно, что походило скорее на перенесение мощей, нежели на простое погребение. Несметная толпа народа с открытыми головами, колокольный звон, с которым встречали в селах, стройное пение, неумолкаемые литии, хоругви и свечи, не гаснувшие в продолжение семи часов, несмотря на ветер и дождь, – все это производило необыкновенно благодатное впечатление. Вся процессия вместе с экипажами, ехавшими сзади, занимала пространство более версты.
Было пять часов и уже темнело, когда величественная процессия подходила к Оптиной пустыни. Большой Оптинский колокол возвестил братии о приближении их наставника и сподвижника, и все они, их многочисленное духовенство с двумя архимандритами, игуменами и прочими приезжими священниками в облачениях вышли на берег реки Жиздры для встречи своего почившего собрата. Далеко за паромом, не обращая внимания на грязь и дождь, навстречу гробу шел среднего роста худощавый монах с грустным, задумчивым лицом. Это ближайший ученик почившего старца – иеромонах Иосиф…». У стен обители пропели заупокойную литию, и гроб с телом старца внесли в Введенский храм, где соборно была совершена торжественная панихида. При гробе всю ночь служились панихиды, и народ вереницей шел проститься с дорогим батюшкой. На следующий день, 15 октября, в день празднования иконы Божией Матери «Спорительница хлебов», гроб с телом батюшки Амвросия перенесли в Казанский собор, где Преосвященнейший Владыка Виталий совершил торжественно Божественную Литургию, после которой он в сослужении 40 священнослужителей отслужил панихиду. По окончании панихиды в предшествии хоругвей и икон, под печальный перезвон колоколов, тело блажено почившего старца было перенесено на место упокоения и погребено рядом с могилой его наставника и учителя преподобного Макария. Скорбь о почившем глубокой болью отозвалась в сердцах его многочисленных осиротевших духовных чад по всей Святой Руси. Но, несомненно, тяжелее всех было его ближайшему ученику иеромонаху Иосифу, преданно служившему ему в течение 30 лет. Все величие и мужественность его души, воспитанные в нем батюшкой Амвросием, проявились в эти скорбные дни, он ни на минуту не упал духом, утешал и укреплял других. Многие нашли в нем духовную поддержку, почувствовав, что дух преподобного Амвросия живет в нем. Он был назначен духовником шамординских сестер наравне со старцем Анатолием. Хотя при жизни батюшки Амвросия отец Иосиф не принимал никакого участия в делах Шамординской обители, но после его кончины он проникся особенной жалостью к ней, какой и сам не ожидал. Во многом еще неустроенная и необеспеченная, она переживала тяжелое время. В декабре 1891 года Калужский Преосвященный запретил старцам Анатолию и Иосифу временно посещать Шамординскую обитель, хотя вскоре это запрещение было снято. Батюшки вновь стали ездить в обитель, но эти поездки не всегда были безопасны для них, особенно в ненастную погоду и весенние разливы реки. Они не могли допустить, чтобы сестры оставались без исповеди и наставления. Преподобный Анатолий говорил: «Никогда не оставлю Шамордина и своих духовных детей. Старец дал мне послушание, и я не могу отказаться». Когда однажды отцу Анатолию предложили настоятельство, то он, по благословению батюшки Амвросия, отказался, и всю жизнь посвятил родной обители, старцу и Шамордину. Он очень заботился о детском приюте при обители, всем сердцем любя детей. Посылал в приют яблоки; бывая в обители, гулял с детьми. После прогулки часто собирал воспитанниц для бесед, которые были исполнены удивительного молитвенного духа, укреплявшего веру в Бога и научавших непрестанной молитве к Нему. Однажды во время его болезни, дети написали ему общее письмо. Отвечая им, старец Анатолий писал: «Опечалились вы, мои детеняточки! И готовы терпеть самые лютые скорби, только бы я выздоровел. Хорошо – обещаю. Только и вы меня не обманите… потерпите немощи друг друга, будьте милостивы к слабым и немощным, слушайте старших не за страх только, но и за совесть… Будьте мудрыми девами. И часть ваша будет в невестнике Небесного Жениха Иисуса Христа!».
