Анна Александровна Танеева и ее родители

(На фото Александр Сергеевич (06.01.1850-25.01.1918) и Надежда Илларионовна (Толстая, 8.11.1860 - 13.3.1937) Танеевы с сыном Сергеем в доме Анны. Из личного альбома АА. Танеевой)

29 (16 ст.с.) июля 1884 года в семье Главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества Канцелярии Александра Сергеевича Танеева и Надежды Илларионовны родилась дочь, которую назвали Анной. Танеевы тогда жили в Ораниенбауме (г. Ломоносов). Позднее семья переехала жить в Михайловский дворец, где находилась Императорская Канцелярия. А.С. Танеев по своей должности лично общался с Государем и Государыней, бывал с ними на отдыхе.

О том, что значили для неё родители, Анна Александровна пишет в воспоминаниях:
«Знакомство семей как моего отца, так и моей матери произошло в Императорском дворце. Члены родов Танеевых и Толстых были на службе Царствующего Дома еще с ранних времен российской истории. Но значительных высот достиг мой прадед в 1831 году, когда стал управляющим Личной Канцелярией Императора НиколаяI. Мой отец наследовал эту высокую должность от своего отца и уже в третьем поколении управлял Канцелярией в Михайловском дворце.

На ответственности моего отца были финансовые дела Императорской семьи. Это вовсе не было легким делом, так как годовой приход и расход были примерно той же величины, что и в небольшом государстве. Источники прихода и расхода были самые разные, значительная часть прихода была от царских угодий. Из прихода надо было выплатить апанаж[1]Императорской Фамилии, а также жалование персоналу, как Двора, так и угодий. В личное пользование Государю оставалось очень мало. Кроме того, управляющему Гражданским кабинетом относились дела, связанные с протоколом[2], порядками, с представлением к наградам, чинам, назначениям и другие. Регулярно, раз в неделю, мой отец представлял Государю дела, решаемые Государем единолично.

Когда молодая Государыня Александра Федоровна учредила в России известные дома трудолюбия, мой отец также раз в неделю ходил к Государыне представлять их дела. Государыня была президентом этих домов и назначила моего отца вице-президентом.

Но вскоре помимо дел они и другим образом оказались в общении друг с другом. Государыня была чрезвычайно музыкальной,— так же, как и мой отец,— и в то время играла в четыре руки с профессором консерватории Кюндингером. Государыня приглашала и моего отца играть вместе с ней, но он всегда опасался, что не справится, так как Государыня увлекалась лишь сложными произведениями, исполняя их мастерски.

Еще ребенком у меня было желание увидеть Государыню. Она была всегда в душе у меня и у моей сестры. Часто мы просили отца передать ей наше приветствие и изготовляли для нее различные поделки, подставки и рамки для фотографий, которыми хотели принести ей радость. Отец относил их Государыне.

Часто между собой мы говорили об Императорских детях. О них также рассказывал отец, описывая, каким образом Государыня держала кого-либо из них на руках во время представления ей дел или как самая юная спала в колыбели возле Государыни. Все, даже маленькие детали, интересовали нас».[3]

Родители А.А. Танеевой «хотели сохранить детей непорочными, и так как боялись пагубного воздействия со стороны приятелей своих детей, то решили вначале воспитывать нас всех, сестру, меня и даже брата, дома». Дети получили домашнее образование по разным школьным дисциплинам, языкам. Весьма большую часть обучения занимала религия.

«Но главным, а также и самым желанным нашим учебным предметом была все же музыка. Ведь мой род, как со стороны матери, так и со стороны отца, был музыкальным. Помимо того, в роду моего отца были два композитора— мой отец и его дядя[4]. Под руководством великолепных учителей я научилась играть на фортепиано и развила свой певческий дар. У меня было высокое сопрано. Вдобавок к полученному домашнему музыкальному образованию мы углубляли свои знания слушанием хорошей музыки— возможностей к этому в то время в Петербурге было предостаточно. Мой отец брал нас с собой на симфонические концерты, и когда мы достаточно преуспели, он организовал нам возможность следить за репетициями перед симфоническими концертами.

