Епископ Афанасий(Сахаров)

Вниманию боголюбивых читателей предлагается  жизнеописание Владыки Афанасия(Сахарова). Его личность до сих пор вызывает неоднородное отношение в обществе. Как катакомбный архиерей он пользовался уважением у верующих Катакомбной Церкви, но после выхода из заключения пошёл на примирение с Патриархом Алексием I. Одних это соблазнило перейти под омофор РПЦ МП, других возмутило его открытое предательство идеалов ИПЦ. Не нам его судить, но с  трудов Еп.Афанасия можно извлечь пользу и понять причину, что его толкнуло пойти этим путём. Жизнеописание Владыки было составлено в РПЦ МП, что и надо учитывать при его изучении.

По материалам книги: О.Л. Рожнева "На страже веры. Священноисповедник Афанасий (Сахаров)" (в сокращении).

Будущий святитель и исповедник епископ Афанасий (в миру Сергей Григорьевич Сахаров) родился 2 июля 1887 года, в праздник Положения честной ризы Пресвятой Богородицы во Влахерне, в селе Царевка Тамбовской губернии. Отец его Григорий, уроженец Суздаля, был надворным советником, делопроизводителем гимназии, мать – благочестивая, совсем еще молодая и почти неграмотная женщина по имени Матрона – происходила из крестьян.

Когда родители выбирали имя сыну, отец написал на бумажках имена наиболее чтимых угодников Божиих и подал младенцу. Новорожденный схватился ручкой за жребий с именем преподобного Сергия Радонежского и был назван Сергием. Отец умер, когда Сергею было всего два года, и детство мальчика прошло с матерью.

«Если для меня мама была все, то ведь и для мамы я был все», – писал святитель позднее. Матрона Андреевна всегда мечтала, чтобы ее сын подвизался в монашеском чине, и за это он был признателен ей всю жизнь.

Детство и юность мальчика прошли в одном из самых древних и красивых городов Русской земли – Владимире, знаменитом своими монастырями и храмами. В девятилетнем возрасте Сергей поступил учиться в Шуйское духовное училище, и поначалу, как когда-то самому преподобному Сергию Радонежскому в отрочестве, учеба давалась мальчику с большим трудом. Во втором классе ему пришлось из-за отставания проходить переэкзаменовку, в третьем классе его вообще оставили на второй год, и это очень тяготило чуткого и ответственного ребенка.

Насколько тяжело давалась мальчику обычная учеба, настолько легко ему было выстаивать продолжительные службы в приходском храме. Огромное впечатление на него производила литургия. Дома Сергей «служил»: надевал мамины платки как облачение, «кадил», «благословлял», повторял запомнившиеся возгласы и молитвы. На вопрос, кем он хочет стать, когда вырастет, отвечал без заминки: «Епископом, архиереем». С двенадцати лет мальчик начал прислуживать в алтаре.

Сергей легко выучился рукоделию, мог шить и вышивать даже церковные облачения. Это очень пригодилось ему во время ссылок и лагерей, когда он шил облачения и ризы для икон. Однажды владыка изготовил даже специальный походный антиминс, на котором служил литургию для заключенных. Сохранилась вышитая им Плащаница Спасителя.

Другим увлечением Сергея были стихи, которые он и сам пытался писать. Еще в духовном училище он написал свой первый литургический гимн – тропарь чтимой Шуйско-Смоленской иконе Божией Матери. Его академическое сочинение «Настроение верующей души по Триоди Постной» свидетельствовало о большой осведомленности юноши в вопросах церковной гимнографии, которая осталась для него одним из главных увлечений на всю жизнь.

* * *

Сергей трудился и занимался очень добросовестно, прилежно, и Господь благословил его труды. Постепенно, как и у его небесного покровителя, учеба у него пошла на лад, и юноша успешно окончил Шуйское духовное училище, а затем Владимирскую семинарию.

Ректор семинарии свидетельствовал о Сергее: «За все время обучения в семинарии он отличался прекрасным поведением, никогда никаких нарушений школьной дисциплины не допускал, был тих, скромен, почтителен и деликатен, отличался искренней религиозностью и вполне церковным направлением...»

По окончании Владимирской духовной семинарии Сергей поступил в Московскую духовную академию. В период сдачи вступительных экзаменов он заболел тифом. В связи с этим ректор Владимирской семинарии протоиерей Иоанн Соболев ходатайствовал перед ректором академии о переносе экзамена. В ходатайстве было написано: «Беру на себя смелость уверить Ваше Преосвященство, что студент Сахаров по его успехам, поведению и направлению вполне заслуживает этого снисхождения: при очень хороших способностях, примерном усердии и прилежании, при отличных успехах он окончил курс первым студентом нашей семинарии».

Любимыми предметами Сергея во время учебы в академии были литургика и Церковный устав. Он очень хорошо окончил духовную академию, но успехи в учебе не надмевали юношу – он по-прежнему оставался скромным и смиренным.

Будущий владыка очень внимательно относился к тексту богослужебных книг. На полях его личных богослужебных книг можно найти множество примечаний, уточнений, разъяснений особо трудных слов – с такой ревностью и любовью он изучал все, что связано с богослужением.

Сергей отличался трудолюбием, благочестием, ревностью по Бозе и желанием служить Богу и Церкви. Эти его качества вместе с природной силой воли и скромностью стяжали ему уважение других студентов академии. На четвертом курсе его избрали председателем Пастырско-просветительского братства.

* * *

В 1912 году Сергей окончил академию кандидатом богословия и 12 октября был пострижен в монахи с именем Афанасий, в честь святого Афанасия, патриарха Цареградского, Лубенского чудотворца. К монашеству будущий святитель относился с особым благоговением и трепетом. Своим близким он говорил: «Если бы было нужно иметь в Церкви не семь, но восемь таинств, то я хотел бы, чтобы этим восьмым таинством было монашество». Через два дня отец Афанасий был рукоположен в иеродиакона, а еще через три, 17 октября, – в иеромонаха.

Еще до пострига он получил назначение преподавателем своих любимых предметов литургики и гомилетики в Полтавскую духовную семинарию, где и преподавал в течение следующего учебного года. За это короткое время он приобрел всеобщую любовь и уважение. Недалеко от Полтавы находилась Лубенская обитель, и отец Афанасий с великой духовной радостью дважды побывал у мощей своего небесного покровителя.

Воспитанники Полтавской семинарии очень полюбили отца Афанасия, на прощание они преподнесли любимому преподавателю Святое Евангелие и писали ему еще несколько лет, вплоть до 1917 года, письма. Было просто удивительно, что за столь короткий срок он сумел завоевать сердца своих студентов.

Когда отец Афанасий возвращается в родную Владимирскую семинарию, он быстро становится известен как замечательный преподаватель и блестящий проповедник. Его вводят в епархиальный совет, где он несет ответственность за состояние проповедей на приходах епархии. Также отец Афанасий руководит духовными беседами и чтениями при Успенском кафедральном соборе.