Потеря духовного отца, лишение возможности в трудное для шамординских сестер время поддерживать и утешать их, причинили сильную скорбь любящему сердцу батюшки Анатолия и отразились на его и без того ослабленном здоровье. Не имея возможности ездить в Шамордино, он писал сестрам, ободряя, наставляя их: «Держитесь отеческих преданий», «Монашество выше всяких наук, оно учит Небесному ангельскому жительству», «Образ истинного монашества есть искреннее смирение, а смирение святой Исаак Сирин называет одеянием Божества», «Доля монашествующих чрезвычайно высока, оттого она так тяжела здесь». Также призывал терпеть, не малодушествовать, надеяться на милость Божию и молиться. «Думаю об тебе, – пишет он одной унывающей сестре, – и о других сестрах, а паче обо всем монастыре: как он будет жить? Хватит ли у вас хлебушка?». Батюшка с благоговением вспоминал почивших старцев Льва, Макария, Амвросия, Моисея, Антония и шамординскую матушку Софию, прося их помощи. Когда матушка Евфросиния приехала с ним проститься и просила его святых молитв, он сказал: «Молюсь и обязан молиться. Да спасет Господь вас и обитель вашу. Спаси, Господи, за усердие и молитву о мне, недостойном». В последний раз, посетив Шамордино, отец Анатолий горячо молился перед Казанской иконой Божией Матери и на могилке матушки Софии, осмотрел обитель, всех благословил и утешил своим приветом и лаской. За полтора месяца до смерти он благословил шамординок иконой Пресвятой Богородицы «Знамение», с надписью: «Сию икону благословляю на память сестрам Казанской женской общины», – вручая Пречистой Богородице юную обитель и ее насельниц. Батюшка Анатолий мирно отошел ко Господу 25 января 1894 года на 71-м году жизни в день празднования иконе Божией Матери «Утоли моя печали», храмового праздника Шамординской обители.
Осиротевшие сестры, лишившиеся своих наставников и заботливых отцов, обрели духовную поддержку у старца Иосифа. Незадолго до кончины батюшки Амвросия матушка Евфросиния потеряла зрение и просила его разрешить ей подать прошение о почислении на покой. Но, не получив благословения старца, покорно продолжала нести свой настоятельский крест, который после его кончины оказался невыносимо тяжел; в обители не было средств на содержание более 300 сестер. Теперь все свои скорби и затруднения она несла к старцу Иосифу. Ездила к нему в Оптину и писала всегда сама, карандашом, по подложенной линейке. Своим отношением к батюшке Иосифу она, сама опытная и мудрая старица, являла собой пример глубокого смирения перед ним, как указанным Господом старцем, постоянно призывая в каждом деле его молитвенную помощь наравне с батюшками Амвросием и Анатолием.