Мой отец знал многих великих музыкальных мужей того времени— Чайковского, Вейнгартнера, Шаляпина, Каянуса, Шнеевойгта, Ван дер Палса. Они все бывали у нас. Чайковский был близким знакомым нашей семьи. Он часто завтракал у нас. Артишоки были его любимой едой, не во все времена года их было легко достать. Но моя мать не жалела трудов, чтобы раздобыть их, считая делом чести предложить нашему уважаемому гостю его любимое блюдо.

Незадолго до смерти Чайковского мой отец был у больного композитора-маэстро. Со слезами на глазах он сокрушался о том, что публика не поняла его последнего опуса— Шестой симфонии— и, напротив, равнодушно приняла ее. Вскоре после этого Чайковский умер. Мой отец пришел к нам в детскую сказать об этом. «Le grand et le bon Tchaikovski est mort»[5],—произнес он». [6]

Несмотря на путешествия и полученное образование, больше всего нас, детей, всё-таки воспитали наши родители. Самым большим счастьем для нас было быть в их кругу, и они со своей стороны посвящали нам каждую свободную минуту. Под влиянием наших родителей из нас выросли люди, любящие искусство и всё красивое. Вера в Бога, посещение богослужений, безупречная жизнь, молитва были для нас опорой на жизненном пути. Наш отец подчёркивал важность для человека чувства долга и призывал нас во всех случаях жизни следовать голосу своей совести. Он сам был самозабвенно предан Престолу и своему Государю; эту же преданность мы переняли от него, как и он перенял её от своих предков.

Как мне было в то время не думать о Государе? Наш род служил трем Царям, каждый день в нашем доме Царь упоминался почти как Богу равный. В нашем сознании он не был обыкновенным смертным, а как будто тем, из которого брало свое начало все хорошее, и ради которого мы были готовы при необходимости пожертвовать всем. Ничто не казалось нам более благородным и более почетным, чем быть полезными каким-либо образом Государю»[7].

3 апреля (21 марта) 1917 года Анну Александровну, больную корью с сухим правосторонним плевритом по доносу дворцовой прислуги арестовал Керенский, и ее доставили в Трубецкой бастион прямо с постели. «Черная, безпросветная скорбь и отчаяние. /.../ Жизнь наша была медленной смертной казнью».

В годы арестов и тюремных заключений родители Анны Александровны делали все возможное, чтобы как-то спасти невинно страдающую дочь.

«Какое страданье, Боже, что свои так поступают со мною, всю жизнь служила людям, забывая себя; убиваюсь от горя. /…/ Милый папа, помоги мне не роптать; в сущности, так мало молюсь, слишком большое страдание - думаю, что и страдание есть, в свою очередь, молитва, верю, что каждый вздох слышит Бог; но так ужасно нестерпимо выносить зло, когда сама старалась всю жизнь делать добро. /…/ Я так измучилась, исстрадалась, что почти нет сил. …Только один милосердный Бог может поддержать. На Него уповаю и стараюсь верить, что Он не оставит ни вас, моих дорогих [родителей], ни меня. …Только бы сохранить веру, что Господь не забыл.

/…/ Да я уже все положила на волю Божию, стараюсь ничего не ожидать. Бог сильнее и справедливее людей, и мне кажется, что многие забывают [это]. Надеюсь, что меня освободят, но, дорогая, поверь, я еле жива, — мне говорили, что я долго жить не буду, а сейчас сердце еле работает, так расшатало, отекли ноги, страдаю до изнеможенья день и ночь, и вообще живу только сегодняшним днем, не надеясь даже на завтра. …У меня такой страх здесь умереть, … для меня же каждый день — год. …На все Господь — как Он захочет.

Золотая Мама, …я не сомневаюсь, что Бог все делает к лучшему, но за эти два месяца сколько раз я хотела лучше умереть, чем жить, а теперь, когда есть надежда, хочу жить, но не знаю, как будет Богу угодно. Я так изверилась, что не могу даже надеяться, — знаю только, что один Господь может и вашими святыми молитвами Он поможет.

