ЕПИСКОП ГРИГОРИЙ (ГРАББЕ) – РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В ПУСТЫНЕ И В МИРЕ СЕМ.
От Ред.: Доклад по поводу писем о. Дмитрия Дудко Митp. Филарету, читанный в Нью-Йорке.
Те, кто уже участвовали в церковной жизни пятьдесят лет тому назад, – помнят конечно как много было у нас толков и споров в связи с посланием Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, Нижегородского Митрополита Сергия, датированным 16/29 июня 1927 г. С первых же слов этого послания начиналась речь о том, что преследование веры в России якобы вызваны были «главным образом выступлениями зарубежных врагов Советского государства». Митрополит Сергий заявлял, что признает обязательным «для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и нашим правительством». Он возвещал, что это правительство уважило ходатайство о разрешении сформированному им Синоду «начать деятельность по управлению Православной Российской Церковью». Он писал, что теперь «наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое но и по гражданским законам вполне легальное церковное управление».
Платой за эти эфемерные блага должно было быть «разоружение» Заграничной Церкви, беспокоившей Советы своими воплями о преследовании Веры в России. Митрополит Сергий исходил из представления о Советской власти не как сатанинской силе, а как о всякой другой гражданской власти. Для него как администратора, а не духовного вождя, вопрос стоял только в плоскости материалистической целесообразности. «Только кабинетные мечтатели, писал он, могут думать, что такое огромное общество как наша Православная Церковь со всею ее организацией, может существовать вне государства спокойно, закрывшись от власти». Митрополит Сергий в своем желании сотрудничать с этим государством в том же послании требует даже от заграничного духовенства «дать письменное обязательство в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности».
Не буду останавливаться на том как усилилась от этого требования смута за границей. К уже существовавшему каноническому разделению там присоединился спор о приемлемости «лояльности». Митрополит Антоний и все его епископы за исключением Епископа Вениамина решительно отказались дать подписку о лояльности Советской власти. Митрополит Евлогий такое обязательство дал, но довольно скоро от него отказался.
Напротив, оппозиция Митроп. Сергию в Карловцах и в России не сговариваясь, шла по двум линиям: канонически оспаривалась правомочность Заместителя Местоблюстителя коренным образом менять направление церковного корабля без согласия заменяемого им Главы Церкви. Затем шли еще более важные аргументы, указывающие на элементы измены принципу исповедничества и подчинение Церкви враждебной ей сатанинской власти. Именно в этом смысле сразу же отозвался на декларацию Блаженнейший Митрополит Антоний, когда Митрополит Сергий попробовал добиться его согласия через Сербского Патриарха Варнаву.
Лицо, составившее сборник документов относящихся к Декларации Митрополита Сергия в 1927-28 годах[1] разделяет их на: приявших ее, колеблющихся и неприявших. Колеблющиеся уже критиковали декларацию и иногда довольно сереьзно, но преимущественно как документ более политический чем церковный и не слишком углубляясь в принципиальную, экклезиологическую сторону его измены Православию. По большей части они позднее присоединились к числу прямых противников этого документа. Последние во многих случаях закончили свою жизнь как мученики и исповедники, в тюрьмах или лагерях.
Повидимому Митрополит Иосиф первый сделал практический вывод относительно того, что никакого легального существования для иерархии, желающей сохранить свою духовную свободу при Советской системе, – не может быть. Он сразу же стал готовиться к существованию Церкви в скрытом состоянии. Нелегализованные христиане поэтому часто назывались иосифлянами. Они подвергались гонению с двух сторон: Митрополит Сергий обрушивался на них церковными карами, силы которых они конечно не признавали. С другой стороны, отделившись от Митрополита Сергия по несогласию подписать его обязательство «лояльности», они получали в глазах гонителей веры клеймо нелояльных граждан и этим самым осуждались на преследования.
В беседе с советским журналистом Митрополит Сергий при напечатании в «Известиях ЦИК и ВЦИК» сказал: «Советскую власть мы признаем властью нормальной и законной. И мы подчиняемся всем ее постановлениям вполне искренно». Отсюда ясно, что несогласные с его декларацией – бунтовщики.
Об этих последствиях очень ярко говорилось в одном документе тогдашнего «Самиздата» под заглавием «Документ из Киева – разбор послания Митроп. Сергия», относящийся к сентябрю 1927 г.[2]. Процитировав слова декларации о том, что спокойное существование Церкви подрывалось нелояльностью церковников к гражданской власти, автор статьи отмечает, что «всюду декларация противопоставляет это нелояльное прошлое лояльному будущему, которое будет выражено в делах.
«Так вот истинная причина наших неописуемых церковных бедствий, восклицает автор. Она в нас самих, – в нашей нелояльности. Это причина единственная, которую подчеркивает Митрополит Сергий.
«Но указание М. Сергия не ново. Мы не раз слышали его и от представителей власти и от наших церковных врагов – обновленцев всех видов, которые обвиняли нас в нелояльности и преступности.