В 1917 году его избирают членом исторического Поместного Собора Русской Церкви. В связи с восстановлением Собором праздника Всех святых, в земле Российской просиявших, отец Афанасий вместе с известным историком, академиком Борисом Александровичем Тураевым составил службу на этот праздник. Почти всю последующую жизнь, до 1955 года, большей частью в заключении, он работал над усовершенствованием этой службы, гимнографического памятника его любви к Святой Руси. И не случайно полюбились православному русскому народу духоносные слова из этой службы: «Русь Святая, храни веру православную, в ней же тебе утверждение».

* * *

Время наступало страшное, шли гонения на Церковь, безбожники убивали священнослужителей, закрывали храмы. В 1919 году началась кощунственная кампания по вскрытию гробниц: оскверняли монастырские некрополи и мощи святых угодников, – с них срывали облачение и дерзко выставляли на всеобщее обозрение в обнаженном виде.

Когда безбожники решили надругаться над мощами святых Владимирских угодников, духовенство города во главе с отцом Афанасием сорвали их планы. Они установили в Успенском соборе дежурство, и как только кощунники вошли в храм, отец Афанасий дал возглас «Благословен Бог наш» и начал служить молебен Владимирским святым. Входящие стали снимать шапки, благоговейно креститься и ставить свечи. Так намерение безбожников обернулось торжеством православной веры.

Ревностного подвижника и уже стяжавшего духовное рассуждение пастыря возводят в сан архимандрита и назначают наместником двух древних монастырей епархии – Боголюбского и Владимирского Рождества Пресвятой Богородицы.

Летом 1921 года состоялась хиротония архимандрита Афанасия во епископа Ковровского, викария Владимирской епархии, то есть помощника по управлению епархией. Возглавил хиротонию митрополит Владимирский Сергий (Страгородский; 1867–1944), будущий Патриарх Московский и всея Руси.

Святитель Афанасий рассказывал духовной дочери, что перед архиерейской хиротонией его вызвали в ГПУ, размещавшееся в монастыре, в котором он служил, и предупредили: «Пока вы архимандрит, вы будете сосланы в пределах Владимирской области, а когда будете епископ, вы будете репрессированы в пределах СССР». Духовная дочь спросила: «Ну и что же?» И он спокойно ответил: «На другой день состоялась моя епископская хиротония».

* * *

Вскоре глава епархии митрополит Сергий был выслан в Нижний Новгород, и святитель Афанасий оказался единственным епископом во Владимире. Шла гражданская война, большевики начали кампанию по изъятию церковных ценностей, набирал силу обновленческий раскол. Молодому святителю пришлось взять на себя всю полноту архиерейской власти, бороться с обновленческим расколом и ограблением храмов.

Святитель Афанасий объяснял своей пастве, что священники-обновленцы не имеют права совершать таинства, а потому храмы, в которых они служат, безблагодатны. Он заново освящал оскверненные раскольниками церкви, увещевал отступников приносить покаяние вместе с приходом.

Одну из горячих проповедей святителя даже расценили в ГПУ как «погромную речь», а за «допущение столкновения толпы с милицией» и «незадержание попа Сахарова» начальнику ГПУ был объявлен строгий выговор. Так что власти точили зуб на ревностного архипастыря и только искали подходящий предлог, чтобы арестовать его.

В 1922 году святитель подал рапорт митрополиту Владимиркому и Шуйскому Сергию (Страгородскому) о непризнании обновленчества. Результат – первый арест святителя в марте 1922 года. Так начался отсчет многолетним тюремным и лагерным мытарствам владыки-исповедника.

* * *

Когда владыку Афанасия отправили во Владимирскую тюрьму, там уже находились в одной камере с уголовниками два известных архиерея: архиепископ Астраханский (впоследствии Тверской) Фаддей (Успенский) и митрополит Казанский Кирилл (Смирнов). Оба были очень почитаемы в народе: владыку Фаддея уже тогда считали святым, а митрополита Кирилла, как одного из самых авторитетных архиереев, Святейший Патриарх Тихон (Беллавин) желал видеть на патриаршем престоле после своей смерти.

Митрополит Кирилл вспоминал: «Тюремная обстановка среди воров и убийц подействовала на меня удручающе, я волновался, переживал и не знал, что с собой делать. Владыка Фаддей, напротив, был спокоен и, сидя в своем углу на полу, все время о чем-то думал, по ночам молился...»

Вспоминал еще: «Владыке Фаддею почти ежедневно приходили передачи. Получив очередную передачу, владыка Фаддей передавал ее старосте камеры, а тот делил ее на всех, самому владыке доставалась всегда ничтожная часть из присланных продуктов. Как-то поступила обычная передача, владыка отделил от нее небольшую часть и положил под подушку, а остальное передал старосте для дележа. Я увидел это и осторожно намекнул владыке, что, дескать, он сделал для себя запас. «Нет, не для себя. Сегодня придет к нам наш собрат, его нужно покормить, а возьмут ли сегодня его на довольствие?» Вечером привели в камеру епископа Афанасия (Сахарова), и владыка Фаддей дал ему поесть из запаса. Я был ошеломлен предсказанием...»

Владыка Афанасий оказался в одной камере с выдающимися архипастырями. В одном из своих писем он позднее вспоминал следующее: «Пророк Илия, по откровению еще в 17–18 годах в Москве одному лицу высокой духовной жизни, – питатель для нашего времени, как был он питателем Сарептской вдовицы. Мне рассказывал митрополит Кирилл, что он узнал об этом от архиепископа Феодора, с которым он был в одной келии в Таганке. Даниловцы, по словам преосвященного Феодора, стали ежедневно поминать пророка Илию и в голодные годы не видели недостатка. Стал поминать пророка и митрополит Кирилл, и тоже у него никогда не было недостатка. А 20 июля совершенно неожиданно было получено столько передач, что шпана, носившая передачи и, конечно, с избытком получившая свою долю, сделала на дверях камеры, где были преосвященные Кирилл и Феодор, надпись: «продуктовый склад"».

Владыка Афанасий делился: «Я ежедневно после дневной трапезы читаю такой тропарь пророку Илии: «Во плоти ангел, пророков основание, вторый предтеча пришествия Христова, Илие славный, от ангела пищу приемый и вдовицу во время глада препитавый, и нам, почитающим тя, благодатный питатель буди"».

* * *

Если архиепископ Фаддей был старше владыки Афанасия на пятнадцать лет, то митрополит Кирилл – на двадцать четыре. Но, несмотря на такую разницу в возрасте, эти архипастыри очень сблизились. Судьба еще не раз сводила их. Однажды в Туруханске епископ Афанасий попал в местную тюрьму. Тюрьма эта была сущим адом: митрополит Кирилл начал молиться за него и по примеру киевского старца Парфения читал Евангелие. Неожиданно владыку Афанасия освободили, и Евангелие от Иоанна они уже дочитывали вдвоем. До конца дней владыка Афанасий постоянно вспоминал своего друга и часто с любовью рассказывал о нем.