Недавно подошел ко мне караульный начальник и спрашивает, та ли я, у которой лазарет; я сказала: «Да». Тогда он рассказал, что в Выборге видел моих раненых, которые убивались от горя, когда узнали про меня. Кинулись в редакцию газеты, чтобы напечатать просьбу, чтобы меня выпустили, но газета не приняла. Я так была тронута, что расплакалась от этих дорогих слов. Добро не забывается у маленьких людей.

Только тот, кто сам посидел в одиночном заключении, поймет, что значит надежда свидания с родными. Как я ждала этой первой пятницы, когда мне сказали, что я увижу моих родителей. Я воображала себе, как мы кинемся навстречу друг другу, представляла себе ласковую улыбку дорогого отца и голубые глаза, полные слез, моей матери, как мы будем сидеть вместе и я поведаю им о всем том, что вынесла за эти дни. Мечтала, также, получить известия о дорогих узниках в Царском, узнать о здоровье детей и о том, как им живется.

В действительности же одно из самых тяжких воспоминаний — это дни свидания с родными: ни в один день я так не страдала, как в эти пятницы. При виде своих просыпалась любовь ко всем дорогим, которых оставила и не имела надежды когда-либо увидеть. Я и сейчас без слез и содрогания не могу вспомнить, как меня вводили с часовым в комнату, где сидела бедная мама.

Нам не позволяли подавать руки друг другу: огромный стол разделял нас; она старалась улыбаться, но глаза невольно выражали скорбь и ужас, когда она увидела меня, с распущенными волосами, смертельно бледную и с большой раной на лбу. На вопрос, который она не смела задать мне, указывая на лоб, я ответила, что это ничего: я не смела сказать, что солдат Изотов в припадке злобы толкнул меня на косяк железной двери, и с тех пор рана не заживала.

Если бы мы были одни, я все бы сказала, но здесь, кроме караула, присутствовали прокурор и заведующий бастионом — ужасный Чкани[8], с часами в руках. На свидание давалось ровно 10 минут, и за две минуты до конца он вскрикивал: «осталось две минуты», чем еще больше расстраивал измученное сердце. И что можно сказать в десять минут в присутствии стольких лиц, враждебно настроенных? Только прокурор после рассказывал, что его нервы не выдерживали моих свиданий с родителями, и он несколько ночей не мог спать. В слезах мы встречались и расставались, поручая друг друга милосердию Божию.

Бедные, дорогие мои родители! Сколько вынесли они оскорбления и горя, ожидая иногда по три часа эти десять минут свидания. Папа вспоминал после, что ни разу меня не видал иначе, как заплаканную.

Отца я видела три раза в крепости. В начале моего заключения он заболел от пережитого потрясения, позже, чередуясь с мамой, посещал меня. Как хотелось мне выглядеть более похожей на самое себя. Я умолила надзирательницу одолжить мне на несколько минут ее карманное зеркальце и две шпильки; причесалась на пробор и всю неделю промывала рану на лбу.

Отец мой, всегда сдержанный, ободрял меня в эти несколько минут, и я трепетала от счастья увидеть его. Отец сказал мне, что мама тоже приехала, что они три часа ждали свиданья, но ее не пустили, и она ожидает рядом в комнате, надеясь услышать мой голос. При этих словах Чкани вскочил с места и, захлопывая со всей силой дверь, закричал: «Это еще что, голос слышать! Я вам запрещу свиданья за такие проделки!». Отец мой только слегка покраснел, меня же под конвоем увели...

Деньги, которые мои родители посылали мне, никогда до меня не доходили; лишь самые маленькие суммы шли на покупку чая и сахара, остальные же офицеры — Чкани, комендант и их сотоварищи, некий Новацкий и другие, проигрывали. Хуже еще: эти господа во все время моего заключения приставали к родителям и, под угрозой меня убить или изнасиловать, вымогали деньги большими суммами, приезжали иногда вооруженные или же уверяли, что передадут еду или скорее выпустят. Бедные родители отдавали этим мерзавцам все свое последнее, дрожа за мою жизнь. Подобное проделывали они и с родственниками других заключенных. Вот каковы были «начальники» крепости и доверенные Временного правительства![9]

Вскоре после меня постигло самое большое горе, которое я когда-либо испытала. 25-го января 1918г. скоропостижно скончался мой возлюбленный, дорогой отец, благороднейший, безконечно добрый и честный человек. Как глубоко уважали и любили его Государь и Государыня, свидетельствуют письма ко мне Государыни после его смерти. Невзирая на всю долголетнюю свою службу— всей душой преданный Их Величествам— он умер, не оставив после себя ничего, кроме светлой памяти безкорыстного человека и глубокой благодарности в сердцах тех многочисленных бедных, которым он помогал.