«Но мы называли это обвинение клеветой. Мы говорили, что оно не может быть подтверждено фактами...
«Но что скажем мы, когда управляющий нами святитель сам произносит нам страшный приговор, сам говорит о «словах и делах». Не ставят ли эти слова черный крест над всеми невыразимыми страданиями, пережитыми Церковью за последние годы, над всею ее героической борьбой за самосохранение? Не объявляют ли они весь подвиг Церкви – преступлением?».
Когда теперь мы сетуем на то, что Московская Патриархия стала орудием Советской политики, вспоминаются дальнейшие слова из того же документа: «Не становится ли таким образом «страх Русской Церкви» сторожем советского аппарата и не превращается ли сонм служителей Церкви в послушную и безответную армию «явных и тайных» сотрудников власти? И как тогда должны будут реагировать церковные люди на такие факты внутренней советской политики как поругание святынь, отобрание храмов, разрушение обителей?».
Указывая на то, что М. Сергий и иже с ним пленены «страшной мечтой, что можно строить Церковь на человекоугодничестве и неправде», автор со своей стороны говорит: «Мы же утверждаем, что ложь раждает только ложь и не может она быть фундаментом Церкви». Он заранее предвидит то, что происходило и происходит на наших глазах. «У нас, пишет он, перед глазами позорный путь «церкви лукавнующих», обновленчества; и этот же позор постепенного погружения в засасывающее болото все более и более страшных компромиссов и отступничества, этот ужас полного нравственного растления, – неизбежно ждет церковное общество, если оно пойдет по пути, намеченному деяниями Синода».
Особенно глубоко обсуждается вопрос о новом направлении Русской Церкви, усвоенном Митрополитом Сергием, в замечательном «Письме к другу» 22 октября 1927 г.. Автор его не указан в сборнике, но по глубине и четкости его бескомпромиссной догматической мысли я догадываюсь, что оно написано Епископом Феодором, бывшим ректором Московской Духовной Академии[3].
Трактат начинается с записи повидимому в дневнике под 3 марта 1924 г.: «Может быть скоро мы окажемся среди океана нечестия малым островком»...
Далее мысль автора из современности переносится в Апокалипсис. Он, впрочем, оговаривается, что свои апокалиптически-эсхатологические экскурсы он не предлагает в качестве непреложно-догматического истолкования данных мест Откровения. Он только проводить «линию между образами Апокалипсиса и современными церковными событиями, которые невольно обращают мысль к этим пророчественным образам, со своей стороны бросающим яркий луч света на данные события. Можно неоднократно усматривать еще в Ветхом Завете, что одни и те же пророчества сперва исполняются в малом виде, а потом имеют еще другое высшее и окончательное исполнение».
Наш автор вспоминает из XVII и XVIII главы Апокалипсиса образ жены, сидящей на звере. Обращая их к современноссти он пишет: «Не проходят ли пред нами события, невольно приводящие на память духовные созерцания новозаветного Тайновидца? Сопоставьте, говорит он, приведенные выше слова Апокалипсиса с делом и деяниями наших живоцерковников и обновленцев. Не приложимы ли они к ним до мелочей? Гораздо значительнее в указанном апокалиптическом образе представляются события последних дней (т. е. 1927 г.), связанные с именем Митроп. Сергия. Значительнее хотя бы по одному тому, что уселась на зверя багряного с именами богохульными не самочинная раскольница, а верная жена, имущая образ подлинного благочестия, видимо не оскверненного предварительным отступничеством. В этом главная жуткая сторона того, что совершается сейчас на наших глазах, что затрагивает глубочайшие духовные интересы чад Церкви Божией, что неизмеримо по своим последствиям, не поддающимся даже приблизительному учету, но по существу имеющему мировое значение»...
Автор затем ставит вопрос, как быть теперь, в страшные, минуты новой опасности, надвинувшейся на Православную Церковь? Он увидел указание в дальнейших образах Апокалипсиса, в словах иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую. «И воскликнул он сильно громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница сделалась жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистоте и отвратительной птице» (18, 1-2).
«И услышал я иной голос с неба говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать нам во грехах ее и не подвергнуться язвам ее» (18, 4).
Автор приходит к выводу, что в данных условиях легальное существование Церкви невозможно и она должна из мира удаляться в пустыню.
Те же мысли и столь же богословски убедительно равиваются в другом документе того же времени, «Письме Епископа отошедшего (от М. Сергия) к Епископу неотошедшему», которое было напечатано в № 7 «Церковной Жизни» за 1933 г.[4].