Для оказания помощи сестрам в ведении монастырского хозяйства настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий I направил в Шамордино некоторых иноков. В это трудное время на помощь обители пришел и духовный сын батюшки Амвросия – московский чаеторговец дворянин Сергей Васильевич Перлов (1836-1910). Еще при жизни преподобного Амвросия Сергей Васильевич и его жена Анна Яковлевна дважды бывали в Шамордине и благотворили общине. После кончины батюшки Сергей Васильевич взял над ней полное попечительство. Его доброе чуткое сердце откликнулось на безысходное положение, в котором оказались матушка Евфросиния и сестры обители. С христианским милосердием и любовью он оказывал помощь во всех их нуждах, много труда им было положено для того, чтобы в будущем обитель могла самостоятельно развиваться. Были устроены новые мастерские и улучшены старые: иконописная, чеканная, золочения по левкасу и дереву, золотошвейная, переплетная, ковровая, швейная, также типография и фотомастерская. Сергей Васильевич нанимал учителей, присылал всевозможные образцы, руководства, инструменты, радовался успехам. Специально приглашал преподавателей для обучения сестер церковному пению и затем радостно благодарил их за то, что они вознаградили его труды. Приезжая в монастырь, Сергей Васильевич с любовью и особенной заботой следил за всеми работами, производимыми в Шамордине. В июле 1892 года он испросил у епископа Калужского и Боровского Виталия (Иосифова,+15.09.1892) разрешение выстроить для своей семьи дом за монастырской оградой. В праздники Перловы приглашали к себе на чай и угощали лакомствами певчих, сестер из мастерских, детей из приюта. В 1897 году Анна Яковлевна Перлова пожертвовала пять тысяч рублей для расширения монастырского детского приюта. На берегу реки Серены в некотором отдалении от монастырских построек было выстроено просторное двухэтажное на каменном фундаменте деревянное здание. На первом этаже жили приютянки и сестры, несшие послушание при приюте, на втором – располагались помещения для обучения девочек грамоте и рукоделию. «Навстречу нам выбегали девочки от четырех лет и выше, – пишет в 1907 году паломница, побывавшая в Шамордине. – Все они одеты чисто, весело вступали с нами в разговор и давали непринужденные ответы на наши вопросы. Видно, монашеский режим не строго применяется в этом уголке обители. Наконец, мы увидели заведующую приютом мать Веру (Хрущеву). Она объяснила нам, что в приюте до 60 детей. Все они из бесприютных сирот, поднятых с улицы или вырванных из гнетущих условий семейной жизни. Дети обучаются здесь грамоте и мастерствам, а по возрасте или переходят в монастырское общежитие, или возвращаются в мир. Много детей перешло через руки матери Веры, много труда и испытаний приходится переносить ей при исполнении взятого на себя послушания, но она мало говорит о своем подвиге; она жаловалась только на лестницу, по которой ей приходится подниматься в обитель. Да, эта лестница, действительно, высока, но в утешение можно сказать, что мать Вера и ее сотрудницы своим терпением и трудами на пользу приюта созидают себе другую лестницу, которая поможет им подняться до осуществления самых наилучших чаяний». На средства С. В. Перлова были построены каменная больница на 60 коек и вместо пришедшей в ветхость старой трапезной новая. Перед началом ее закладки в мае 1893 года было много различных предложений о том, где ее строить. Затем пришли к мнению построить там, где стоял дом Калыгиных, недалеко от заложенного собора. Как только место было определено, вспомнили, что батюшка Амвросий не раз говорил, что именно здесь нужно поставить трапезную. В Рождественский сочельник это светлое, просторное здание, вмещающее до 500 сестер, оборудованное новейшими приспособлениями и снабженное столовой и чайной посудой, было освящено. На средства Анны Яковлевны Перловой была построена каменная богадельня с домовой церковью во имя иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Призреваемые в богадельне числом около 60, не выходя из нее, могли принимать участие в богослужении, которое было слышно во всех помещениях. Хор составляли девочки из приюта, приходившие на службы в этот храм. Современники говорили, что трогательно было видеть, «как беспомощная старость и бесприютное детство соединяются в одной общей благодарной молитве».
Внутренний строй монашеской жизни обители замечательно сочетался с внешними порядками в ней. «Удивительная гармония жизни, – восклицает посетившая Шамординскую обитель в эти годы учительница церковной школы Самарской губернии, пешком не раз обошедшая Россию, – так отражающаяся во всех внешних и внутренних порядках! Недаром стремилась сюда душа моя. Дух отца Амвросия так ощутительно отобразивший дух Христа Спасителя в устройстве этой общины, жив еще здесь! Еще существует женская обитель на земле, свято хранящая завет Христа, утешалась мысленно я при виде порядков общины. Я видела, как самостоятельно, но добросовестно исполняют свои обязанности сестры обители без всяких притязаний на чин: одна по постройке, другая по хозяйству, третья, надзирая за всем монастырем…. Видела, как удобно устроены у них кухни, хлебные пекарни, прачечные с облегчением труда посредством машин, – и послушания эти сестры несут поочередно. Все направлено к тому, чтобы одеваться и питать себя своим трудом, чтобы избегать посторонней помощи. Засевают хлеб, сами его убирают; черная одежда у них – самотканка из шерсти, а также и белье – произведение своих рук; даже обувь шьется своими башмачницами…».