Позднее владыка Афанасий и сам советовал в тяжелых жизненных обстоятельствах и скорбях читать за скорбящих Евангелие с молитвой. Он подробно записывал для духовных чад слова этой молитвы и писал духовным чадам: «Вашу просьбу о скорбящей Ольге не забываю. Советую кому-либо из вас почитать за нее Святое Евангелие, присоединяя после каждой главы такую молитовку: «Спаси, Господи, рабу Твою (имярек) словесы Божественнаго Евангелия, чтомыми о спасении рабы Твоея, попали, Господи, терние всех ея согрешений, и да вселится в нее благодать Твоя, опаляющая, очищающая и освящающая всего человека, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». Так рекомендуют опытные, и я на себе испытал силу такого чтения. Испытайте и вы и о других, сущих в обстоянии...»

В ноябре 1937 года митрополит Кирилл (Смирнов) был расстрелян в Чимкенте. Чуть позже, в конце декабря 1937 года, был расстрелян в Твери архиепископ Фаддей (Успенский). (По другим данным – утоплен в яме с нечистотами.)

* * *

Из заключения и ссылки святитель Афанасий вернулся в 1925 году. Во Владимирской епархии как раз проходил обновленческий съезд. К владыке пришли три старейших протоиерея епархии и просили его участвовать в этом съезде. Владыка пришел, но не для согласия с обновленцами, а для обличения их. Когда он увидел среди собравшихся епископа Герасима (Строганова), сказал ему: «Вы монах, и вы – здесь! Мне стыдно за вас!» Епископ Афанасий обличил обновленцев и призвал их вернуться в лоно Христовой Церкви. Свою речь владыка закончил так: «А теперь я еду к митрополиту Петру с покаянием за то, что без его благословения присутствовал на вашем беззаконном сборище!»

Владыке Афанасию предложили прекратить управление епархией или уехать из Владимира, но он отказался и в январе 1927 года был снова арестован и сослан в Соловецкий лагерь особого назначения. Первоначально его поместили на Поповом острове. В 1927 году к нему приезжала на свидание мать, которую он с тех пор больше не видел.

В автобиографии он вспоминал о своих мытарствах: «Арестован в Гавриловом Посаде 8 сентября 1925 года при поездке по епархии и препровожден во Владимир для выяснения личности 9 сентября 1925 года. Освобожден 10 сентября 1925 года. Арестован 2 января 1926 года. Освобожден 2 марта 1926 года. Предложено уехать из Владимира или прекратить управление епархией. Отказался оставить вверенную мне епархию – декабрь 1926 года. Арестован 2 января 1927 года».

Владыка прошел многие лагеря. Рассказывают, что, возвращаясь в камеру еле живым после допросов и пыток, святитель Афанасий говорил соузникам: «Давайте помолимся, вославим Бога!» – и первым запевал: «Хвалите имя Господне!»

На Соловках владыка заболел сыпным тифом и был отправлен в заразные бараки в бывшей конюшне. Но Господь хранил Своего служителя, и епископ Афанасий выжил. После освобождения святитель был этапирован в Туруханский край на три года.

О некоторых обстоятельствах пребывания владыки в Туруханском крае можно узнать из его письма: «Разве только вот одно сейчас мучение – комары, которые не дают покоя. Я более или менее спокойно могу сейчас писать только потому, что около меня так называемый дымокур, то есть на земле (я сижу во вновь устроенных сенях) горит огонек, и тлеет и дымится гнилушка. Без дыма же житья нет. На улицу без особой сетки выходить нельзя, а в лесу того хуже. Надеваю на руки перчатки, насквозь перчатки прокусывают. Когда сени еще не были готовы, я в комнате писал в сетке на голове и в перчатках. Истребляю комаров беспощадно. А истинные-то подвижники нарочито выходили туда, где больше комаров, да еще обнажались, и в таком виде творили молитву, по окончании которой осторожно перышком, чтобы не раздавить, сгоняли кровопийц. Ну можно ли и здесь мне не устыдиться своего нетерпения».

В туруханской ссылке владыка получил известие о кончине самого близкого человека – матери. «Со смертию мамы окончилась для меня целая эпоха», – писал он. Еще писал о матери: «И как же тяжелы были ее скорби и страдания душевные, когда меня у нее отняли. И надо только дивиться, как Господь до сих пор помогал ей нести данный ей крест, как до сих пор выдерживали ее нервы...»

После смерти Матроны Андреевны мужественный подвижник начал писать свой знаменитый труд «О поминовении усопших», который занимает более двухсот пятидесяти страниц машинописного текста. На титульном листе этого труда стоит посвящение: «Посвящаю памяти любимой матери».

В 1936 году владыка получил новый срок и попал в Беломоро-Балтийские лагеря, работал на лесоповале, на строительстве дорог. Протоиерей Василий Архангельский, отбывавший срок рядом с владыкой, вспоминал: «Все трудности лагерной жизни мы вместе переносили с епископом Афанасием на всех работах в различных лагерях. Смерть часто заносила косу над нашими головами, а Ангел Хранитель ее отводил в такие моменты, когда казалось, что смерть неизбежна. Очень памятны некоторые случаи, когда мы особенно скорбели о потерянном рае – возможности служения».

Вспоминал еще: «Великая Пятница, а мы – на лесоповале, в болотистой чаще дремучего леса, увязаем в тину, с опасностью провалиться в так называемые волчьи ямы, занесенные снегом (кто попадал в них, сразу погибал). И в такой обстановке мы исповедовались друг у друга, открыли друг другу все сокровенные мысли».

Летом 1937 года святителя Афанасия поместили в штрафной изолятор, где он провел три страшных месяца, каждый день находясь на краю гибели. По ночам заключенных партиями выводили на расстрел. Владыка ждал своей очереди и ежедневно готовился к смерти, но Господь хранил Своего служителя для великих дел и молитвы за Свою паству.

Владыка был этапирован в Онежские лагеря, еле живым он был вынужден идти пешком страшный путь протяженностью в четыреста километров. Работал на лесоповале, где заключенным давали нечеловеческие нормы выработки, непосильные даже для здоровых, а не только для истощенных, измученных, еле живых заключенных. «Был доходягой», – коротко напишет о себе владыка позднее. Тем, кто не выполнял нормы, полагался «штрафной паек», который очень быстро приводил истощенных доходяг к гибели.

Зимой 1942 года епископа Афанасия неожиданно этапировали в Москву. Следствие длилось полгода. Допрашивали около тридцати раз, чаще всего ночами. Обычно допрос шел часа четыре, но однажды продолжался целых девять часов. Владыка оказался крепким орешком – трудным подследственным для чекистов. Часто за время многочасового пристрастного допроса заполнялся всего один лист протокола объемом лишь полстраницы. Трижды следователю пришлось ходатайствовать о продлении срока следствия и содержания под стражей, – он не мог выбить у владыки необходимые признания.

Владыка Афанасий держался мужественно и стойко, он никого не выдал, не оговорил, не совершил и самооговора, которого в те времена часто добивались следователи, заставляя подследственных всеми методами, вплоть до пыток, признаваться в несовершенных преступлениях. Владыка не только не признал свою вину, но и проявил себя как исповедник. В протоколе допроса есть его бесстрашные слова: «Я как христианин стою на позиции защиты Православной Церкви и поэтому с безбожной властью примириться не мог».