Мысль автора этого замечательного трактата, может быть, как я догадываюсь, того же Епископа Феодора, идет по тому же пути. Он следующим образом определяет условия, в которых живет Церковь в Советском Союзе:
«Православная Российская Церковь Промыслом Божиим поставлена в необходимость жить в государстве совершенно необычного типа (Апок. 11,1), которое строит новую культуру и цивилизацию, создает новый политический и социально-экономический строй, новый быт, семью, новую необычайную личность на безбожно-материалистическом фундаменте... Загадочные до времени прикровенные слова ветхозаветной и новозаветной апокалиптики удивительно ясно на наших глазах конкретизируются и я, грешный, беру на себя смелость на основании святоотеческих истолкований соответствующих мест из Слова Божия категорически утверждать, что Православная Церковь на территории СССР вступила в эпоху «отступления» – апостасии (2 Сол. 11, 3), в сферу влияния пробуждающейся к всемирной деятельности к концу железноглиняного периода последнего человеческого царства (Дан. 11, 40-43), апокалиптической блудницы (Апок. XVII гл.). «Апостасия» у Ап. Павла соответствует апокалиптической блуднице у Св. Апостола Иоанна Богослова (XVII глава)».
Автор письма напоминает, что в подобные периоды Церковь сходит с исторического горизонта и затягивается песками пустыни, чтобы потом, если угодно Богу, из пустыни выйти.
Автор нашего трактата задает вопрос: какой же внешний путь должна избрать для осуществления своих задач Православная Церковь в переживаемый период апостасии. Он прежде всего указывает на необходимость отказаться от всяких попыток легализации. «Ближайшее время, пишет он, подтвердит наше убеждение и покажет, что даже теперь уже наступает время, когда для блага Церкви придется отказаться от легализации даже общинных церковных организаций и обратиться к до-никейским образцам церковной жизни, когда христианские общины организовывались и объединялись не административными учреждениями тогдашнего государства, а Духом Святых». Он указывает поучительный пример периода иконоборчества. «Православная Церковь в это время находилась в пустынях, в пещерах, гробах (Св. Мефодий), в темницах, ссылках и тяжких работах. И такие бедствия для православных продолжались не 10 лет, как сейчас, а 120 лет с небольшими перерывами, благоприятными для Православия, а рядом с бедствующей Православной Церковью наслаждалась легальным положением и благоденствием Церковь-блудница, которая через незаконное повиновение законной власти стяжала себе тихое и безмятежное житие».
Епископы такого исповеднического образа мыслей недолго просуществовали на земле. Митропилит Петр, Митрополит Кирилл и многие другие епископы и клирики несогласные с Митрополитом Сергием вскоре были арестованы, закончили свою жизнь в ссылках и тюрьмах. Митрополит Петроградский Иосиф, однако, не ограничился словами. Он рано начал совершать тайные рукоположения, создавая т. н. тайную или катакомбную Церковь. В советских справочниках его последователей называют «иосифлянами».
Существует-ли еще теперь организованная тайная Церковь? Краснов-Левитин после прибытия за границу утверждал, что существует. Он даже указывал число епископов. С другой стороны недавно было напечатано в Вестнике Христианского Движения сообщение о том, что последний тайный епископ подчинился Московской Патриархии вскоре после избрания Митроп. Сергия Патриархом и что теперь этого движения не существует. Но у нас, в Синоде были получены обращения от целой группы духовенства, гораздо позднее похоронившей своего епископа, которая просила разрешения поминать в качестве Главы своей нашего Владыку Митрополита Филарета[5]. Временами доходят до нас сведения о тайных монастырях или о совершении тайных богослужений клириками, формально принадлежащими к Московской Патриархии, но ведущими пастырско миссионерскую работу вне ее официальных приходов. Одно известное нам духовное лицо из Московской Патриархии, служившее на Западе, сообщало о своей секретной поездке из Москвы на тайное богослужение.
Если, как можно судить по многим даннным, в России продолжает существовать тайная церковная жизнь, то это есть именно церковная жизнь в пустыни, скрытая от глаз внешних. Участники ее не могут быть очень многочисленными.
Но к этой жизни могут быть иногда причастны и люди, формально принадлежащие к Московской Патриархии, но не разделяющие тех печальных сторон ее жизни, которые неоднократно обличались.
Мы недостаточно знаем все подробности этой жизни, чтобы дать определение ее с той точностью, которая была возможна в тридцатых годах нашего столетия. Кроме того, мы знаем, что подобно старообрядцам образовались и некоторые группы беспоповского характера или вообще без духовного епископского руководства уклонившиеся в разного рода сектантство. Но мы можем только высказать веру и надежду, что и в этих отклонившихся в сторону людях Господь милостиво учтет их ревность, их стремление к тому, чтобы ни в чем не отойти от верности Ему даже до смерти.
Нам неизвестно, чтобы сами христиане, тайно ведущие в России свою церковную жизнь, называли себя катакомбной Церковью. Это название, появившееся за границей. Оно не является собственным именем какой-либо организации, а есть, так сказать обывательское прозвище для тех церковников, которые из жизни, подконтрольной антихристовым чиновникам, удаляются в пустыню тайного религиозного существования. Самое это существование обусловлено тайной от органов гражданской власти, свирепо преследующей все то, что ей не подконтрольно. Она настолько организована, что христиане должны быть чрезвычайно осторожны в ограждении себя от проникновения врагов. Вот почему они не могут довериться никому лишнему и прежде всего нам, не имеющим их опыта конспирации.