Я говорила, что отец мой был композитором и музыкантом, и часто, когда его спрашивали о его звании, он отвечал: я прежде всего «свободный художник» Петербургской консерватории, а потом уже все остальное. На его похоронах хор Архангельского вызвался петь литургию его сочинения, отличавшуюся кристально чистой музыкой,— как кристально чиста была и его душа. После его смерти моя мать переехала ко мне, и мы разделяли вместе тяжелое существование».[10]

Государыня Александра Федоровна, узнав о смерти А.С. Танеева, 5 февраля 1918 года из Тобольска писала Анне Александровне:
«Милая душка, родная моя маленькая. Боже, как мне тебя жаль. Сегодня одновременно получила твои открытки от 26 января и телеграмму о смерти дорогого папá. И я не с тобой, не могу тебя прижать к груди и утешить тебя в твоем большом горе.

Дитя мое, ты знаешь, что я с тобой, молюсь с тобой и разделяю твое горе. Спаситель и Матерь Божия, утешьте дочку мою. Упокой душу дорогого отца. Завтра утром Аннушка пойдет и закажет в соборе сорокоуст у раки святого и помолится за нас всех — мы только можем у себя молиться всем сердцем.

В нем мы оба потеряли верного, милого, долголетнего друга. Папá, дети скорбят с тобой, целуют и передают все, все. Ты чутким своим сердцем все понимаешь, так как телеграмма почтой шла, не знаю, когда Бог его к себе взял, неужели в тот день, что мне писала?

Как я рада, что ты его ежедневно видела! Но как все это случилось? Бедный маленький папá. Какая большая потеря. Знаю, как вы друг друга любили, понимаю и разделяю твое горе, сама все это испытала и знаю эту страшную боль.

Но за него надо Бога благодарить, слишком много тяжелых переживаний, без дома и вообще... помню, наш друг сказал, что после женитьбы Сережи он умрет. И вы, две женщины, одни, и только добрый дядя, чтобы помочь. Я через него как следует напишу тебе и маме бедной. Целую ее крепко, и скажи, как мы оба его любили и ценили, он редкий был человек... Ужасно только сегодня это узнать, быть так далеко. Боже мой. Как ты во всем этом?.. Один ужас, помоги и подкрепи тебя Господь Бог. Какое счастье, что так много вместе были и дружно жили, упрекать себя не в чем.

Ты дала ему всю любовь, и Бог тебя за это вознаградит. Не плачь, он счастлив теперь, отдыхает и молится за вас всех у Престола Божьего. Ужасно не иметь возможности побывать в церкви, помолиться за всех вас, у себя все-таки не то.

И церкви грабят, и ничего больше святого нет, кончится землетрясением или чем-нибудь ужасным - кара Божья страшна. Умилосердись над родиной многострадальной. Боже, как молюсь за ее спасение.
До свиданья, Господь с тобой - прижимаю дорогую головку к груди и в молитвах всегда с тобой. Посылаю письма от Папы и детей».

Письма к родителям
Трубецкой бастион, 24 мая 1917 года.
Мама и папамои, ненаглядные. Вы поймете, как трудно было мне эти два дня Великого Праздника в тюрьме. Вспоминала родное Рождествено, как мы ходили с цветами в дорогую убогую церковь, где и пол был посыпан травкой. Веселый, любящий и праздничный народ...

Я счастлива, что постройка моей школы идет так успешно. Верю, что и в селе все молятся за меня. Родные, вчера я получила из комиссии бумагу, спрашивают, кому вернуть мои деньги — 80 000 рублей (это те, которые я получила после железнодорожной катастрофы). Я рада, что теперь знаю, что это все, что у меня есть, а сколько было клеветы. Я написала на мамá, но, кажется, я еще должна дать ей доверенность. Не знаю, как это сделать при 10 минутах свидания, у кого спросить.