Большой интерес к основанной батюшкой Амвросием общине проявил великий князь Константин Константинович Романов, он приезжал при жизни батюшки к нему в Оптину Пустынь, состоял с ним в переписке. И летом 1901 года, живя со всей семьей на даче в имении Кашкиных в селе Нижние Прыски, в семи верстах от Шамордина, неоднократно удостаивал обитель своим посещением. «Посещения эти, – по воспоминаниям современников, – отличающиеся простотой, непринужденностью и сердечной теплотой высоких посетителей, оставили неизгладимое впечатление. Сам великий князь, бывший у старца Амвросия в 1887 году, сохранил к нему живую и благоговейную память, и потому так благосклонно и тепло отнесся и к созданной им обители. Трогательную внимательность оказывали они и к лишенной зрения матушке игумении. Приезжали они в обитель всегда запросто и каждый раз посещали матушку, у которой обыкновенно кушали чай. Тут же собирались некоторые из монахинь, и Их Высочества удостаивали всех милостивым вниманием и разговором. Сколько оживления и беззаботной веселости вносили с собой августейшие дети, наперерыв спеша поделиться своими совершенно для них новыми впечатлениями об удовольствиях простой деревенской жизни. Однажды они приехали в Шамордино в сопровождении старшей воспитательницы одетые в простые деревенские костюмы: княжна – в ситцевом сарафане, рубашке и фартуке, на голове также ситцевый платочек, а князья – в ситцевых рубашечках и казинетовых картузах. Некоторые монахини не сразу узнавали их, и это доставляло им большое удовольствие. Матушка дополнила наряд княжны несколькими нитями простых стеклянных бус, а князьям подарила волчки с музыкой, которые тут же, в зале, и были пущены в ход».
8 июля 1901 года, на праздник Казанской иконы Божией Матери, Шамординская община получила статус общежительного монастыря и стала называться Казанской Амвросиевской женской пустынью. В этот день состоялось и другое важное в истории обители событие – возведение в сан игумении матушки Евфросинии. Эти торжества возглавил Преосвященнейший Макарий (Троицкий, 1830-1906), епископ Калужский, глубоко чтивший память батюшки Амвросия и с большим уважением относившийся к матушке Евфросинии, почитая ее труды и великое послушание. На следующий, 1902 год, 24 октября, в день празднование иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», состоялось освящение нового Казанского собора. Строительство этого храма, начатое еще при батюшке Амвросии и матушке Софии и приостановленное на несколько лет из-за отсутствия средств, наконец, было завершено стараниями благотворителей супругов Перловых. Прошли семь долгих лет, полных больших и малых трудов, направленных на то, чтобы был возведен этот величественнейший 15-тиглавый собор. Выполненный по проекту архитектора С.В. Шервуда в «русском стиле», снаружи украшенный декоративными кокошниками, подзорами, узорчатыми наличниками арочных окон, на северном и южном фасадах крыльцами с шатровыми завершениями с крестами. Внутри храм поражал своей просторностью и обилием света, все великолепное убранство было выполнено сестрами: иконы с позолоченными чеканными фонами, золоченые резные иконостасы и киоты, лицевое шитье плащаниц и облачений.