Теперь обратимся к положению, создавшемуся после декларации Митрополита Сергия и к ее последствиям.
По началу он оказался в несколько более выгодном положении чем обновленцы, но едва-ли была спокойна его совесть, когда один за другим, несогласные с его политикой заслуженные архиереи, клирики и миряне стали наполнять лагеря. Непринятие ими декларации принималось как свидетельство нелояльности. Но затем гонения обрушились и на сергианцев и на обновленцев одинаково. Это была попытка физического искоренения религии.
Ко времени начала Второй Великой Войны, свободных, управляющих епархиями архиереев едва было 4 на всю Россиию, если не считать кратковременного, до немецкой оккупации существования епископов из Польши. Некоторые из них были только что рукоположены в Москве, но Советской властью были заранее приговорены к скорому уничтожению. Когда Сталин решил сделать выборы Патриарха, то со всей России едва набрали 18 епископов. К такому же жалкому положению свелось и состояние обновленцев. Обе иерархии фактически были на границе полного уничтожения.
Их спасла война. В связи с нею Сталину надо было показать якобы доброжелательное отношение к Церкви.
Можно себе представить прилив оптимизма и радости у Митрополита Сергия, когда его вызвали к самому Сталину и сам Сталин предложил ему провести его выборы в Патриархи с возвращением епископов из ссылки. Видя, что свобода религии в немецкой оккупации оказывается опасным орудием пропаганды против Советов, Сталин понял, что он мог бы обратить эту силу в свою пользу. Он вместе с тем увидел, что Церковь можно и после войны использовать в заграничной пропаганде. Но для этого надо было переменить заметным для всех образом положение Церкви внутри страны. Так наступили годы оттепели для Московской Патриархии. Открывается много церквей, ставится много священников и епископов. Повидимому, КГБ не так строго разбирается в кандидатах и наравне с оппортунистами, проходят на церковные должности и люди, искренне желающие прежде всего служить Церкви. В то время, несколько независимых людей начиная с Гермогена Голубева могли быть поставлены епископами.
Патриарх Алексей и Митрополит Николай подумали, что произошла действительно серьезная перемена в церковной политике Советской власти. Патриарх Алексей произносит речь в торжественной обстановке, говоря о непобедимости Церкви.
Реакция гражданской власти не долго заставила себя ждать: несмотря на всю свою известность в Западном мире, Митрополит Крутицкий Николай вынуждается покинуть свое место, скоро заболевает и умирает в больнице в полном одиночестве. Мировая известность не смогла его спасти.
Вслед за этим идет массовое закрытие и уничтожение церквей, которое продолжается и доныне.
Порабощение Патриархии особенно ярко проявилось в Соборе 1961 г., красочно описанном Красновым-Левитиным.
Прибывшие в Св. Троицкую Лавру епископы в большинстве случаев не знали для чего их вызвали. Они думали, что прибыли на праздник, но к своему удивлению увидели, что вызваны не они одни, а все архиереи. Только после литургии и трапезы, совершенно неожиданно и без всякого предупреждения они узнали, что состоится заседание Собора, к которому они не могли никак подготовиться. А между тем стало известно, что целью Собора было изменение всего строя церковного управления, установленного в 1945 г.
На том Соборе была утверждена структура, отвечающая священным канонам. Теперь же решили ее изменить, лишая епископов всякой власти в епархии и передавая ее двадцаткам, а через них под полный контроль уполномоченным Советской власти.
Именно чтобы обеспечить принятие реформы, от епископов до последней минуты скрывали причину их вызова в Лавру. По описанию Левитина, когда после окончания Литургии и трапезы им была роздана повестка с указанием имен докладчиков, архиереи были в большом смущении. «Поговорить друг с другом, хотя бы коротко, о повестке было уже некогда.» Едва они успели посмотреть повестку, как их стали созывать в патриаршие покои фотографироваться.
После этого Патриарх пригласил епископов в зал заседаний. Были одни епископы и незаметно вошедшие три светских лица, которые сели за их спинами за отдельным столиком.
Как пишет Левитин «они пришли сюда, чтобы одним своим видом понудить архиереев сдать церковные позиции и совершить акт, губительный для Церкви. Все это хорошо понимали. И каждый к тому же знал, что если он даже наберется храбрости и выступит против, то общей поддержки не найдет и только свою шею свернет и Патриарха подведет» (стр. 3-4).
Повестка Собора состояла из четырех пунктов: 1) Увеличение числа членов Синода, 2) Об изменении в управлении приходами, 3) О вхождении Русской Церкви во Всемирный Совет Церквей и 4) об участии Русской Церкви в пражском движении за мир. Все на Соборе было одобрено. Конечно, вопросов о закрытии церквей, монастырей и семинарий не поднималось. Все решения принимались без спора.