Владыка сказал еще на допросе, и эти его слова запротоколированы: «Я человек старого уклада и стою на службе веры». Этот мужественный священно-исповедник всю свою жизнь стоял на службе и на страже веры. Его невозможно было запугать, он боялся в своей жизни только греха.

* * *

В 1943 году епископа Афанасия переместили в Сибирские лагеря, где его поставили на новую работу: скалывать замерзший навоз. Неоднократно владыку отправляли в штрафизолятор без объяснения причин, видимо, безбожным властям не нравилось, что святитель постоянно молился.

В Сиблаге оказался и его старый друг – отец Иеракс, монах Троице-Сергиевой лавры. Об их встрече сохранились любопытные воспоминания. Когда отца Иеракса привезли в лагерь, он прошел санпропускник, и вооруженный стрелок повел его в барак. На душе было тревожно: какие будут соседи? Дверь открылась. Послышался стук костяшек «козла», мат и блатная речь. В воздухе стоял сплошной синий табачный дым. Стрелок подтолкнул отца Иеракса и указал ему на какое-то место на нарах. Дверь захлопнулась. Оглушенный, отец Иеракс стоял у порога. Кто-то сказал ему: «Вон туда проходи!» Пройдя в указанном направлении, он остановился при неожиданном зрелище: на нижних нарах сидел владыка Афанасий. Подняв глаза и увидев отца Иеракса, которого давно знал, владыка нисколько не удивился, а просто сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!» – «Да разве здесь можно?» – «Можно, можно! Читай!» И отец Иеракс стал помогать владыке продолжать начатую службу, вместе с тем с него сошла вся тревога, все тяжелое, что давило душу.

Из Сибирских лагерей в 1945 году владыка писал духовным чадам: «Работаю по-прежнему ассенизатором. Конечно, соскабливать лед, сбивать примерзший навоз не так легко. Но главная моя работа утром – тут нелегко, часто прихожу в барак после работы с совершенно мокрой рубахой. Обычно после возвращения в барак подкрепляюсь маленьким, грамм[ов] в сорок, ломтиком хлеба (больше не умею выгадывать для этого моего второго завтрака из моих 550 гр[аммов]). Хлебушек смазываю постным маслицем, которое все еще тянется у меня из вашей посылочки».

Писал еще: «Барак наш очень темный, и в пятом часу у нас уже нельзя ничего делать, и даже, пожалуй, раньше... Так почти 2/3 дня приходится проводить без света, почти без дела и большею частию в лежачем положении. Но и это еще не большая беда, тем более что часть ночного времени занимаемся совершением ежедневного богослужения, хотя и в очень сокращенном виде. Умиляясь на ложе, я с моим соседом отцом Петром стараемся справить весь круг служб и поминаем всех любящих и благодеющих. Это очень скрашивает нашу жизнь здесь».

Владыка замечал, как по мере отхождения людей от Бога в безбожном государстве, нравы людей менялись в худшую сторону – распространялись сквернословие, грубость, цинизм. Он замечал по этому поводу: «Но крайне угнетает окружающая грубость, злоба и особенно цинизм. В Соловецких лагерях в 27-м году этого как-то не так было заметно. В лагерях ББК в 37-м году похабщины было больше, – но это была похабщина более или менее поверхностная, сквернословили, не вдумываясь в то, что говорили. Здесь же какое-то смакование похабщины. Это не только сорвавшееся или по привычке сказанное словцо, но сквернословие сознательное, – осмысленные похабные речи. С ужасом наблюдаю, как с 27-го падают нравы...»

* * *

Летом 1946 года владыка был вновь этапирован в Москву для нового следствия по ложному доносу. Но вскоре доносчик отказался от своих показаний, и преосвященного отправили в Темниковские лагеря Мордовии отбывать срок до конца. Ему в то время было почти шестьдесят лет, и здоровье его было подорвано непосильным трудом и голодом настолько, что старец стал практически инвалидом и мог заниматься только плетением лаптей.

Из Мордовии страдальца снова переместили в Дубровлаг, где он отбывал срок вместе с архиепископом Мануилом (Лемешевским). В Дубровлаге владыка Афанасий составил молитву «О мире всего мира», читал ее ежедневно сам и призывал к этому других.

Владыку арестовывали по самым разнообразным обвинениям, порой даже фантастическим: его обвиняли в из мене интересам Родины, в сопротивлении советской власти, агитации против сдачи церковных ценностей, участии в контрреволюционной организации, создании нелегальной «Домашней церкви». Самыми опасными были обвинения в руководстве будто бы подпольной «Церковью непоминающих». Несогласие с митрополитом Сергием советские власти старались квалифицировать как политическую борьбу против государства.

В заключении владыка строго держал посты, никогда не прерывал молитвенного правила, молился не только сам, но и вдохновлял на молитву сокамерников. В тюрьмах и лагерях никто и никогда не слышал от него ни одной жалобы. Напротив, он всегда благодарил Бога за возможность, как он сам говорил, «немного пострадать за Христа».

Очень редко владыка делился в письмах к духовным чадам условиями своего пребывания в лагере. Как-то раз, например, он писал: «Отказываюсь от работы дневальным. Не знаю, будет ли лучше. На дневальстве есть много преимуществ, в особенности с большим удобством готовить обед. Но я измотался совсем, нет покоя ни днем ни ночью, и главное то, что я не могу делать кое-как, втирать очки. А мои товарищи иначе смотрят на вещи, и, например, в местах общего пользования при четырех дневальных мне приходится через три дня в четвертый одному вывозить всю грязь, которая после того опять в течение трех дней копилась до моего дежурства. А те трое только подсмеиваются: дураков-де работа любит».

Владыка писал еще духовным чадам: «Хотел бы и я прилеплятися в дому Бога моего паче, нежели жити в селениях грешничих (см. Пс.83:11). Но Господу угодно было лишить меня утешения зрети красоту земного селения Его, посещати храм святый Его!.. Буди святая воля Его! Безропотно, хотя и со скорбию великой, переношу это лишение. Твердо верю, что лишение того, что особенно вожделенно, что дороже всего, Господь примет как жертву, угодную Ему, и утешит в будущей Жизни предстоянием в Небесном Храме Его...»

Святитель постоянно страдал гипертонией, как-то он написал близким духовным чадам, что самочувствие у него удовлетворительное, давление сто восемьдесят на сто. Сообщал еще о здоровье: «Я по милости Божией здоров, сравнительно благополучен и, как всегда, благодушен, хотя временами бывает очень тяжело».

Писал также: «И здоровье мое, благодарение Господу, вполне удовлетворительно. Только зубы потерял почти все».

Когда было особенно тяжело, владыка повторял шутливые слова оптинского старца Амвросия: «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, так потерплю же и я». Владыка также часто вспоминал святителя Иоанна Златоуста, закончившего свои дни в тяжких узах и неустанно повторявшего: «Слава Богу за все!»

В одном из своих писем владыка Афанасий писал: «В моем положении нет никаких перемен, и я спокойно отношусь к этому. Воля Господня!.. Что Господь ни делает – все к лучшему. Слава Богу за все... Если и грущу, то больше грущу о ваших скорбях, если волнуюсь, то больше волнуюсь о волнениях других».