В ноябре 1903 года по ходатайству Преосвященнейшего епископа Калужского Вениамина (Высочайшим Указом Его Императорского Величества) матушка Евфросиния к 50-летию иноческой жизни была награждена золотым наперсным крестом. «Величественная, украшенная двумя золотыми крестами, облеченная властью, это была все та же смиренная ученица старца, покорная, готовая на все…», – такой она осталась в благодарной памяти любящих ее сестер. Покорная и смиренная старица, она продолжала нести возложенный на нее батюшкой Амвросием тяжелый крест игуменства, благодаря Господа за Его благодеяния. Но силы ее слабели, и она стала часто заговаривать о смерти. Сохранились воспоминания о ее последних днях. «Наступила Пасха 1904 года. Матушка по своему обыкновению в первый день праздника посетила старших монахинь и всех больных и слабых. Некоторым из них она прямо говорила, что видится с ними в последний раз. Но, как это всегда бывает, словам этим не придали особенного значения. Трудная монашеская жизнь, лишение старца, зрения, труды и скорби настоятельства подтачивали ее крепкий организм, и она видимо слабела, но не переставала понуждать себя, занимаясь всеми делами и неотступно посещая церковные службы. В среду на Фоминой неделе она по обыкновению пришла к утрене, которую простояла до конца, и затем была у обедни. День этот она чувствовала себя не особенно хорошо, но тем не менее в четверг отправилась в Оптину пустынь. На реке Жиздре паром еще не был поставлен, и переправа была на лодке. Матушка, утомившись, спускаясь с берега, сев в лодку, сбросила с себя теплое пальто. Приехав в скит к старцу Иосифу, она почувствовала сильный озноб. Побеседовав со старцем, она поспешила домой; с ней сделалось дурно, и ее насилу довезли до Шамордина, где почти на руках вынули из экипажа и уложили в постель. Выписан был доктор, который определил болезнь крупозным воспалением легких. Дали знать благотворителям, которые немедленно приехали из Москвы. Больная, несмотря на жар и сильные страдания, не теряла памяти и едва слышным голосом старалась утешить и ободрить плачущих сестер. Надежда, что матушка поправится, разрушалась заявлением доктора, что положение крайне опасно. В субботу вечером, когда все были у всенощной, матушка стала говорить тем сестрам, которые оставались с нею, давая им свое последнее, предсмертное наставление. Каждой отдельно сказала она несколько прощальных слов и затем убеждала всех помнить свои монашеские обязанности. «Понуждайте себя, сестры, – говорила она прерывистым голосом, – слушайтесь во всем старца, почитайте и повинуйтесь начальнице. Если хотите, чтобы начальница была к вам хороша, будьте сами хороши и послушны ей. При выборах положитесь на старца, и все будет хорошо».
14 апреля, в Неделю жен-мироносиц, на 16-м году своего настоятельства, в возрасте семидесяти четырех лет матушка Евфросиния мирно отошла ко Господу, незадолго до того приняв постриг в схиму. Перед своей кончиной она позвала монахиню Екатерину и передала ей полученный от батюшки Амвросия медальон с его портретом, как бы благословляя эту сестру на настоятельство, и давая ей наставления относительно своих похорон. Матушка Евфросиния была похоронена за алтарем Казанского храма рядом с матушкой Софией.
После матушки Евфросинии с благословения старца Иосифа настоятельницей была назначена монахиня Екатерина (Самбикина, 1842-1911). Происходившая из дворянского рода, она еще при жизни матушки Софии, поступила в Шамординскую общину в возрасте сорока двух лет. Матушка Екатерина была преданной духовной дочерью преподобного Амвросия. Пройдя двадцатилетний путь монашеской жизни, она стала достойной преемницей своих наставниц – матушки Софии и матушки Евфросинии. Отец Иосиф был спокоен за обитель, вполне доверяя ведение всех дел и духовное воспитание сестер матушке Екатерине. Число сестер продолжало расти, к 1908 году их насчитывалось более семисот.