Первый пункт не вызвал затруднений. Самым опасным был второй. Докладчиком был нынешний Патриарх Пимен, а составителем его доклада – доцент Ленинградской Духовной Академии, А. Ф. Шишкин, в прошлом известный обновленческий деятель и ближайший сотрудник обновленческого Митрополита Николая Платонова. Он же был составителем резолюции Собора, предварительно одобренной Уполномоченными. Шишкин, как автор доклада сидел в зале немного поодаль от епископов в то время как представители КГБ сидели за спиной епископов за отдельным столом.
Доклад Архиепископа Пимена сводился к тому, что в церковной жизни много трудностей и жалоб и для устранения этого надо архиереям отказаться от всякой канонической власти, а духовенство устранить от управления приходами, все передав в руки двадцаток.
Несколько архиереев высказались в пользу проекта и решение, прямо направленное против самой структуы Православной Церкви, было принято единогласно в угоду безбожникам. Определение было тут же подписано всеми архиереями. Кто-то пробормотал: «узаконили беззаконие».
Постановление Собора освободило архиереев от ответственности перед гражданской властью за приходские дела, а духовенство отдало в руки старост, очень часто и всё в большей мере действующих в угоду советских уполномоченных.
Был сделан т. о. еще один большой взнос по векселю, которым явилась декларация Митрополита Сергия в 1927 году. Усилилось закрытие храмов и контроль над хиротониями.
Если теперь мы видим какие-то признаки религиозного возрождения, то с другой стороны сказывается и влияние влившихся в Церковь мутных вод бывших обновленцев, а иерархия, освободившись от приходских проблем путем передачи их в руки старост и уполномоченных гражданской власти, все больше используется для политической акции за границей.
Такие герои, как о. Димитрий Дудко должны вести свою исповедническую работу без поддержки своих же епископов, которые напротив, часто оказываются их гонителями.
Удивительно ли, что они ищут прежде всего моральной поддержки и в этом не всегда разборчивы?
Больше всех мы слышим самоотверженный голос о. Димитрия Дудко. Он ищет сочувствия, хочет поддержки, но тут какие-то услужливые «друзья» пугают его нашим непониманием.
Вероятно, почти все присутствующие читали широко опубликованное письмо о. Димитрия к нашему Митрополиту[6], написанное после того, как некая дама сказала ему будто мы чуждаемся и его и всех верующих в СССР. Ему коротко ответил и удовлетворил его своим ответом Владыка Антоний Женевский. Их переписка еще не опубликована[7].
Но, все-таки, письмо о. Димитрия возбуждает вопросы, которые нам полезно выяснить прежде всего для самих себя. Ответ Владыки Антония слишком для этого короток. Это выяснение невозможно без того, чтобы принять во внимание все то, что говорилось мною об общем направлении официальной церковной жизни в России за истекшие годы.
Суть скорбного недоумения о. Димитрия в том, что из слов своей собеседницы он понял, что мы якобы отмежевались от таких пастырей как он и едущим в Россию своим духовным чадам не позволяем принимать причастия на родной земле.
Мне представляется, что мы на это можем ответить следующее:
Все православные русские люди, как живущие в России, так и мы заграницей, принадлежат к Русской Церкви. В том и разница между нами, Американской Церковью и Парижской, что они отказались от принадлежности к Русской Церкви, в то время как мы дорожили и дорожим ею. Все болезни Церкви на Родине мы всегда переживали как болезни организма, к которому и сами мы принадлежим.
Правда, части той же Русской Церкви и в России и за рубежом живут в разных условиях и поэтому часто у них различны и искушения.
Тем не менее, декларация Митрополита Сергия в 1927 г., вызвавшая разделение в России, в большой мере делила и нас. Те же вопросы трактовались в имеющихся у нас образцах рукописной литературы того времени в России и в наших статьях заграницей. В очень большой мере в зависимости от этого определялась разница между нами и другими церковными образованиями, составлявшимися из русских людей в Западной Европе и Америке. Первые, ненадолго объединившись против нас с Митрополитом Сергием, затем ушли от наших проблем к Константинопольскому Патриарху, став частью его Церкви, а вторые удалились в автокефалию и американизацию. Мы же продолжаем жить как часть Русской Церкви и тщимся быть Ее голосом для Запада. Голосом свободным, вне всякого влияния посторонних для Церкви политических сил, старающихся использовать и Ее для создания в мире царства Антихриста.
Те, кто в России блюдут Православие и проповедуют истину, не поддаваясь воздействию посторонних сил, являются для нас не просто союзниками, а братьями одной и той же Церкви. Но можем ли мы видеть братьев в оффициальных представителях Московской Патриархии, твердящих иностранцам о якобы свободе религии в странах коммунизма и проповедующих ложь современного «богословия мира»[8] и т. п.?