Владыка говорил о своих мучителях: «Господь да простит тех, которые стараются увеличить наши скорби».

Писал еще: «И по совести скажу: в каких тяжелых обстоятельствах мне ни приходилось быть, – и мысли ропота у меня не было».

* * *

Кроме собственного огромного срока, владыка получил еще два с половиной года лагерей сверх срока. Он очень ждал освобождения. При всей своей стойкости и безропотности, конечно, чисто по-человечески ему очень хотелось прожить хотя бы последние годы жизни среди родных по духу людей и на свободе, а не в лагере. Тем больнее ему было после освобождения не получить долгожданной свободы.

По окончании срока владыку не раз перебрасывали из барака в барак, с лагпункта на лагпункт со всеми прелестями этапного следования. Его то держали в общих бараках на общих с заключенными основаниях, то сажали в запертую камеру с получасовой прогулкой.

После освобождения владыке, вопреки его желанию, предстоял целый год принудительного содержания в Зубово-Полянском доме инвалидов для бывших заключенных на станции Потьма в Мордовии, где условия содержания мало чем отличались от тюремных. Эти условия можно было назвать даже более издевательскими, так как насилие совершалось над уже свободными людьми.

Часто у вольных уже людей проводили регулярные обыски, причем делали это придирчиво и грубо. Один из таких обысков стал причиной происшедшего у владыки в тот же день инсульта, и он уже никогда не смог оправиться полностью от него. Были и другие притеснения, которые нельзя было назвать иначе, как издевательствами над беззащитными людьми: инвалидам резко сократили переписку, хотя даже в лагере таких ограничений не было.

Владыка писал по этому поводу: «Это стеснение в переписке было особенно тяжело, так как причиняло величайшие страдания не только нам, но в еще большей мере нашим близким, которые привыкли уже получать от нас частые письма и теперь терялись в догадках, не получая от нас никаких вестей. Мысль о страданиях за меня моих близких угнетала меня более, чем мои личные злострадания. Кроме того, ведь я был не в уединении, а жил в окружении более чем ста человек, таких же несчастных, как я, давно окончивших срок, которых ждут не дождутся их родные, теряясь в догадках, почему долгожданные не едут к ним? Жены думают, что их мужья нашли новых подруг. Старики родители выплакали свои очи, теряя надежду увидеть в последний раз перед смертию своих сынов и умереть на их руках. Осиротелые дети, оставшиеся без отца, а иногда и без матери, в постоянных слезах ждут, когда же приедет их папа, чтобы отереть их сиротские слезы. А мы, ограниченные до крайнего минимума в переписке и по условиям лагерной цензуры (ведь нам запрещено было употреблять в письмах даже выражение «инвалидный дом»), мы не могли правдиво написать им о нашем положении».

* * *

По поводу насильственного помещения его в дом инвалидов владыка написал письмо Председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову: «Однако 9-XI-51 года, когда я должен бы быть освобожденным и когда по здравой логике мне должны бы быть возвращены все гражданские права, я не был освобожден и до сих пор уже 33-й месяц не имею свободы. За эти месяцы сверхсрочного заключения я пережил, перестрадал, переволновался, расстроил нервы и потерял здоровья больше, чем за все годы моих предшествовавших заключений».

Неизвестно, помогло ли это письмо в освобождении владыки. Скорей всего Сам Господь Своим Промыслом даровал Своему служителю ослабление скорбей в конце жизни: в марте 1955 года святителя наконец освободили из инвалидного дома, и он смог вернуться на Родину. Старцу исполнилось шестьдесят восемь лет.

В автобиографии владыки только перечисление тюрем и лагерей занимает целую страницу. Тюрьмы: Владимирская, Ивановская, внутренняя и пересыльная, Ярославская, Вологодская, Ленинградская пересыльная, Ишимская, Омская, Московские: внутренняя, Лефортовская, Бутырская, Краснопресненская. Лагеря: Беломорские Онежские, Сибирские.

Владыка также перечислял работы в лагерях: «Работал инкассатором. За похищенные у меня деньги, тысяча рублей, взыскана с меня эта сумма и добавлено срока один год. Работал на лесоповале, на строительстве кругло-лежневой дороги, бригадиром лаптеплетной бригады. Совхоз Голышманово – ночной сторож на огороде. Полевые работы. Ассенизатор. Темниковские лагеря – плетение лаптей». И наконец владыка пишет о себе: «Дубровлаг – инвалид безработный». Эта запись означала, что силы подвижника были на исходе, и даже безбожные власти больше не требовали от него выполнения нормы.

Владыка писал еще о своей жизни, как бы подводя итоги: «Сверх срока в заключении 3 года 4 месяца 22 дня. 27 июня 1954 года исполнилось 33 года архиерейства. За это время: на епархиальном служении 33 месяца. На свободе не у дела 32 месяца. В изгнании 76 месяцев. В узах и горьких работах 254 месяца».

* * *

В заключении пути владыки пересекались с путями многих подвижников и исповедников российских: он отбывал сроки вместе с митрополитом Сергием (Страгородским), будущим патриархом, с митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым), ныне прославленным в лике святых, которого чтил как своего духовного отца и друга. В Мордовии Господь свел его с известным подвижником и миссионером митрополитом Нестором (Анисимовым). Вместе с архиепископом Тверским Фаддеем, причисленным ныне к лику святых, владыка Афанасий трудился над составлением знаменитой службы Всем святым, в земле Российской просиявшим.

Когда владыка выходил на свободу, краткие периоды его свободной жизни были удивительно насыщенными и полными пастырскими заботами о духовных чадах, количество которых возрастало очень быстро. Паства стекалась к архипастырю, влекомая дарами любви Христовой, духовного рассуждения, утешения, которыми он был отмечен от Господа.

Под духовное руководство владыки перешли многие осиротевшие чада протоиерея Алексия Мечёва, ныне прославленного в лике святых, и священномученика протоиерея Сергия Мечёва. В числе духовных чад владыки была и известный иконописец и реставратор тайная монахиня Иулиания (Мария Николаевна Соколова), написавшая в 1934 году, по благословению и эскизу самого владыки, икону Собора всех святых, в земле Российской просиявших.

Владыка на свободе служил литургии в квартирах духовных чад, совершил несколько хиротоний. Так он рукоположил в диаконы своего иподиакона и ближайшего друга Иосифа Потапова и во священники диакона Сергия Никитина, духовного сына оптинского старца Нектария. Отец Сергий стал впоследствии владыкой Стефаном, викарием Московской епархии.

Верные духовные чада постоянно поддерживали владыку в тюрьмах и лагерях. Он писал об их помощи: «Обычно, в жизни бывает: чем дольше разлука, тем больше ослабевают связи. Христианская любовь изменяет этот порядок. Мои добрые заботники, движимые христианской, а не мирской любовию, с каждым годом усиливают проявление своей заботы и попечения, с каждым годом умножают свою милостыню. Если в первые два года четыре месяца мне было прислано семьдесят две посылки (по тридцать посылок в год), то в последний 1954 год их было уже двести. Да не оставит Господь Своею милостию благодетелей моих. Верю, услышат они во оный день: приидите, благословенныи Отца Моего... В темнице был Я и вы посетили Меня (см. Мф.25, 34, 36)».