Под молитвенным покровом почивших старцев и настоятельниц Софии и Евфросинии, под мудрым руководством старца Иосифа и при неутомимых трудах благотворителей супругов Перловых, не жалеющих своих сил и средств на устроение обители, она продолжала расти. Не раз Сергей Васильевич говорил: «…с тех пор, как я стал возиться с монашенками, мои торговые дела пошли так, как никогда. Я понимаю, что это за них Господь меня благословил». О многих его благодеяниях не всегда знали даже родные. Он не ставил себе целью обогатиться, его близкие рассказывали, что, получив в один год больше обычного прибыли, он испугался, говоря, что не хочет богатства, и поспешно все излишки раздал на добрые дела. В храме во время богослужения он никогда не стоял на особом почетном месте. Чувствуя и ценя любовь сестер, не мог выносить, когда его торжественно за что-нибудь благодарили. Отучил сестер кланяться ему в ноги, каждый раз сам отвечая земным поклоном. Вникал во все хозяйственные мелочи, всюду чувствовалась его заботливая рука. Многих сестер он знал в лицо, при встрече старался узнать их нужды, при этом, никогда не входя во внутреннюю жизнь монастыря. Почитая и благоговейно любя старца Амвросия, Сергей Васильевич беспокоился о том, что со временем могут обветшать и разрушиться кельи, в которых батюшка отошел ко Господу. Испросив благословения у старца Иосифа, он устроил над ними каменный футляр. Во время постройки Сергею Васильевичу предложили устроить ход с чердака в смежное жилое помещение, но это совершенно было отвергнуто им, не допускавшим иного отношения к келье батюшки Амвросия, как к особому святому месту. В последний год своей жизни Сергей Васильевич заложил колокольню и усыпальницу для настоятельниц обители и для себя, завещая похоронить его в монастыре. «Я хочу лечь в Шамордине, – говорил он, – чтобы мои дети не забывали его. Моя могила будет привлекать их сюда». Ему шел 75 год. Врачи определили у него раковую болезнь. Не чувствуя особенных болей, он продолжал заниматься делами; заботился о Шамордине, до мелочей интересовался всем, что происходило там. Но, когда ему прислали рисунки рам для усыпальницы, он передал их Анне Яковлевне со словами: «Выбирай, теперь это твое дело». Сергей Васильевич очень радовался навещавшим его сестрам. За три дня до кончины беседуя с казначеей монастыря Елисаветой (Соколовой), он трижды перекрестил ее, как бы посылая свое благословение всем «шамординкам». Даже перед самой кончиной он постоянно думал о Шамордине, прося находящуюся при нем сестру рассказывать ему что-нибудь о монастыре. Он отошел ко Господу 13 декабря 1910 года в своей московской квартире. Выполняя завещание Сергея Васильевича, его похоронили в Шамординской обители, которая своим процветанием и благоукрашением всецело обязана его попечению.
Вскоре новая скорбь посетила обитель. 11 февраля 1911 года отошла ко Господу матушка Екатерина, приняв перед смертью постриг в схиму. Она была больна с мая месяца, но затем стала поправляться. Когда уже считали, что она на пути к выздоровлению, она внезапно скончалась от кровоизлияния. Ее похоронили в новой усыпальнице.
Перед назначением новой настоятельницы старец Иосиф уединился в своей келье для молитвы на несколько дней и затем в запечатанном конверте отправил сестрам имя их новой настоятельницы – монахини Валентины (Розанцевой, 1864-1919). Это было за два месяца до предсмертной болезни батюшки Иосифа. На Пасхальной неделе, в апреле месяце, стало известно о его болезни. Приглашенный врач определил острую малярию и по слабости сердца батюшки нашел состояние его здоровья крайне тяжелым. Служились жаркие, слезные молебны ко Господу и Божией Матери, но драгоценная для всех жизнь любимого батюшки угасала. Простившись с оптинской братией, он благословил прийти проститься с ним и шамординским сестрам. В продолжение нескольких дней между Шамордином и Оптиной пустынью непрерывной вереницей шли плачущие сестры. Они оставались теперь совершенно осиротевшими. С самого основания обитель и все они находились на могучих руках оптинских старцев, к которым обращались в радости и горе. Их слово в обители было свято. Трогательная любовь батюшки Иосифа к Шамордину и сестрам особенно проявилась в эти последние дни его земной жизни. Он, несмотря на страдания и слабость, старался принять всех сестер. «Пусть все идут; я всех благословлю, Бог поможет; а то много останется плачущих». Слабеющей рукой он благословлял каждую сестру, давая иконочку. Желая утешить их, хотя был крайне слаб, позволил шамординской сестре-фотографу сделать снимок, пытаясь получше устроиться, чтобы было виднее его лицо. Старец благословил телеграммой вызвать из Москвы Анну Яковлевну Перлову. Через несколько дней, несмотря на ее желание остаться, настойчиво стал отправлять домой. Возвратившись в Москву, она почувствовала боль в глазу, потребовалась немедленная операция, спасшая глаз. Постоянно пребывая в молитве, незадолго до кончины, лежавший без движения, он вдруг приподнялся и несколько раз повторил: «Мать София! Нужно помолиться за мать Софию». На следующий день на могиле матушки Софии отслужили панихиду, после которой батюшке Иосифу стало немного лучше. За день до кончины, несмотря на запрещение доктора шамординским сестрам снять батюшку еще раз, он, подозвав келейника, еле слышным шепотом сказал: «Позови скорее фотографку, а то ведь скоро стемнеет», – выражая тем самым свою глубокую и нежную любовь к ним. 10 мая в 10 часов 45 минут вечера батюшка Иосиф отошел ко Господу.