Если я только доживу и меня выпустят, даже помирюсь с этими ужасными двумя месяцами. Как бы народ очистит то, что поганая, извините за выражение, аристократия наклеветала на меня из зависти, и многие поймут, что такое — аристократия.

Я так измучилась, исстрадалась, что почти нет сил. Питание все же недостаточно, а главное, погибаю без воздуха. Только один милосердный Бог может поддержать. На Него уповаю и стараюсь верить, что Он не оставит ни вас, моих дорогих, ни меня. Будем ли мы когда-нибудь вместе.

Плохо сплю, просыпаюсь с 4 часов. День — это целый год. Слыхала, что Совет дал моему лазарету чудное здание. Болею, что не могу сама все устроить. Вижу, как Господь печется о том, что оставила. Счастлива была получить приписку Акселя на вашем письме от 16 мая. Целую горячо его, Таньку, Олю, Санречку и мисс Айда, Ал., Серёжу и Инну. Всех в лазарете и домике. Вас, дорогих, обнимаю нежной любовью. Хранит всех Господь. Молитесь, чтобы Бог дал мне силы. Не съездите ли к Божией Матери Скоропослушнице или к Знаменью в Царском Селе. Я всегда перед Ней молилась.

Только бы сохранить веру, что Господь не забыл. Получила письмо от маленького Миши. Скажи Н.И. послать карточку ему в приют, поцелуй, благодари. Также и Косте, которого привезли из Евпатории. Целую бабушку. Пришлите мне легкое платье или блузочку. Как бы хотела уехать с вами, но думаю, что настолько больна, что, когда выпустят, придется лечь в больницу.
Ваша дочка Анна.

Трубецкой бастион, вторник.
Дорогие мои, ненаглядные папа и мама. В субботу председатель Следственной комиссии объявил мне, что я уже больше ведению их не принадлежу, так что теперь должна просить министра о пресечении меры заключения. Я уже послала бумагу и просилась к вам под домашний арест.

Я боюсь верить этому счастью. Теперь все дело в руках министра. Молюсь все время, чтобы Бог помог, и скорее меня перевезли, так как буквально погибаю. Ослабела совсем. Верю в доброе сердце министра и, что все будет хорошо. Если к вам нельзя, то в лазарет. Все равно куда, - мне все кажется, что здесь умру не дождавшись. Ехать в Терийоки нельзя, а остаться в Петрограде. Переговорите обо всем. Верно же не знаю и ничего нового вообще не могу сказать.

Эту неделю письма от вас не получила. Счастлива и тронута письмом моих раненых. Всех вас, Алю, Сережу целую, обнимаю. Благословляю и люблю. Как тяжело весной быть в тюрьме. Но на все — воля Божия. Теперь надеюсь, и эта надежда немного поддерживает. Обнимаю всех в домике и лазарете. Не знаю, где вы теперь — здесь или в Финляндии. Теперь, дорогие, будьте здесь, устройте и узнайте все.

Хранит Христос.
Любящая, настрадавшаяся дочка Анна.
Совсем не могу спать, что так мучительно... Душно ужасно... Чувствую вообще себя совсем плохо... Помолитесь.
Трубецкой бастион, май.
Дорогая мама. Какое терзанье опять вчера свиданье с тобой. Не верь, когда говорят, что мне безопаснее здесь, — ведь всякая женская тюрьма лучше этого ада.

Во-первых, все — ложь; Муравьев, например, вчера опять приходил, говоря: «Вы знаете, ведь от меня не зависит, а от министра юстиции, у него могут быть высшие соображения (...). Конечно, если спросят Комиссию — мы ответим, что ничего против вашего освобождения не имеем».

Нельзя ли попросить министра юстиции перевести хоть меня арестованной в лучшие условия, хоть окно, а не форточку у потолка. Я вчера не могла смотреть на тебя: мне так и тебя, и себя было жалко. Золотые мои, вы все хлопочете, а вас все обманывают. Меня опять допрашивал судебный следователь, 4 часа, — пойми усталость и терзание, им все эти мучения мои счастья не принесут. Родная, ведь они сначала знали, что за мной нет преступления, взяли только из-за близости, хотя теперь и отнекиваются. Неужели П. Игнатьев не мог бы попросить Львова, ввиду моей болезни. Они все мягко стелют, чтобы жестко спать.