Получая посылки и денежную помощь от близких, владыка щедро делился с нуждающимися, причем не только с единомышленниками: однажды он послал большую продуктовую передачу политзаключенным эсерам. Он мог утешить страждущих и поддержать унывающих, сподвигнуть на молитву слабых.

* * *

Владыка Афанасий был одним из «непоминающих» патриарха Сергия (Страгородского). Этому предшествовали следующие обстоятельства. Репрессии, обрушившиеся на Церковь с первых же дней советской власти, скоро приобрели поистине чудовищный размах – безбожные власти казнили или отправили в ссылки и тюрьмы почти всех православных архипастырей. В таких условиях крайне тяжело было сохранить каноническое преемство высшей церковной власти. Большинство иерархов, пребывая в заключении, были плохо информированы о судьбах своих собратьев, а чекисты намеренно провоцировали в церковной среде конфликты, распространяя порочащие слухи о епископате и духовенстве среди заключенных.

После кончины патриарха Тихона (Беллавина), ныне прославленного в лике святителей, согласно его завещанию, права и обязанности патриарха должны были перейти к митрополиту Кириллу Казанскому, а в случае невозможности – к митрополиту Агафангелу Ярославскому или митрополиту Крутицкому и Коломенскому Петру.

Поскольку митрополиты Кирилл и Агафангел отбывали ссылку, митрополит Крутицкий и Коломенский Петр Полянский; 1862–1937) в апреле 1925 года стал во главе Церкви. Он решительно вел борьбу с обновленческим расколом, но возглавлял Русскую Православную Церковь только восемь месяцев – был арестован и после двенадцати лет ссылок и лагерей расстрелян. За несколько дней до ареста он успел назначить своим заместителем Нижегородского митрополита Сергия (Страгородского), который возглавил Церковь в трудные дни. Таким образом, с 1927 года фактически единственным святителем, имевшим реальную возможность и каноническое право возглавить Русскую Православную Церковь, был митрополит Сергий (Страгородский).

Главную свою цель митрополит Сергий видел в том, чтобы сохранить для многомиллионной страны православные приходы и православное духовенство. Митрополит не хотел ставить верующих перед выбором между обновленческими храмами и уходом в катакомбы. В 1927 году он обнародовал свою Декларацию, в которой были и такие строки: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи».

Декларация вызвала новый раскол в Русской Церкви. Произошло следующее: часть епископата решили, что митрополит Сергий пошел на недопустимое сближение с советской властью, и объявили о разрыве с ним. Появились так называемые «непоминающие» – те, кто отказывались поминать его имя за богослужением. Предстоятелем Церкви они продолжали считать ссыльного митрополита Петра. Советской власти был на руку раскол среди верующих, и безбожники всеми силами старались усугубить этот раскол. Самым авторитетным из «непоминающих» архиереев был митрополит Казанский Кирилл (Смирнов).

«Непоминающим» был и епископ Афанасий. Когда-то, еще в 1933 году, признавая каноничность прав митрополита Сергия как Патриаршего Местоблюстителя, признавая возглавляемую им Русскую Православную Церковь, владыка Афанасий тем не менее обратился к митрополиту Сергию с письменным отказом от церковной работы под его руководством. В результате владыка был уволен на покой, а затем пережил новый арест.

Вообще, о степени информированности заключенных епископов говорит следующий факт: лишь много лет спустя, уже в пятидесятые годы, владыка Афанасий узнал, что известнейший всероссийский старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (Соловьев) и другие насельники пустыни были поминающими митрополита Сергия.

* * *

С избранием нового патриарха Алексия I, владыка Афанасий признал его канонические права и стал возносить его имя за богослужением как законного первоиерарха. Выйдя на свободу, он устно и письменно убеждал «непоминающих» оставить свое недоверие к патриарху. Известно письмо владыки Афанасия к патриарху Алексию, в котором он просит патриарха принять его в общение, сообщая при этом, что по состоянию здоровья не сможет нести церковно-общественные послушания, но в келейном уединении предполагает продолжить литургические труды.

Владыка писал: «Я глубоко скорблю и болею сердцем о современных церковных разделениях и несогласиях, и в моих грешных молитвах усердно прошу Великого Архиерея, Главу Церкви, да умудрит и наставит Он всех православных так поступать, чтоб против единства церковного не погрешить, соблазнов не умножить и совестью не кривить. Молю Господа, да умудрит Он и всех, у кормила церковного сущих, право править слово Истины»... Патриарх Алексий ответил, что не сомневался в верности Святой Церкви преосвященного Афанасия.

Встреча епископа Афанасия с патриархом Алексием I состоялась в конце 1955 года. Владыка вспоминал позднее: «Святейший принял меня очень просто и, как мне показалось, благожелательно. Когда я уходил, он с палочкой проводил меня до самой передней и распорядился дать машину».

В марте 1955 года владыка поселился в городе Тутаеве Ярославской области. Он делился в письме к близкому человеку: «Я мечтаю только об одной последней поездке: если снимут ограничение, – переехать совсем в родные края». Говоря о родных краях, владыка Афанасий имел в виду поселок Петушки. С 1934 года он тайно жил в деревне Горушка рядом с Петушками, будучи отправленным на покой после отказа поминать на богослужениях митрополита Сергия. В эти годы владыка служил келейно, совершил несколько хиротоний, здесь сформировался круг общения с единомышленниками, духовно близкими ему людьми.

В то время в Успенском храме в Петушках служил диаконом его ближайший друг отец Иосиф, с которым их вместе арестовали в 1936 году. Владыка когда-то венчал будущего отца Иосифа и рукополагал его во диакона. Где бы ни находился позднее владыка Афанасий, отец Иосиф (Потапов Иосиф Афанасьевич; 1899–1981, с 1957 года – протоиерей, с 1969 года – духовник Новгородской епархии) проявлял сыновнюю заботу о нем, а в последнее время помогал в сборе материалов для книг владыки.

Проживая еще в Тутаеве, владыка Афанасий писал в заявлении начальнику милиции в Петушках: «...Я получил сообщение, что Святейший Патриарх всея Руси Алексий назначил мне ежемесячную пенсию в размере тысячи рублей в месяц. Таким образом, отпала необходимость моего прикрепления к Седову (Г. Г. Седов – хороший знакомый владыки, принявший его к себе на иждивение из инвалидного дома. – Примеч. ред.), как моему опекуну, следовательно, и к городу Тутаеву. Наоборот, теперь мне должно быть насколько возможно ближе к моему теперешнему опекуну патриарху Алексию, тем более что я имею в виду заниматься книжной работой под наблюдением и руководством Святейшего Патриарха».

В октябре 1955 года владыке все-таки удалось переехать в поселок Петушки Владимирской области. Промысл Божий исполнил желание владыки и привел его в родные края. Ему оставались только семь лет жизни. Владыка редактировал автобиографию и назвал ее «Этапы и даты моей жизни». Он как бы подводил итоги, осознавая, что «петушковский» этап жизни у него последний.