В том же 1911 году матушка Валентина была возведена в сан игумении. Протоиерей Сергий Четвериков пишет о ней: «Игумению Валентину мне пришлось видеть и знать лично. Она происходила из купеческого звания, Калужской губернии, и говорила чистейшим калужским наречием. Еще до поступления в монастырь она приняла тайный постриг, так как по семейным обстоятельствам не могла открыто поступить в монастырь. Она была для всех примером смирения, кротости и усердной молитвы. С благообразным лицом и добрым взглядом темных глаз, тихая и скромная, вся окутанная черным покрывалом монашеских одежд, она невольно располагала к себе сердца всех узнававших ее». Матушка Валентина наставляла сестер читать Отечник: «Оказывай милость, и спасешься. Трезвись, и будешь помилована. Молчи». Сестры очень любили ее, находя, что «по своему устроению она походила на древних старцев».
Матушке Валентине Промыслом Божиим выпал жребий быть настоятельницей в трагическое время, последовавшее за октябрьским переворотом 1917 года.
Часть 3. В годы гонений
Революционное лихолетье не пощадило и Шамординскую обитель. Ее постигла общая участь всех русских монастырей. В апреле 1918 года в обитель прибыла оценочная комиссия для передачи монастыря в распоряжение совета большевиков. В связи с декретом советского правительства от 3 января 1918 года об изъятии церковных и монастырских имуществ матушка Валентина обратилась к Преосвященнейшему Феофану (Тулякову, 1864-1937, священномученнику), епископу Калужскому и Боровскому, с прошением разрешить переименовать обитель в трудовую коммуну: «Сестры вверенной мне пустыни тревожатся грозящей опасности лишиться всего хозяйственного монастырского имущества и, быть может, принудительного выселения из обители, а местные власти, относящиеся благожелательно к монастырю, со своей стороны предлагают обители внести ходатайство через подлежащие органы управления об утверждении ее трудовой коммуной в целях сохранения своей независимости и полного самоуправления, и тогда обитель, переименованная в коммуну, сохранит все, что имела доныне, как то: пользование землей и хозяйственным имуществом, – и даже может иметь право голоса в местном управлении». На это прошение Преосвященнейший Феофан дал ответ, что для «сохранения святой обители от разгрома и расхищения имущества не встречается препятствий на обращение ее в трудовую коммуну с сохранением за обителью характера религиозной общины…». Председательницей коммуны была выбрана монахиня Александра (Никитина), которая дипломатично вела переговоры с представителями новой власти. Но они вмешивались во все дела монастыря, навязывая свои порядки; монашеский уклад жизни нарушался, приходило в упадок отлаженное хозяйство.
Трудно было игумении Валентине и сестрам сознавать и видеть, как гибнет созданная трудами и молитвами батюшки Амвросия и его духовных чад их родная обитель. Матушка Валентина безропотно несла возложенный на нее Господом крест игуменства, но, чувствуя недомогание, постепенно слабела.