Трубецкой бастион, четверг.
Золотая Мама. Как счастлива была я получить твои несколько строк и дорогую карточку. Мамочка, я не сомневаюсь, что Бог все делает к лучшему, но за эти два месяца сколько раз я хотела лучше умереть, чем жить, а теперь, когда есть надежда, хочу жить, но не знаю, как будет Богу угодно.

Я худею не по дням, а по часам; доктор очень добрый и хороший, недоволен сердцем, дает адонис вместо строфанта, сон такой плохой, задыхаюсь в душной камере. Умоляла увеличить прогулки хоть на 10 минут, но не разрешили. Ведь Трубецкой бастион — самая ужасная тюрьма в России: если я до сих пор жива и после останусь жить, то это великое чудо, которое Бог совершил надо мной.

Вчера приходила ко мне Следственная комиссия, так как доктор находит меня слабой. Муравьев говорил мне, что ты была у него, сказал: «Вы сами виноваты, что не так отвечали на допросе» (неправда), указал мне еще раз написать все подробнее и подал надежду, что тогда скоро выйду.

Я так изверилась, что не могу даже надеяться, — знаю только, что один Господь может и вашими святыми молитвами Он поможет. Видела тетю Катю во сне, часто, верно, видит, как я страдаю. Конечно, оторвав меня от всего, что люблю, и замучив почти до смерти, — люди будут говорить обо мне хорошо, но, Боже, как трудно им простить. Ведь я даже не прошу свободы, но заключения более легкого. Вчера просила камеру с окном пониже, отказали. Буду писать для комиссии, но после двух месяцев тюрьмы, тяжелой кори у меня голова почти не соображает.
Поставьте свечку у Казанской Божией Матери за это писанье. Страдаю ужасно, что почти лето.

Спасибо, родная, милая Мама, что ты хлопочешь за меня. Я только что вернулась с допроса: меня допрашивала приблизительно по тем же вопросам 4 часа. Какой-то еще судья спрашивал о Марии Васильчиковой, гр. Клейнмихель. Нашли у меня какую-то карту царского смотра в Кронштадте (подаренную мне Государем). Прицепились к ней.

Я устала до слез, иду спать, еле есть силы. Страшно изменилась — видела себя в зеркале на допросе. Была рада видеть Николая Ивановича, хотя слышать, что извне, здесь больно. Какие у меня черные все мысли... Нежно всей душой обнимаю, скоро Троица... Господи, помоги и услыши...».

Место погребения матери Анны Александровны не удалось найти. Кладбище Ристимяки в Выборге, где она была похоронена, больше не существует.

Людмила Хухтиниеми,
Председатель Общества памяти святых Царственных мучеников и Анны Танеевой в Финляндии
Источники: «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012 г.
А.А. Вырубова. «Страницы моей жизни». Приложение. Благо. Москва. 2000.

[1]Апанаж— содержание членов Императорской Фамилии за счет удельных имений (прим. изд.).
[2]Протокол— свод правил и предписаний, в соответствии с которым регламентируется и регулируется порядок официальных церемоний и мероприятий (прим. изд.).
[3] Из воспоминаний «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012, стр. 25-26.
[4]Сергей Иванович Танеев (1856-1915), русский композитор, пианист, педагог, ученый, музыкально-общественный деятель (прим. изд.).
[5]«Великий, добрый Чайковский скончался» (франц.).
[6] Из воспоминаний «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012, стр. 34.
[7] Из воспоминаний «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012, стр. 35.
[8] А.А. Блок и И.И. Манухин в своих воспоминаниях пишут: «”Красный”» поручик Чкония, называвший себя "адъютантом Петропавловской крепости”, — личность, как потом выяснилось, с неясным прошлым. Злой, жестокий…» (прим. изд.).
[9] Из воспоминаний «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012, стр. 198.
[10] Из воспоминаний «Анна Вырубова – фрейлина Государыни». СПБ, 2012, стр. 243.
источник материала