Хотя с этого времени владыка формально был на свободе, он находился под строгим надзором. В 1957 году прокуратура Владимирской области пересмотрела его дело на предмет реабилитации. Старца снова подвергли допросам, правда, домашним. Но рассмотрение дела проходило пристрастно и несправедливо, и владыку не реабилитировали. Он был реабилитирован уже посмертно, в 1998 году, по всем делам, начиная с 1922 года.

Утешением для владыки были богослужения в Троице-Сергиевой лавре, где когда-то он принял монашеский постриг и считал себя в числе братии лавры. Он писал об этом так: «Я лучшие годы провел под кровом родной лавры, под кровом преподобного, моего небесного покровителя со дня крещения, моего великого игумена, ибо в его обители я удостоился монашества». Несколько раз владыка сослужил Святейшему Патриарху Алексию, а в марте 1959 года участвовал в хиротонии архимандрита Никона (Лысенко) во епископа Уфимского.

В Петушках владыке разрешили совершать богослужения только при закрытых дверях храма и без архиерейских регалий. Он эти условия не принял и молился дома. У себя в домовом храме Всех русских святых преосвященный Афанасий неукоснительно совершал суточный богослужебный круг. В пятницу вечером, по уставу, служилась великая панихида, на которой владыка поминал бесчисленное количество имен. К молитвам на сон грядущим он присоединял составленный им «Чин благодарения Богу». Божественную литургию владыка служил в великие праздники, обычно раз в месяц. Накануне он всю ночь не спал, совершая проскомидию. Духовная дочь, приезжавшая к владыке на несколько дней, вспоминала, что спать в ночь перед литургией было невозможно: за тонкой перегородкой святитель горячо молился «о всех и за вся».

* * *

Владыка трудился над исследованием православного богослужения, житий русских святых и составил обстоятельный труд «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви». С 1955 года был председателем Богослужебно-календарной комиссии при Издательстве Московской Патриархии и внес немало исправлений в месяцеслов святых. Составил также несколько молебных исследований, в том числе: «О хотящих по воздуху шествовати», «О сущих в скорбях и различных обстояниях», «О сущих в темницах и заточении», «О врагах, ненавидящих и обидящих нас», «Благодарение о получении милостыни», «О мире всего мира и о прекращении войн» и других. Владыка составил также «Молитвословия за трапезой», содержащие молитвы за уставными и неуставными трапезами, поминальной трапезой, молитвы на благословение скоромных снедей после многодневных постов.

Также владыка Афанасий готовил сборник «Святая Русь», куда вошел месяцеслов особо чтимых на Руси праздников, святых вселенских и всех русских святых, с тропарями и кондаками, и работал над порядком соединения служб русским святым, празднуемым в один день, с уставными заметками, что можно рассматривать как начало создания русского Типикона.

* * *

В 1956 году патриарх Алексий назначил владыку Афанасия председателем Комиссии по Церковному уставу. Ему сшили новое облачение, и теперь иногда его можно было увидеть в столице. Москвичи, должно быть, удивлялись, встречая на улице изможденного старца с длинными седыми волосами, в рясе и с дорожным посохом в руке. Владыка горячо взялся за знакомое дело, но проработал там недолго: его взгляды на Устав не нашли понимания у остальных членов комиссии.

В последние годы владыка Афанасий отдавал себя людям. Он оставил свою работу и проводил многие часы в беседе с теми, кто приезжал в его домик. Он вспоминал о гонениях и гонителях без ропота, без уныния. «А знаете, – говорил владыка, – следователь, который меня арестовал и допрашивал, был прекрасный человек, милейший человек». Говорил еще: «Да, теперь я уже не могу ходить в церковь, но ведь здесь такое чудесное, прекрасное духовенство».

Владыка вел обширную пастырскую переписку, которая увеличивалась с каждым годом, достигая немыслимых для обычного человека размеров. Так, после освобождения он получал около трехсот писем в год – почти каждый день по письму. Уже через год количество писем возросло до пятисот пятидесяти, а еще через год и до самой своей блаженной кончины владыка получал ежегодно по восемьсот писем – почти три письма каждый день. Писали духовные чада, бывшие соузники, скорби которых владыка переживал как свои собственные.

Такое количество писем было большой нагрузкой для больного владыки. Он не успевал так быстро, как хотел, ответить всем ждущим его письма и вздыхал: «И старость, и слабость, и леность – тому причина. Кругом задолжал. Посмотрю на кучу писем... – и руки опускаются». Тем не менее владыка старался ответить всем, кто писал ему.

* * *

Эпистолярное наследие владыки Афанасия уникально по своему объему, содержанию и числу адресатов. Не только в годы гонений, когда хранение личных документов было делом весьма рискованным, но и в дореволюционные времена крайне редко сохранялось такое количество писем церковных деятелей. К настоящему времени найдено свыше пятисот писем епископа Афанасия, бережно сохраненных в личных архивах. Некоторые письма найдены в следственных делах, хранящихся в архивах ФСБ. Письма владыки, собранные вместе, даже спустя много лет после окончания гонений, оставляют чувство, которое точнее всего можно назвать словами «утешение в скорбях». К Рождеству и Пасхе владыка Афанасий отправлял по тридцать-сорок посылок нуждающимся в помощи и утешении.

Он писал духовным чадам: «И какое великое утешение – вера наша! Мы в бедах не унываем и в скорбях благодушествуем. Разлученные телесно, утешаемся общением духовным, молитвенным. Не теряем надежды встретиться здесь, но если бы сего не случилось, уповаем, что за скорбь земной разлуки Господь утешит нас радостию вечного общения в Его горних обителях...»

Писал еще: «...Какое счастье для нас, какая милость Божия к нам в том, что Он помогает нам сохранять веру в Него, утешает нас надеждою будущих благ. Ведь мы не яко не имущий упования (1Сол. 4:13). Для этих последних скорби всякого рода действительно безотрадное положение, в терпении их нет никакого смысла. А для верующих скорби и невзгоды – совсем другое дело. Конечно, скорби остаются скорбями, невзгоды невзгодами. И верующий остается человеком. Естества уставы не всегда побеждаются для него, ибо не всегда это может быть полезно. Но для него надежда на Господа, упование жизни будущего века делает скорби и невзгоды наполовину легче».

Владыка давал духовные советы, как правильно подвизаться. Так он наставлял молодого человека, который рвался к духовным подвигам: «Милость Божия буди с вами, раб Божий Леонид. Да благословит Господь ваше намерение уединиться в келию покойного отца Дамаскина и потрудиться там трудом молитвенным. Только не назначайте себе большого правила... Лучше малое со смирением и за послушание, чем многое самочинно и с самоуслаждением. Великий оптинский старец схиархимандрит Исаия в юности, живя в миру, готовился к монашеству и подвижничал. Так, он ежедневно полагал по тысяче поклонов. Когда он поступил в Оптину пустынь, он сказал об этом великому старцу схииеромонаху Льву. Старец дал ему послушание полагать ежедневно по пятьдесят поклонов. Через некоторое время отец Исаия говорит, что ему трудно исполнять данное послушание. Отец Лев велел полагать по двадцать пять поклонов. Прошло еще некоторое время, и отец Исаия говорит старцу, что ему трудно исполнять и это правило. «Я не могу понять, – говорил отец Исаия, – почему мне тяжело полагать и двадцать пять поклонов, когда в миру я полагал тысячу». Старец объяснил: «В миру тебе враг помогал. Ты полагал по своей воле много поклонов и гордился, а теперь ты совершаешь поклоны не по своей воле, а за послушание, видишь свою немощь и смиряешься, оттого тебе и трудно"».