В разделении между последователями Митрополитов Петра, Кирилла, Иосифа и др. с Митрополитом Сергием в 1927-28 годах, мы примкнули к этим исповедникам и для нас, после декларации 1927 г., Главою Русской Церкви по кончине Митрополита Петра оставался Митрополит Кирилл, а не Сергий, избрание которого Патриархом, как и его преемников мы не признали законным[9].
Пусть исиповедники замучены и вымерли в лагерях и нам говорят, что Катакомбной Церкви больше нет. Но убита ли этим сама идея, ради которой умерли наши исповедники? Мученическая смерть их оправдала ли идею компромисса, которого они не прринимали и в борьбе с которым отдали свою жизнь?
Эта идея не ограничивается пределами России, она всемирная и мы сталкиваемся с нею и на Западе. Пусть в борьбе с нею мы одиноки, но ведь не множеством голосов определяется истина и не тем ли более мы вынуждены быть осторожными в указаниях, даваемых своим духовным чадам?
Ревнители истинной веры в России воспитали в себе известного рода чутье, подсказывающее им, в ком из духовенства они могут найти истинного пастыря, а в ком нечто другое. Люди приезжающие отсюда на короткое время не имеют этого опыта и поэтому могут легко ошибиться, обращаясь за таинствами не к тому лицу. Сам о. Димитрий писал о том как несвободно составляется иерархия Московской Патриархии, а мы здесь читаем достаточное количество заявлений ее представителей, подтверждающих это и вызывающих необходимость разборчивости в отношении к ним.
Но этим далеко не исчерпывающе определяется решение вопроса об отношении к тем или иным священнодействиям вообще. Надо иметь в виду, что не всегда отсутствие общения связано с отрицанием благодатности таинств. Так это долгое время было в период Болгарской схизмы. Тогда бывало, что народ был в общении со всеми Церквами, а болгарские епископы не могли сослужить с другими. В 1920 г. болгарский Митрополит Стефан приехал к нашим епископам в Сремские Карловцы, но по требованию сербов должен был уехать, ни с кем не послужив. Однако, сербы не отвергали ни крещений ни браков болгар.
Легко понять в текущей жизни ход мысли о. Димитрия, когда он хочет от нас общего решения таких вопросов по чувству сострадания. Конечно, это чувство в нас живо и этому нас учат свв. Отцы Вселенских Соборов. С одной стороны они были строги в своем утверждении и ограждении истины, но с другой и склонны к снисхождению, ибо как писали отцы VI Вселенского Собора в 102 правиле «у Бога и приявшего пастырское водительство все попечение о том, дабы овцу заблудшую возвратити и уязвленную змием уврачевати. Не должно ниже гнати по стремнинам отчаяния, ниже спускати бразды к расслаблению жизни и к небрежению»...
Поскольку на нас, как на свободных, лежит особый долг исповедывать истину с обличением лукавых ухищрений врагов, что часто так трудно в советских условиях, – мы должны иногда в своих решениях ограничивать широту своего сердца, чтобы не повредить принципу. В этом тоже есть проявление любви.
Легче всего закрывать глаза на ложь и ужаснее всего, когда эта ложь, как это бывало при распространении арианства и монофизитства, ширится по всему миру. Часто нам, как некогда Максиму Исповеднику, говорят, что с нею уже примирилась вся вселенная и укоряют нас за то, что только мы одни не принимаем компромисса ни с коммунизмом, ни с экуменизмом, ни вообще с любой формой обновленчества.
Надо ли нам сдаваться? – Никак.
О. Димитрий напоминает сказанное в одном случае, кажется, Митрополитом Филаретом Московским, что если священник недостоин, то за него танство совершит Ангел. Но ведь это относится к личным грехам священника и св. Иоанн Златоуст в одном месте пишет, что верующий не потерпит ущерба в таинствах даже если крайне порочен будет совершающий их священник. Однако, личные грехи совсем не то, что ересь или раскол. В первом случае грех может лишить священника спасения, но служение его совершается в Церкви и от лица Церкви, а во втором – служение проходит вне Церкви и вне тока церковной благодати, хотя бы личная жизнь его и была добродетельной.
Спрашивается, если мы не хотим причащаться из одной чаши с епископом-агентом, т. е. служащим Велиару, то кто из нас двух оторван от «Вселенского Православия», как пишет о. Димитрий: этот ли епископ, или мы? Тот-ли, кто продает Церковь «яко Иуда» в руки Ее врагов, или тот, кто не хочет вследствие этого быть в единении с ним? Если Церковь не разрешает не только причастия, но и молитвенного общения с еретиками и раскольниками, то не в большей ли это степени должно относиться к подражателям Иуды?
Однако, тут возникает вопрос: а можем ли мы безошибочно указать пальцем, кто предатель, а кто только ошибается и лишь по ошибке или неведению старается подслужиться к Велиару, надеясь, что этим откроется возможность послужить и Христу?