Когда врачи обнаружили у нее рак, и стало ясно, что матушка смертельно больна, старец Анатолий (Потапов) тайно постриг ее в схиму, и она смиренно начала готовиться к отшествию ко Господу. 12 сентября 1919 года последняя игумения старого Шамордина мирно почила.
После кончины игумении Валентины об официальном назначении новой настоятельницы не могло быть и речи. Управление монастырем по благословению оптинских старцев взяла на себя казначея монахиня Елизавета (Соколова). В начале 20-х годов гонения на Церковь приняли еще больший размах.
В 1922 году вышел декрет об изъятии церковных ценностей. Многие храмы и монастыри по всей России подверглись разорению и поруганию. Шамординские сестры пытались спасти монастырские святыни: священные сосуды, иконы, священнические облачения, богослужебные книги, монастырский архив, личные вещи старцев и многое другое. В начале марта 1923 года была создана специальная комиссия по ликвидации Шамординского монастыря, и 12 марта сестрам объявили о его закрытии и полной ликвидации, приказав освободить помещения в двухнедельный срок. Стали производиться обыски, аресты. Шесть сестер из числа начальствующих были сразу же арестованы. Невозможно даже представить тяготы и лишения, выпавшие на долю всех шамординских сестер. Оказавшись без крова и пропитания, многие тяжелобольные, они переносили все терпеливо и смиренно. Впереди их ждали годы преследований, скитаний, ссылок, лагерей, а некоторых и расстрелы. Многие приняли мученическую кончину. На святую шамординскую землю пришли разорение и запустение. Новой безбожной властью было расхищено монастырское имущество, отобраны земли и леса, сорваны кресты с храмов, сняты колокола, сожжены иконы и книги, уничтожен архив.
После закрытия монастыря многие сестры поселились в городе Козельске и его окрестностях. Стараясь сохранить монастырский уклад жизни, они объединялись в общины, делили скудную трапезу, возделывали огороды, занимались рукоделием, собирались вместе на молитву в еще действующих храмах, в которых служили оптинские батюшки. Последними духовными наставниками шамординских сестер были преподобные оптинские старцы Анатолий (Потапов), Нектарий (Тихонов), Никон (Беляев), иеромонахи отец Пиор (Шестаков), отец Иннокентий (Флоров), и отец Мелетий (Бармин).
После закрытия обители все земли и угодья стали собственностью колхоза, в бывших монастырских строениях расположились различные советские учреждения: дом инвалидов, интернат для беспризорников, школа. Но без Божьего благословения и умелого управления огромное хозяйство вскоре пришло в упадок.
Монахи, выполняя какую-либо работу, не ставят своей целью экономическую выгоду, они стремятся к выполнению обета послушания, боясь прогневать недобросовестным трудом Господа. Вскоре все, созданное трудом сестер, было разорено безбожной властью.
Но благодать Божия не оставляла этого святого места. «Святые места, – говорит преподобный Максим Грек, – никогда не лишаются своей святости, какую они получили от сошедшей на них свыше Божественной благодати, хотя бы города, в которых находятся святые места по судьбам Божиим, и находились во власти нечестивых: «нераскаянна бо дарования и звание Божие». Особенное умиротворение и душевную тишину на этой земле отметили военные медики госпиталя, размещавшегося здесь во время Великой Отечественной войны. По милости Божией, в госпитале во все время его размещения на территории монастыря ни один человек из числа раненых не умер. В послевоенные годы в Казанском соборе разместился сельхозтехникум. Там, где раньше возносились молитвы, теперь стояли сельскохозяйственные машины, а в центральном алтаре в качестве наглядного пособия помещался комбайн. Деревянный дом-келью старца Амвросия, столь почитаемый и посещаемый всем православным миром, разобрали и вывезли в деревню Шамордино, а внутри построенного некогда над ним каменного футляра, устроили гараж и магазин. На долгие почти семьдесят лет была прекращена монастырская жизнь в обители.