Наставлял еще: «И вы, брат Леонид, с одной стороны, взявшись за рало, не озирайтесь назад. Задняя забывая, устремляйтесь в передняя, стремитесь к почести вышнего звания. Но, с другой стороны, не забирайтесь сразу слишком высоко, не берите на себя слишком больших подвигов, бойтесь помощи врага. Опытный путник, отправляясь в дальнюю дорогу, не начнет с быстрого бега, а пойдет сначала самым тихим шагом, чтобы не скоро утомиться. Так и в духовном делании. Отцы советуют во всем поступать мерою и числом. А самое главное – смирение и сознание своего недостоинства. Не спешите стать старцем, оставайтесь побольше юношей».

Владыка радовался, когда молодые приходили к Богу в годы безверия, уподоблял таких людей апостолу Павлу. Он делился с духовными чадами своей радостью и писал: «В лагерях мне приходилось встречаться с людьми, которые прошли всю школу безбожия, начиная с детского дома, пионерства и т. д., и, как сугубо проверенные, были посланы даже на дипломатическую работу за границу, там о религии прочитали то, что здесь от них скрывалось, и действительно уподобились Павлу даже до уз, темниц и горьких работ».

Писал еще: «Недавно мне рассказали бывший чуть ли не в текущем году случай. Молодому человеку, лучшему ученику школы, комсомольцу, предложили написать антирелигиозный доклад. «Мне нужна литература»... Ею снабдили его в достаточном количестве. Ознакомившись с нею, он говорит руководителям: «Мне этого мало. Здесь только одна сторона освещается. Чтобы критика была основательна, мне надо знать, что говорят те, кого я буду критиковать». – «Что же вам дать? Мы не знаем».– «Да вот, говорят, у христиан есть какая-то Библия». Достали ему Библию. Юноша зачитался ею. Его спрашивают, скоро ли будет готов доклад. «Я не могу писать на эту тему. Я выхожу из комсомола». Великий скандал для школы, для матери – секретаря чуть ли не областного комитета партии... Это тоже Павел. И таких Павлов, я уверен, будет немало. Сие буди, буди...».

Владыка Афанасий не принимал исповеди, ссылаясь, что на это есть духовники, но готов был выслушать каждого и каждому давал столько, сколько тот мог воспринять. «Все неприятности и болезни как рукой снимало после того, как пожалуешься владыке. Могучей была сила его молитвы», – вспоминала духовная дочь, часто навещавшая святителя Афанасия в последние годы.

Нина Сергеевна Фиолетова, духовное чадо владыки, бывшая его келейницей с 1959 года до самой его блаженной кончины, свидетельствовала: «У меня часто были очень сильные головные боли; всегда, бывало, подойдешь в это время к владыке, он положит руку мне на голову, и вскоре боль проходила».

Владыка Афанасий больше всего жалел, что не успел закончить некоторые труды, которые могли быть полезны Церкви, скорбел об утерянных работах и книгах.

* * *

В августе 1962 года владыка впервые упомянул о своей близкой смерти. Он больше всего жалел, что не успел закончить некоторые труды, которые могли быть полезны Церкви, скорбел об утерянных работах и книгах.

Келейница владыки Нина Сергеевна Фиолетова как-то сказала, что не перенесет разлуки с ним. «Разве можно так привязываться к человеку? Этим нарушаешь свою любовь к Господу, – строго сказал владыка Афанасий. – Не одна, а с Господом останешься».

Нина Сергеевна вспоминала: «Как-то, примерно за месяц до кончины владыки, за утренним чаем я что-то подала на стол, приготовленное мною (не помню сейчас что), и вдруг высказала: «Владыка! А как все же вкусно! Я ем с удовольствием». Владыка посмотрел на меня и говорит: «Ешь, благодари Господа, но не услаждайся». Эти слова на всю жизнь легли мне на сердце».

Строго относясь к посту, владыка очень заботился, чтобы никто из приезжавших к нему не остался голодным. Келейница старца вспоминала: «Это была постоянная забота владыки: как только кто приезжал к нему, он сейчас же просил: «Скорее, скорее самовар», и уж тут задерживаться было нельзя». «Соловья баснями не кормят», – говорил он в таких случаях. «Скорее кормите, Нина Сергеевна».

Владыка часто говорил так: «Пьяница пьет – я ему могу простить, потому что это страсть, и он не может ее побороть. Человек курит – я ему прощу, так как это страсть. Трудно человеку побороть эту страсть. Но вот нарушение поста простить не могу. Не все ли равно, какой пищей насытиться? Ешь досыта, но ешь ту пищу, которая положена».

Нина Сергеевна вспоминала еще о последних днях жизни старца: «Надо сказать, что владыка всю жизнь очень строго относился к соблюдению поста. Утром он в среду говорит: «Какой сегодня день?» – «Среда», – отвечаю я. «Скоромное нельзя сегодня», – говорит владыка. «Не бойтесь, родной владыка, я не накормлю вас скоромным в постный день». Владыка улыбнулся и говорит: «Не накормишь?» – «Нет, нет, будьте покойны». – «Ну, спаси тебя Господи», – ответил владыка».

Перед кончиной старец ослабел и лежал в постели. Он соборовался и причастился Святых Христовых Таин. Говорил о себе: «Крест старости иногда бывает тяжел, особенно когда чувствуешь, что обременяешь окружаюших».

Духовные друзья и чада стали съезжаться к владыке, чувствуя его близкую кончину: приехали протоиерей Иосиф Потапов, наместник лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), благочинный архимандрит Феодорит (Воробьев) и духовник архимандрит Кирилл (Павлов). Близился канун пятидесятилетия монашеского пострига владыки Афанасия, и он был очень рад гостям. В самый день, в четверг, владыка был особенно благостным, благословляя всех присутствующих.

За несколько дней до смерти вдруг спросил у келейницы: «День? Час?» Та ответила. Владыка покачал головой и тихо произнес: «Воскресенье, восемь часов». В воскресенье, 28 октября 1962 года, в 8 часов 15 минут последовала блаженная кончина владыки Афанасия. Последними его словами были: «Молитва вас всех спасет!» Гроб с телом святителя перенесли во Владимир, в Успенский собор. Собор был полон всю ночь – люди шли и шли, чтобы проститься с владыкой Афанасием. Лик почившего был светлым и благостным, тело не имело ни малейших признаков тления. Отпевание великого подвижника и хранителя чистоты православной веры совершали два архиерея в сослужении семнадцати священников. Похороны его стали настоящим церковным торжеством. Владыку погребли на кладбище близ Князь-Владимирского храма, рядом с могилой его матери.

https://azbyka.ru/otechnik/Afanasij_Saharov/na-strazhe-very-svjashhennoispovednik-afanasij-saharov/