Можно по разному судить о людях и хочется не осудить никого, но, отбрасывая суждения об отдельных лицах, мы не можем сказать, что Апостол ошибся, когда говорил, что нельзя одновременно служить Христу и Велиару. В жизни добро и зло часто переплетаются по нашей слабости, но Митрополит Сергий пугал нас тем, что понимал это смешение если не как норму благочестия, то как явление безразличное и допустимое в деле спасения. По св. Григорию Нисскому напротив, грех в этой области есть грех, касающийся мысленной области души и «признан от Отцов тягчайшим и требующим большого и продолжительнейшего и строжайшего покаяния» (прав. 2). Вот почему мы должны быть очень осторожны в наших суждениях о том, у кого можно, а у кого нельзя причащаться. Приезжающим от нас в Россию мы, по своей неосведомленности, не можем этого точно указывать. Мы с уверенностью можем указывать только одно бесспорное мерило: если сомневаешься, – воздержись, ибо нельзя причащаться с сомнением. Если за короткое время пребывания в России человек вследствие этого не причастится, – душа его не потерпит большого ущерба. Он причастится, вернувшись домой.
Трудно из положения свободы судить о разнообразных проблемах, создаваемых преследованиями, работой агентуры и компромиссами, делаемыми может быть иногда с добрым намерением, чтобы выжить и иметь возможность помогать вере других. В какой степени Господь покрывает их Своею любовию, а также может ли и в какой мере, даже при каком-то компромиссе оставаться элемент исповедничества – нам отсюда невозможно судить. Как нам здесь судить, кто в компромиссах дошел до отпадения от Христа (более служа Велиару, чем Ему), а кого можно, по выражению Св. Афанасия Великого, признавать «не самовластным делателем нечестия, но увлеченным нуждою и насилием»? Он писал о епископах, официально бывших арианами, которые утверждали, «что они не совращались в нечестие: но дабы некоторые, соделавшись нечестивейшими, не расстроили церквей, почли за лучшее уступить насилию, и понести бремя, нежели погубить народ» (прав. 3) Св. Афанасий судил о них по окончании гонения, когда картина была яснее. Но тот факт, что оказывалось снисхождение, уже был признанием того, что путь этого компромисса сам по себе не лишен греха, который искупался сохранением истинной веры и благочестия среди паствы.
Святые отцы не оставили нам достаточно практического руководства для настоящего времени. За исключением упомянутого выше правила Св. Афанасия, каноны исключают допустимость всякого компромисса, по разному оценивая только те или иные формы его по степени греха. Это объясняется тем, что они указывают нам не столько детали на разные случаи, сколько принципы поведения, из которых следует, что тот или иной образ действий греховен. Поэтому каноны в большинстве случаев максималистичны. Однако, поскольку они касаются отдельных поступков, правила Анкирского Собора, Петра Александрийского, св. Григория Нисского и др. дают и примеры покрытого милостью уклонения от прямого исповедничества при непременном условии принципиального сохранения верности Христу. Они дают реакцию Церкви на гонения против веры в условиях первых веков христианства. Теперь, очевидно, существуют и разные другие казусы, невиданные 1700 лет тому назад и о которых мы, находясь вне СССР, судить не можем. Уже по одной этой причине мы вынуждены воздерживаться от очень решительных суждений о личностях и некоторых явлениях религиозной жизни в СССР, как в осуждении, так и в одобрении их, за исключением отдельных, достаточно явных случаев.
Однако то, что о. Димитрий предлагает Владыке Митрополиту Филарету в своем открытом письме, т. е. посещение нами СССР для влияния на церковную жизнь и некоторые отношения с Патриархией, практически было бы невыполнимо и принципиально было бы неправильно.
У нас нет сознания своей «праведности», но есть сознание, что Господь поставил нас в условия свободы для того, чтобы мы могли открыто выступать в защиту истины, ничем не будучи стесняемы. Если бы теперь мы выступили на путь объединения с Московской Патриархией, то это было бы добровольным принятием на себя ее компромиссов, в которые она вступила под давлением гонений и угроз. Это было бы знамением признания ее законности, а для внешнего мира показателем, что де, вопреки действительности, она и вправду так свободна, как говорят пропагандисты. Это было бы отказом от возложенного на нас долга свидетельствовать перед лицом всего мира об антихристовом характере самой безбожной власти. Не для этого Господь нам дал свободу. Кроме молитвы, только нашими протестами и обличением преследования веры мы и можем помочь нашим братьям на Родине.
Что касается присылки нами в Россию епископов или священников, то об этом и говорить не приходится. Наш «контакт» с исповедниками – это молитва друг о друге и пересылка им литературы по мере возможности. А посколько молитва есть реальная сила – эта помощь, при всей слабости нашего духа, все-таки может иметь значение.
Что же касается исповедников в России, подобных о. Димитрию, то они оказывают нам помощь доходящими до нас их сочинениями.
Церковная история еще не знала такого смутного времени, как теперь. Дело усложняется тем, что в течение всех истекших лет, ни одна Православная иерархия не могла полностью понять всю глубину русских церковных проблем. Они относятся к ним, как к делу, их не касающемуся. Это, конечно, ошибка. Мы не в силах им это разъяснить и можем только желать, чтобы Господь не вменил им этого в грех.
Сами же мы, русские, по какую бы сторону границы мы ни находились, не можем уйти от всей сложности проблем нашей Церкви. Но ответы мы должны искать не с позиции духовной слабости и компромисса, а с позиции долга исповедывать истину независимо от большинства или меньшинства и в готовности быть верными Церкви даже до смерти.
Епископ Григорий
«Русское возрождение». 1979 (III-IV). № 7-8. С. 37-63.
[1] Имеется в виду машинописный сборник церковных документов под названием «Дело митр. Сергия», в котором собраны материалы, освещающие события, связанные с выходом июльской декларации митр. Сергия и отхода от него части духовенства и мирян. Большую роль в создании сборника играл выдающийся церковный деятель новомуч. Михаил Новоселов. – ред.
[2] Это «Послание» составлено, повидимому, новосвмуч. Дамаскиным (Цедриком), епископом Глуховским, викарием Черниговским. См. «Луч света». Учение в защиту Православной веры, в обличение атеизма и в опровержение доктрин неверия. Ч. 2. Собрал архим. Пантелеимон. Изд. 2-е. Jordanville 1970. С. 16-24. – ред.
[3] Современные исследователи приписывают его авторство новомуч. Михаилу Новоселову, на что указывают содержание, стиль, форма, круг цитируемых святоотеческих источников, а также энергичный протест против декларации митр. Сергия с апокалиптическими ссылками. – ред.
[4] Современные исследователи приписывают его авторство новосвмуч. Павлу (Кратирову), епископу Старобельскому, викарию Харьковской епархии. – ред.
[5] В 1976 г. 3-й Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви свт. митр. Филарет (Вознесенский), принял под свой омофор четырнадцать иеромонахов Катакомбной Церкви, оставшихся без архипастырского окормления. – ред.
[6] Письмо о. Д. Дудко митр. Филарету было напечатано в журнале «Посев» № 3 за 1979 г. С. 41-41. – ред.
[7] Письмо Вл. Антония о. Д. Дудко с мая 1979 г. см. «Вестник Западно-Европейской Епархии Русской Зарубежной Церкви» в № 14 за сентябрь 1979 г. С. 50-51. – ред.
[8] Имеется в виду учение мирология (иринология, «богословие мира», «октябрьское богословие», авторы о. Виталий Боровой, о. Ливерий Воронов, митр. Никодим (Ротов), Н. А. Заболотский, А. С. Буевский), основано на хилиазмае (древнее еретическое верование в построение Царства Божия на земле и тысячелетнее царствование Христа как земного царя). – ред.
[9] В связи с кончиной Местоблюстителя патриаршего престола Священномученика Петра, Митр. Крутицкого, на Архиерейском Соборе Русской Зарубежной Церкви в декабре 1937 г. был составлен «Акт о законном преемстве звания Местоблюстителя Московского патриаршего престола и возглавления Русской Православной Церкви после смерти Митрополита Крутицкого Петра». Архиерейский Собор РПЦЗ признал незаконными притязания митр. Сергия (Страгородского), считая последнего церковным бунтовником против священноначалия Русской Церкви. Архиерейский Собор РПЦЗ признал митр. Казанского Кирилла законным Местоблюстителем, не зная о том, что Свщмуч. Кирилл был расстрелян 20 ноября 1937 г. (Теперь, когда известно, что митр. Кирилл был расстрелян в тюрьме в Чимкенте в навечерие праздника Архангела Михаила 7/20 ноября 1937 г.). В то время не была известна судьба митр. Кирилла. В виду гонений Собор признал невозможным открыто поминать митр. Кирилла, постановив: «Поминать митр. Кирилла, как Местоблюстителя Московского Патриаршего Престола и Возглавителя Русской Церкви за проскомидией и в частных молитвах, но от возглашения его имени за Богослужениями воздержаться, чтобы не навлечь на него тяжких гонений со стороны безбожной власти большевиков. Настоящий акт хранить без опубликования, во свидетельство будущим временам о законном преемстве возглавления Русской Церкви». Вместо-же открытого поминовения имени митр. Кирилла Собор постановил поминать «Православное Епископство Церкве Российския». Эта формулировка обозначала, что Архиерейский Собор не признал митр. Сергия возглавителем Церкви Российской. Этим поминовением констатируется чрезвычайное каноническое положение в Поместной Русской Церкви, отсутствие высшей церковной власти и вдовство патриаршей кафедры, которое может преодолеть только Всероссийский Собор. – ред.
http://afanasiy.net/epyskop-grygoryi-grabbe-russkaia-cerkov-v-pustyne-y-v-myre-sem
